Яков Ухсай «Русская литература и Константин Иванов» (1940 г.) (Часть вторая)
Константин Иванов не перевел ни одного произведения Пушкина, но влияние Пушкина в его поэзии огромное. Пушкин направил его на путь спокойного обозрения жизни, создания большого эпического полотна. Если пристально следить за описанием весны в прологе поэмы, то пушкинская радость, жажда жизни бьет через край. В пушкинском описании зимы мы любовно смотрим на веселого шалуна мальчика, заморозившего пальцы. Такие беззаботные шалуны, свободные еще от участия в горестных трагедиях жизни, в ивановской поэме «Нарспи» появляются в прологе, дразнят старого рыбака. Иванов особенно близок к Пушкину в обрисовке характера и портрета Нарспи в стиле народных песен и сказок; при чтении второй главы поэмы «Нарспи» мы невольно вспоминаем чудные пушкинские строки о Марии из поэмы «Полтава»:
Она свежа, как вешний цвет,
Взлелеянный в тени дубравной.
Как тополь киевских высот,
Она стройна. Ее движенья
То лебедя пустынных вод
Напоминает плавный ход,
То лани быстрые стремленья;
Как пена, грудь ее бела,
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют;
Звездой блестят ее глаза,
Ее уста, как роза, рдеют.
Ивановская Нарспи, как Татьяна Ларина, суеверна и, как Мария, горда. При ее описании Иванов, в использовании народных образов, следуя за Пушкиным, дает вполне аналогичный портрет Нарспи:
Меж зеленой травки в поле
Золотой растет цветочек.
И Нарспи цветком весенним
В славном яле расцветала.
Словно черные агаты,
У Нарспи сверкают очи.
Косы низко, мелко вьются,
Стан девичий не согнется,
Как пойдет лебяжьим шагом-
Зазвенят монисты звонко. (Перевод А. Петоки)
Пушкин описывает необозримые луга и богатство Кочубея, радость его при виде дочери:
...Кочубей богат и горд
Не долгогривыми конями,
Не златом, данью крымских орд,
Не родовыми хуторами-
Прекрасной дочерью своей
Гордится старый Кочубей.
Характерные черты Кочубея даны Ивановым Михедэру совершенно в противоположном виде: алчный и скупой Михедэр гордится прежде всего своими амбарами, холстинами, погребом и одеждой Нарспи и почти не замечает красоты дочери.
Наши выводы о том, что Иванов при написании своей поэмы «Нарспи» находился под сильным влиянием пушкинской поэмы, подтверждаются особенно финальными строками: легенды и предания о Нарспи и ее печальные песни остались в народе так же, как живая память о Марии и Мазепе в «Полтаве»:
Лишь порою
Слепой украинский певец,
Когда в селе перед народом
Он песни гетмана бренчит,
О грешной деве мимоходом
Казачкам юным говорит.
Все это отнюдь не доказывает, что Иванов был несамостоятелен и неоригинален. Это не есть подражание, а только влияние гениального Пушкина на Иванова. Сам Пушкин под таким же влиянием Байрона находился в период создания южных поэм. Иванов несомненно учился у Пушкина и при написании цикла своих сказок.
Здесь хочется обязательно отметить ту светлую сторону гуманизма Иванова, которая чудесно и ярко пронеслась через всю жизнь поэта.
В мрачные годы черной реакции на общественно-литературную арену выдвинулись омерзительные силы, как болотные пузыри, из гниющих недр русского капитализма. Литературные карлики арцыбашевы, приняв вид апостолов, проповедовали бесстыдный цинизм и эротику. Мережковский писал уже книгу «Грядущий хам», не жалея грязи в обрисовке образа будущего хозяина мира - пролетариата. Символисты, продрогшие в космическом мире, опустились на землю и начали воспевать духоту ресторанов и устриц во льду. Александр Блок устал в поисках прекрасной дамы, - «Истина- в вине!» воскликнул он.
В литературе один великий Горький смело нес знамя гуманизма с девизом: «Человек это звучит гордо!» Удивительно, совершенно молодой Константин Иванов не поддался влиянию никаких декадентских групп. Вслед за Горьким он поднял свой голос за величие творца-человека. «Нет никого в мире сильнее человека, он стоит хозяином на земле и на морях!» - писал он в прологе поэмы «Нарспи». Властелином жизни является человек, а не сологубовские «мелкие бесы». Иванов шаг за шагом шел по пути овладения великими традициями русской классической литературы, все больше и больше укреплял себя демократическим мужеством гражданской музы, приближался к исполнению завещания демократа-революционера Николая Добролюбова, который писал: «Нам нужен был бы теперь поэт, который бы красотою Пушкина и силою Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова».
Типом поэта, которого стремился видеть Добролюбов, был до некоторой степени Некрасов, отдавший всю силу своей поэзии народу, душою и сердцем был там, где «одни только камни не плачут».
Некрасов самые крупные свои произведения посвятил русской женщине, которую, как скот, продавали и били. Все это привлекало сочувственное внимание гражданской музы поэта.
Иванов, как и Некрасов, заступился за горестную судьбу женщины, все свои произведения посвятил ей, рабыне того мира, где грабеж и неправда считались честью и признаками высокого ума и нравственности. Некрасов по тематике и духу был Иванову близким поэтом, некрасовские верные яковы весьма часто встречались в чувашских селениях; способы такого возмездия, к которому прибег Яков, имели распространенный характер. Так, например, русский писатель Н. Телешев в рассказе «Сухая беда» изображает чувашина Максимку. Максимка для того, чтобы отомстить купцу Курганову, обвинявшему любимую Максимкой девушку Феню в краже денег, приходит к решению сделать «типшар», что в переводе на русский язык значит «сухая беда», т. е. непредвиденное и непредотвратимое несчастье. Желая заставить мучиться своего врага, Максимка повесился во владении купца Курганова. Вообще горе и голод русского крестьянства - темы Некрасова - в одинаковой мере были живучи и в чувашском народе. Иванов оставил только черновые переводы двух мест поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Первый отрывок из пролога:
Мужик, что бык: втемяшится
В башку какая блажь,
Колом ее оттудова
Не выбьешь, упирается,
Всяк на своем стоит.
Иванов сравнение «что бык» заменяет чувашским крылатым сравнением: ĕне пекех ĕнерсĕр (в переводе «как корова безтолковая»), где аллитерационные чередования звуков «ё» и «н» усиливают красоту звучания. В этом же отрывке, чтобы сильнее показать упрямство мужика, Иванов добавляет выражение: «и клином и колом не выбьешь». Другой отрывок «Голодная песня» из части «Пир-на весь мир» при переводе почти весь сохранен, кроме одного сравнения:
Как идол встал
На полосу.
«Идол» заменен словом «пень». Во-первых, сравнение «идол» чувашскому читателю был бы трудноватым для понимания, требовало бы лишнего объяснения; во-вторых, лаконическое сравнение «пень» характернее, так как показывает, что пахарь Панкратушка, как пень, со всеми корнями ушел в землю-кормилицу.
Мы в стихах Иванова «Засуха» и «Голодные», написанных в конце 1907 года, чувствуем некрасовские мотивы, несомненно продиктованные, во-первых, стихами Некрасова о голоде и, во вторых, положением чувашских деревень, особенно на территории Поволжья, где систематическим гостем был голод. Иванов дал яркую картину засухи:
Жарынь-жара, и мир прозрачен
и голубой до тошноты.
Жгёт солнце. На земле горячей
Увяли травы и цветы.
Засохшей ржи пустейший колос
Повис, себя позолотив.
Река мертва. Приятный голос
Веселой мельницы затих. (Мой перевод)
В этом страшном пейзаже грядущего голода вырисовываются могилы. Некрасов в одном из стихотворений о петербургских трущобах описывает дикое избиение жалкого человека, в ярости голода стащившего у торгаша кусок калача. Иванов в монологе своего героя из стихотворения «Голодные» перекликается с Некрасовым:
Давно не ел. Коварный голод
Томит меня, грызет.
Что делать мне? Совсем я голый,
Искал - работы нет.
Возьму кистень, от смерти взора
Уйду от сюда прочь.
От вас, от чести и позора
Меня укроет ночь.
Меня забудьте, что чувашин
Жил, тише был воды.
Пускай откинет память ваша
Меня, мои труды. (Мой перевод)
Иванов не оставил нам отдельных и законченных переводов стихотворений Некрасова. То, что он для себя перевел некоторые места из самой революционной поэмы «Кому на Руси жить хорошо», все это ясно доказывает, что Иванов высоко ставил гражданскую поэзию Некрасова. Отсутствие всякой возможности издания стихотворений Некрасова на чувашском языке приостановило начатую работу Иванова. Иванов, надо полагать, в 1907 году, когда еще имел надежду на расширение свободы печати, хотел перевести некоторые главы или целиком поэму «Кому на Руси жить хорошо», может быть эти отрывки служили теми опытами, которые нужны были для выработки техники перевода. Наши предположения могут быть обоснованы тем, что отрывки взяты Ивановым из пролога и заключительной части поэмы.
Не лишены интереса черновые переводы Иванова двух стихотворений Кольцова, поэта, завещанного для пристального изучения Добролюбовым. Стихотворение «Молодая жница» Иванов перевел не целиком, неожиданным изменением одной строки придал вполне законченный характер:
Высоко стоит
Солнце на небе,
Горячо печет
Землю-матушку
Душно девице
Грустно на поле,
Нет охоты жать
Колосистой ржи.
Всю сожгло ее
Поле жаркое,
Горит-горьмя все
Лицо белое.
Голова со плеч
На грудь клонится,
Колос срезанный
Из рук валится.
Иванов предпоследнюю строку изменил, вместо «колос срезанный» дал образ: не только колос, а серп падает из рук горестной девицы. Неожиданный конец увеличивает трагедию женщины, как будто грусть девицы превращается в такое горе, куда входят и усталость, несчастная любовь и другие невзгоды социального порядка. Таким образом, слишком длинное стихотворение получает стремительную силу и финал, требующий раздумывания читателей. При переводе кольцовской песни «Дуют ветры, ветры буйные» Иванов последние две строфы не переводит, заканчивает строфой:
В эту пору
Непогожую
Одному жить-
Сердцу холодно.
Иванов, как Лермонтов и Блок, любил писать коротко и густо, поэтому длинноты Кольцова выброшены.
Кольцовские мотивы в творчестве Иванова имели свои отражения. Так, например, последние пять строф из первой главы поэмы «Нарспи», когда Иванов призывает чувашей после праздничного похмелья умыться свежей водой, снарядить сохи и бороны и выехать на поля, очень сильно напоминают стихотворение Кольцова «Что ты спишь, мужичок».
Переводы Иванова стихотворений Лермонтова, Некрасова и Кольцова - все сделаны в конце 1907 года, после чего он, кроме редактирования переводов двух книг для чтения Льва Толстого, сказки «Аленький цветочек» С. Т. Аксакова, «Диких гусей» Андерсена и других книг, к переводу не возвращался. Иванов в творческом отношении не выдохся, он мог еще дать народу бессмертные произведения. Хотя Иванов жил до 25 лет, но он был духовно убит царизмом 18 лет. После подавления революции 1905-07 годов царизм затоптал в грязь все права существования чувашской литературы. Печатание самых безобидных оригинальных произведений на чувашском языке рассматривалось как антигосударственное дело, требующее немедленной кары; даже постановки переведенных пьес в чувашских селениях заканчивались неизбежным финалом-составлением полицейских протоколов.
Очевидцы передают страшную быль: осенью 1908 года, когда вышла в свет бессмертная поэма «Нарспи» и уже некоторые стихи ее стали народными песнями, Константин Иванов обратился к издателю по вопросу издания будущих своих произведений. Издатель отказал и «посоветовал» ему переводить Библию. В маленькой комнате на берегу реки Свияги одинокий Иванов плакал, как ребенок. Это был плач по гибели чувашской литературы. Так мог плакать только гениальный человек, правдивый и кристально чистый.
Константин Иванов, как многие представители других национальных литератур, вырос под громадным влиянием русской классической литературы. Татарский поэт Абдулла Тукай писал: «Я взял луч» у русских солнц - Пушкина и Лермонтова. Константин Иванов взял лучи у Пушкина, Лермонтова, Некрасова и других великих русских писателей, стал для чувашского народа метеором, осветил мрачную действительность темной России. Он призывал к уничтожению торжества вечно холодной ночи, и сам в этой борьбе сгорел.
Известные нам произведения, как оригинальные, так и переводные, были созданы Ивановым почти в течение двух лет. Творчество его, выросшее за такой короткий срок, ярко отражает прошлую жизнь чувашской деревни и оно сыграло неоценимую роль в деле развития чувашской литературы. О влиянии ивановской поэзии на современную чувашскую литературу говорят неоспоримые факты. До сих пор наша драматургия не может отойти от Иванова. Даже такие пьесы, как «В деревне» Ф. Павлова, «Айдар» П. Осипова, «Анисса» А. Калгана, крепко вошедшие в репертуар чувашских театров, написаны под влиянием поэмы «Нарспи». Иванов также оказывает громадное влияние на музыку и живопись. Иванов и сейчас в наши дни живет и будет жить в дальнейшем, как живой, активный участник во всех отраслях литературы и искусства.
«Нарспи» переведена на русский язык. На сегодняшний день на русском языке мы имеем два перевода: А. Петтоки и А. Жарова. О достоинствах и недостатках первого перевода достаточно освещалось в центральной и республиканской печати, что следует проделать и в отношении второго перевода. Надо заметить, что в переводе А. Жарова имеются большие отступления от оригинала. Он в достаточной мере не передает самобытности поэмы Константина Иванова. Поэты-переводчики должны ликвидировать этот пробел и дать русскому народу во всей красоте не только поэму «Нарспи», но также другие произведения великого поэта, основоположника чувашской литературы и создателя того литературного языка, на котором золотыми буквами написана Сталинская Конституция орденоносной Чувашской республики.
Она свежа, как вешний цвет,
Взлелеянный в тени дубравной.
Как тополь киевских высот,
Она стройна. Ее движенья
То лебедя пустынных вод
Напоминает плавный ход,
То лани быстрые стремленья;
Как пена, грудь ее бела,
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют;
Звездой блестят ее глаза,
Ее уста, как роза, рдеют.
Ивановская Нарспи, как Татьяна Ларина, суеверна и, как Мария, горда. При ее описании Иванов, в использовании народных образов, следуя за Пушкиным, дает вполне аналогичный портрет Нарспи:
Меж зеленой травки в поле
Золотой растет цветочек.
И Нарспи цветком весенним
В славном яле расцветала.
Словно черные агаты,
У Нарспи сверкают очи.
Косы низко, мелко вьются,
Стан девичий не согнется,
Как пойдет лебяжьим шагом-
Зазвенят монисты звонко. (Перевод А. Петоки)
Пушкин описывает необозримые луга и богатство Кочубея, радость его при виде дочери:
...Кочубей богат и горд
Не долгогривыми конями,
Не златом, данью крымских орд,
Не родовыми хуторами-
Прекрасной дочерью своей
Гордится старый Кочубей.
Характерные черты Кочубея даны Ивановым Михедэру совершенно в противоположном виде: алчный и скупой Михедэр гордится прежде всего своими амбарами, холстинами, погребом и одеждой Нарспи и почти не замечает красоты дочери.
Наши выводы о том, что Иванов при написании своей поэмы «Нарспи» находился под сильным влиянием пушкинской поэмы, подтверждаются особенно финальными строками: легенды и предания о Нарспи и ее печальные песни остались в народе так же, как живая память о Марии и Мазепе в «Полтаве»:
Лишь порою
Слепой украинский певец,
Когда в селе перед народом
Он песни гетмана бренчит,
О грешной деве мимоходом
Казачкам юным говорит.
Все это отнюдь не доказывает, что Иванов был несамостоятелен и неоригинален. Это не есть подражание, а только влияние гениального Пушкина на Иванова. Сам Пушкин под таким же влиянием Байрона находился в период создания южных поэм. Иванов несомненно учился у Пушкина и при написании цикла своих сказок.
Здесь хочется обязательно отметить ту светлую сторону гуманизма Иванова, которая чудесно и ярко пронеслась через всю жизнь поэта.
В мрачные годы черной реакции на общественно-литературную арену выдвинулись омерзительные силы, как болотные пузыри, из гниющих недр русского капитализма. Литературные карлики арцыбашевы, приняв вид апостолов, проповедовали бесстыдный цинизм и эротику. Мережковский писал уже книгу «Грядущий хам», не жалея грязи в обрисовке образа будущего хозяина мира - пролетариата. Символисты, продрогшие в космическом мире, опустились на землю и начали воспевать духоту ресторанов и устриц во льду. Александр Блок устал в поисках прекрасной дамы, - «Истина- в вине!» воскликнул он.
В литературе один великий Горький смело нес знамя гуманизма с девизом: «Человек это звучит гордо!» Удивительно, совершенно молодой Константин Иванов не поддался влиянию никаких декадентских групп. Вслед за Горьким он поднял свой голос за величие творца-человека. «Нет никого в мире сильнее человека, он стоит хозяином на земле и на морях!» - писал он в прологе поэмы «Нарспи». Властелином жизни является человек, а не сологубовские «мелкие бесы». Иванов шаг за шагом шел по пути овладения великими традициями русской классической литературы, все больше и больше укреплял себя демократическим мужеством гражданской музы, приближался к исполнению завещания демократа-революционера Николая Добролюбова, который писал: «Нам нужен был бы теперь поэт, который бы красотою Пушкина и силою Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова».
Типом поэта, которого стремился видеть Добролюбов, был до некоторой степени Некрасов, отдавший всю силу своей поэзии народу, душою и сердцем был там, где «одни только камни не плачут».
Некрасов самые крупные свои произведения посвятил русской женщине, которую, как скот, продавали и били. Все это привлекало сочувственное внимание гражданской музы поэта.
Иванов, как и Некрасов, заступился за горестную судьбу женщины, все свои произведения посвятил ей, рабыне того мира, где грабеж и неправда считались честью и признаками высокого ума и нравственности. Некрасов по тематике и духу был Иванову близким поэтом, некрасовские верные яковы весьма часто встречались в чувашских селениях; способы такого возмездия, к которому прибег Яков, имели распространенный характер. Так, например, русский писатель Н. Телешев в рассказе «Сухая беда» изображает чувашина Максимку. Максимка для того, чтобы отомстить купцу Курганову, обвинявшему любимую Максимкой девушку Феню в краже денег, приходит к решению сделать «типшар», что в переводе на русский язык значит «сухая беда», т. е. непредвиденное и непредотвратимое несчастье. Желая заставить мучиться своего врага, Максимка повесился во владении купца Курганова. Вообще горе и голод русского крестьянства - темы Некрасова - в одинаковой мере были живучи и в чувашском народе. Иванов оставил только черновые переводы двух мест поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Первый отрывок из пролога:
Мужик, что бык: втемяшится
В башку какая блажь,
Колом ее оттудова
Не выбьешь, упирается,
Всяк на своем стоит.
Иванов сравнение «что бык» заменяет чувашским крылатым сравнением: ĕне пекех ĕнерсĕр (в переводе «как корова безтолковая»), где аллитерационные чередования звуков «ё» и «н» усиливают красоту звучания. В этом же отрывке, чтобы сильнее показать упрямство мужика, Иванов добавляет выражение: «и клином и колом не выбьешь». Другой отрывок «Голодная песня» из части «Пир-на весь мир» при переводе почти весь сохранен, кроме одного сравнения:
Как идол встал
На полосу.
«Идол» заменен словом «пень». Во-первых, сравнение «идол» чувашскому читателю был бы трудноватым для понимания, требовало бы лишнего объяснения; во-вторых, лаконическое сравнение «пень» характернее, так как показывает, что пахарь Панкратушка, как пень, со всеми корнями ушел в землю-кормилицу.
Мы в стихах Иванова «Засуха» и «Голодные», написанных в конце 1907 года, чувствуем некрасовские мотивы, несомненно продиктованные, во-первых, стихами Некрасова о голоде и, во вторых, положением чувашских деревень, особенно на территории Поволжья, где систематическим гостем был голод. Иванов дал яркую картину засухи:
Жарынь-жара, и мир прозрачен
и голубой до тошноты.
Жгёт солнце. На земле горячей
Увяли травы и цветы.
Засохшей ржи пустейший колос
Повис, себя позолотив.
Река мертва. Приятный голос
Веселой мельницы затих. (Мой перевод)
В этом страшном пейзаже грядущего голода вырисовываются могилы. Некрасов в одном из стихотворений о петербургских трущобах описывает дикое избиение жалкого человека, в ярости голода стащившего у торгаша кусок калача. Иванов в монологе своего героя из стихотворения «Голодные» перекликается с Некрасовым:
Давно не ел. Коварный голод
Томит меня, грызет.
Что делать мне? Совсем я голый,
Искал - работы нет.
Возьму кистень, от смерти взора
Уйду от сюда прочь.
От вас, от чести и позора
Меня укроет ночь.
Меня забудьте, что чувашин
Жил, тише был воды.
Пускай откинет память ваша
Меня, мои труды. (Мой перевод)
Иванов не оставил нам отдельных и законченных переводов стихотворений Некрасова. То, что он для себя перевел некоторые места из самой революционной поэмы «Кому на Руси жить хорошо», все это ясно доказывает, что Иванов высоко ставил гражданскую поэзию Некрасова. Отсутствие всякой возможности издания стихотворений Некрасова на чувашском языке приостановило начатую работу Иванова. Иванов, надо полагать, в 1907 году, когда еще имел надежду на расширение свободы печати, хотел перевести некоторые главы или целиком поэму «Кому на Руси жить хорошо», может быть эти отрывки служили теми опытами, которые нужны были для выработки техники перевода. Наши предположения могут быть обоснованы тем, что отрывки взяты Ивановым из пролога и заключительной части поэмы.
Не лишены интереса черновые переводы Иванова двух стихотворений Кольцова, поэта, завещанного для пристального изучения Добролюбовым. Стихотворение «Молодая жница» Иванов перевел не целиком, неожиданным изменением одной строки придал вполне законченный характер:
Высоко стоит
Солнце на небе,
Горячо печет
Землю-матушку
Душно девице
Грустно на поле,
Нет охоты жать
Колосистой ржи.
Всю сожгло ее
Поле жаркое,
Горит-горьмя все
Лицо белое.
Голова со плеч
На грудь клонится,
Колос срезанный
Из рук валится.
Иванов предпоследнюю строку изменил, вместо «колос срезанный» дал образ: не только колос, а серп падает из рук горестной девицы. Неожиданный конец увеличивает трагедию женщины, как будто грусть девицы превращается в такое горе, куда входят и усталость, несчастная любовь и другие невзгоды социального порядка. Таким образом, слишком длинное стихотворение получает стремительную силу и финал, требующий раздумывания читателей. При переводе кольцовской песни «Дуют ветры, ветры буйные» Иванов последние две строфы не переводит, заканчивает строфой:
В эту пору
Непогожую
Одному жить-
Сердцу холодно.
Иванов, как Лермонтов и Блок, любил писать коротко и густо, поэтому длинноты Кольцова выброшены.
Кольцовские мотивы в творчестве Иванова имели свои отражения. Так, например, последние пять строф из первой главы поэмы «Нарспи», когда Иванов призывает чувашей после праздничного похмелья умыться свежей водой, снарядить сохи и бороны и выехать на поля, очень сильно напоминают стихотворение Кольцова «Что ты спишь, мужичок».
Переводы Иванова стихотворений Лермонтова, Некрасова и Кольцова - все сделаны в конце 1907 года, после чего он, кроме редактирования переводов двух книг для чтения Льва Толстого, сказки «Аленький цветочек» С. Т. Аксакова, «Диких гусей» Андерсена и других книг, к переводу не возвращался. Иванов в творческом отношении не выдохся, он мог еще дать народу бессмертные произведения. Хотя Иванов жил до 25 лет, но он был духовно убит царизмом 18 лет. После подавления революции 1905-07 годов царизм затоптал в грязь все права существования чувашской литературы. Печатание самых безобидных оригинальных произведений на чувашском языке рассматривалось как антигосударственное дело, требующее немедленной кары; даже постановки переведенных пьес в чувашских селениях заканчивались неизбежным финалом-составлением полицейских протоколов.
Очевидцы передают страшную быль: осенью 1908 года, когда вышла в свет бессмертная поэма «Нарспи» и уже некоторые стихи ее стали народными песнями, Константин Иванов обратился к издателю по вопросу издания будущих своих произведений. Издатель отказал и «посоветовал» ему переводить Библию. В маленькой комнате на берегу реки Свияги одинокий Иванов плакал, как ребенок. Это был плач по гибели чувашской литературы. Так мог плакать только гениальный человек, правдивый и кристально чистый.
Константин Иванов, как многие представители других национальных литератур, вырос под громадным влиянием русской классической литературы. Татарский поэт Абдулла Тукай писал: «Я взял луч» у русских солнц - Пушкина и Лермонтова. Константин Иванов взял лучи у Пушкина, Лермонтова, Некрасова и других великих русских писателей, стал для чувашского народа метеором, осветил мрачную действительность темной России. Он призывал к уничтожению торжества вечно холодной ночи, и сам в этой борьбе сгорел.
Известные нам произведения, как оригинальные, так и переводные, были созданы Ивановым почти в течение двух лет. Творчество его, выросшее за такой короткий срок, ярко отражает прошлую жизнь чувашской деревни и оно сыграло неоценимую роль в деле развития чувашской литературы. О влиянии ивановской поэзии на современную чувашскую литературу говорят неоспоримые факты. До сих пор наша драматургия не может отойти от Иванова. Даже такие пьесы, как «В деревне» Ф. Павлова, «Айдар» П. Осипова, «Анисса» А. Калгана, крепко вошедшие в репертуар чувашских театров, написаны под влиянием поэмы «Нарспи». Иванов также оказывает громадное влияние на музыку и живопись. Иванов и сейчас в наши дни живет и будет жить в дальнейшем, как живой, активный участник во всех отраслях литературы и искусства.
«Нарспи» переведена на русский язык. На сегодняшний день на русском языке мы имеем два перевода: А. Петтоки и А. Жарова. О достоинствах и недостатках первого перевода достаточно освещалось в центральной и республиканской печати, что следует проделать и в отношении второго перевода. Надо заметить, что в переводе А. Жарова имеются большие отступления от оригинала. Он в достаточной мере не передает самобытности поэмы Константина Иванова. Поэты-переводчики должны ликвидировать этот пробел и дать русскому народу во всей красоте не только поэму «Нарспи», но также другие произведения великого поэта, основоположника чувашской литературы и создателя того литературного языка, на котором золотыми буквами написана Сталинская Конституция орденоносной Чувашской республики.