Свящ. Александр Алексеевский «Случай из практики приходского священника у чуваш» (1868 г.)
В продолжение пятилетней моей службы у инородцев ч....го уезда, прихожан церкви села К..., мне неоднократно приводилось, проезжая их лесами, встречаться с теми деревьями, при которых чувашские емзи приносят жертвы киремети, находить, при этих деревьях, все признаки того, что тут недавно было собрание и торжество чуваш, а проходя полями и лугами, обретать вещи, напр. в виде обтёсанных болванчиков, куколок, и находить другие предметы суеверия, остающегося до сих пор у чуваш от времён прежнего язычества. Все эти вещи и предметы, особенно в начале жизни моей у чуваш, сильно меня интересовали; я допытывался значения оных у русских и у чуваш, и как те, так и другие, ничего больше не могли объяснить мне о них, как только то, что эти вещи и предметы суть не что иное, как относы чувашские - ворожба, что с этими вещами нужно обращаться осторожно, иначе ирих может причинить вред, и даже самую смерть.
Однажды я, с своим работником, молодым русским парнем, проезжая лесом, увидев дерево, посвящённое киремети, из любопытства, что скажет о нём работник, обратился к нему с вопросом:
- А что В.... не знаешь ли ты, почему это дерево уважается чувашами?
- Это дерево, - отвечал он мне, - почитается у чуваш потому, что здесь емзя приносит за них разные жертвы киремети.
- А что такое киреметь? - спросил я.
- Знамо, - отвечал он, - что нечистый дух.
- Подъедем, - продолжал я, - поближе к дереву и рассмотрим его хорошенько.
Но работник решительно отказал мне в этом, говоря:
- Я бы и думать-то вам об этом не советовал.
И рассказал при сём следующее:
- Родной мой дядя вот так же, как и вы теперь, захотел однажды полюбопытствовать киреметь, подошёл к ней, выбрал несколько медных копеечек, и что же? его так сильно ударил ирих, что дядю едва живого привезли домой товарищи, согнутого, скорченного так, что и жалко и страшно было на него смотреть, и умер бы наверно, если бы не помогла, за большие деньги, какая-то хитрая татарка - чернокнижница.
Наслушавшись таких и подобных рассказов о киремети, об ирихах, я сильно желал посмотреть на молитву чуваш киремети, особенно когда они отправляют её торжественно, всем обществом своей деревни, а иногда в соединении с другою. Желание моё исполнилось вот какими образом. В приходе моём жил помещик Р.... Он был родом из духовных, и потому любил попеть и почитать с нами на клиросе в церкви, и в дом к себе принимал часто, для всенощных бдений и молебнов, по случаю дней рождения, или имянин, своих и детей. Однажды после молебна и обеда у этого барина, когда мы, возвращаясь домой впятером, ехали путём-дорогой, вдруг кучер, увидев перебегающих по опушке леса чуваш, сказал:
- Сегодня, должно быть, у наших чуваш праздник и мирской молян киремети.
Услышав это, я тотчас же решился поверить и посмотреть в чём именно состоит чувашский молян киремети. В этом намерении я приказал кучеру поворотить к роще.
- Что вы, батюшка? - возразил он, - да нас там убьют, ведь молян-то мирской.
- Ну, говорю, братец, не твоё дело рассуждать, исполняй то, что тебе приказывают.
Не доехав до рощи саженей на 20, я приказал остановить лошадей. В это время несколько чуваш, подошедши к нам, скинув шапки, приветствовали меня сими словами:
- А, бачька, милости просим, добрым людям мы рады; мы знаем, ты худого нам не сделаешь; может быть, на наших праздниках не бывал, обрядов не видал, так хочется посмотреть; сойди посмотри, худого ничего не увидишь.
Видя, что все старики были неглупые и в совершенно трезвом виде, я пошёл посмотреть на их сборище, и увидел то, чего никогда не видал. На площади, среди рощи довольно высоких молодых деревьев, пред всеми ими возвышалось столетнее дерево, на котором была повешена, только лишь отрезанная, бычачья голова, разукрашенная ленточками разных цветов и лоскутками разных материй; в трещинах этого дерева виднелись медные и даже серебряные мелкие монеты; у корней его стоял сосуд с кровью, лежала бычачья, только лишь содранная, кожа.
- Это, - указывая на кожу, сказал один из чуваш, - тебе, бачька, а голова и кровь киремети, так наша вера и старики повелевают.
Далее от дерева в двух местах разведён был сильный огонь, над которым в больших котлах что-то варилось; на другой стороне стояли: кадка с молодым пивом и бочонок, должно быть, с вином, или мёдом; на телегах лежали съестные припасы: хлебы, пироги, блины и проч.; на ветвях мелких деревьев висели музыкальные инструменты: скрипки, пузыри и рожки.
- Что же? у вас, должно быть, ещё не началось самое торжество? - спросил я.
- Да, бачька, ещё нет, не все собрались, надобно подождать, а теперь идёт только приготовление и продолжение молитв емзи.
- А это что у вас под поветкой? - спросил я.
- Ничего. Это так по вере наших прадедов, - отвечал чувашенин.
Под поветкой был большой стол, обставленный скамейками, на столе лежали лучшие части говядины; тут же толпились несколько стариков и старух и сам емзя, что-то бормотавши про себя.
- Вот когда емзя покончит дело своё, даст нам знак к началу, тогда начнётся у нас торжество, а до тех пор будем ждать, - толковали старики.
Пока, таким образом, они разговаривали со мной, один из причта моего, должно быть, поссорясь за что-нибудь с чувашами, толкнул один котёл так сильно, что он опрокинулся вверх дном и залил почти весь огонь. От этого произошла между чувашами страшная суматоха: одни кричали, ругались, другие побежали в лес, и, может быть, тот же час бросились бы на нас, но побоялись, потому что трое наших не слезали с тарантаса, могли тотчас вернуться в деревню, сделать тревогу и помешать чувашам. В это время, видя худые последствия для себя, я кой-как добрался до тарантаса, бросился на него, причётники подхватили меня, и мы, во всю скачь, на тройке бойких господских лошадей пустились к домам. Но и чуваши не дремали. Вырубив дубинки, оседлав лошадей, долго гнались за нами, и, очень могло быть, успели бы в своём предприятии, если бы не встретило нас довольное количество русских мужиков, ехавших с возами.
Это происшествие так напугало меня, что я долго по ночам во сне тревожился, вскакивал и кричал, а потому непременно хотел отправиться к преосвященному, чтобы, объяснив об этом происшествии, проситься на другое место. Но между тем, должно быть, наслышавшись о моём намерении, чуваши явились ко мне с повинною: все они, ставши предо мною на колена, слезно умоляли меня, чтобы я не доносил на них в суд.
- Если бы, - говорили они, - не твой дьякон, у нас ничего бы подобного не случилось.
- Хорошо, старики, мне жалко вас, я согласен и простить вас, но с тем условием, если дадите честное слово уничтожить свою киреметь. Согласны ли вы на это?
- Согласны, бачька, не будем собираться к киремети, велим срубить её татарам.
- Вот русские не молятся киремети, а хуже ли вас живут? У них и хлеб-то родится лучше вашего, и скота-то больше водится.
- Да, бачька, киреметь так себе - пустое дело, только привычка, прадеды завели.
- Прадеды ваши были некрещеные; это другое дело: некрещеным не воспрещается и ныне молиться киремети; а вы крещеные и должны молиться Богу с русскими в церкви. Обещаетесь ли ходить в церковь?
- Обещаемся, бачька, только прости.
- Ну, если так, я вас прощаю: с Богом отправляйтесь домой, и будьте спокойны, в суд доносить на вас не буду.
По-видимому, дело с чувашами у меня уладилось, как нельзя лучше, киреметь была сожжена русскими, я даже был доволен тем, что посетил их сборище при керемети. Чуваши после сего присмирели. Но под пеплом их смирения таилась искра вражды, которая в своё время сделала бы пожар, только Господь Бог не допустил быть оному, как расскажу об этом в следующий раз.
С. А. А.
(Известия по Казанской епархии. №13 за 1868 г.)
Однажды я, с своим работником, молодым русским парнем, проезжая лесом, увидев дерево, посвящённое киремети, из любопытства, что скажет о нём работник, обратился к нему с вопросом:
- А что В.... не знаешь ли ты, почему это дерево уважается чувашами?
- Это дерево, - отвечал он мне, - почитается у чуваш потому, что здесь емзя приносит за них разные жертвы киремети.
- А что такое киреметь? - спросил я.
- Знамо, - отвечал он, - что нечистый дух.
- Подъедем, - продолжал я, - поближе к дереву и рассмотрим его хорошенько.
Но работник решительно отказал мне в этом, говоря:
- Я бы и думать-то вам об этом не советовал.
И рассказал при сём следующее:
- Родной мой дядя вот так же, как и вы теперь, захотел однажды полюбопытствовать киреметь, подошёл к ней, выбрал несколько медных копеечек, и что же? его так сильно ударил ирих, что дядю едва живого привезли домой товарищи, согнутого, скорченного так, что и жалко и страшно было на него смотреть, и умер бы наверно, если бы не помогла, за большие деньги, какая-то хитрая татарка - чернокнижница.
Наслушавшись таких и подобных рассказов о киремети, об ирихах, я сильно желал посмотреть на молитву чуваш киремети, особенно когда они отправляют её торжественно, всем обществом своей деревни, а иногда в соединении с другою. Желание моё исполнилось вот какими образом. В приходе моём жил помещик Р.... Он был родом из духовных, и потому любил попеть и почитать с нами на клиросе в церкви, и в дом к себе принимал часто, для всенощных бдений и молебнов, по случаю дней рождения, или имянин, своих и детей. Однажды после молебна и обеда у этого барина, когда мы, возвращаясь домой впятером, ехали путём-дорогой, вдруг кучер, увидев перебегающих по опушке леса чуваш, сказал:
- Сегодня, должно быть, у наших чуваш праздник и мирской молян киремети.
Услышав это, я тотчас же решился поверить и посмотреть в чём именно состоит чувашский молян киремети. В этом намерении я приказал кучеру поворотить к роще.
- Что вы, батюшка? - возразил он, - да нас там убьют, ведь молян-то мирской.
- Ну, говорю, братец, не твоё дело рассуждать, исполняй то, что тебе приказывают.
Не доехав до рощи саженей на 20, я приказал остановить лошадей. В это время несколько чуваш, подошедши к нам, скинув шапки, приветствовали меня сими словами:
- А, бачька, милости просим, добрым людям мы рады; мы знаем, ты худого нам не сделаешь; может быть, на наших праздниках не бывал, обрядов не видал, так хочется посмотреть; сойди посмотри, худого ничего не увидишь.
Видя, что все старики были неглупые и в совершенно трезвом виде, я пошёл посмотреть на их сборище, и увидел то, чего никогда не видал. На площади, среди рощи довольно высоких молодых деревьев, пред всеми ими возвышалось столетнее дерево, на котором была повешена, только лишь отрезанная, бычачья голова, разукрашенная ленточками разных цветов и лоскутками разных материй; в трещинах этого дерева виднелись медные и даже серебряные мелкие монеты; у корней его стоял сосуд с кровью, лежала бычачья, только лишь содранная, кожа.
- Это, - указывая на кожу, сказал один из чуваш, - тебе, бачька, а голова и кровь киремети, так наша вера и старики повелевают.
Далее от дерева в двух местах разведён был сильный огонь, над которым в больших котлах что-то варилось; на другой стороне стояли: кадка с молодым пивом и бочонок, должно быть, с вином, или мёдом; на телегах лежали съестные припасы: хлебы, пироги, блины и проч.; на ветвях мелких деревьев висели музыкальные инструменты: скрипки, пузыри и рожки.
- Что же? у вас, должно быть, ещё не началось самое торжество? - спросил я.
- Да, бачька, ещё нет, не все собрались, надобно подождать, а теперь идёт только приготовление и продолжение молитв емзи.
- А это что у вас под поветкой? - спросил я.
- Ничего. Это так по вере наших прадедов, - отвечал чувашенин.
Под поветкой был большой стол, обставленный скамейками, на столе лежали лучшие части говядины; тут же толпились несколько стариков и старух и сам емзя, что-то бормотавши про себя.
- Вот когда емзя покончит дело своё, даст нам знак к началу, тогда начнётся у нас торжество, а до тех пор будем ждать, - толковали старики.
Пока, таким образом, они разговаривали со мной, один из причта моего, должно быть, поссорясь за что-нибудь с чувашами, толкнул один котёл так сильно, что он опрокинулся вверх дном и залил почти весь огонь. От этого произошла между чувашами страшная суматоха: одни кричали, ругались, другие побежали в лес, и, может быть, тот же час бросились бы на нас, но побоялись, потому что трое наших не слезали с тарантаса, могли тотчас вернуться в деревню, сделать тревогу и помешать чувашам. В это время, видя худые последствия для себя, я кой-как добрался до тарантаса, бросился на него, причётники подхватили меня, и мы, во всю скачь, на тройке бойких господских лошадей пустились к домам. Но и чуваши не дремали. Вырубив дубинки, оседлав лошадей, долго гнались за нами, и, очень могло быть, успели бы в своём предприятии, если бы не встретило нас довольное количество русских мужиков, ехавших с возами.
Это происшествие так напугало меня, что я долго по ночам во сне тревожился, вскакивал и кричал, а потому непременно хотел отправиться к преосвященному, чтобы, объяснив об этом происшествии, проситься на другое место. Но между тем, должно быть, наслышавшись о моём намерении, чуваши явились ко мне с повинною: все они, ставши предо мною на колена, слезно умоляли меня, чтобы я не доносил на них в суд.
- Если бы, - говорили они, - не твой дьякон, у нас ничего бы подобного не случилось.
- Хорошо, старики, мне жалко вас, я согласен и простить вас, но с тем условием, если дадите честное слово уничтожить свою киреметь. Согласны ли вы на это?
- Согласны, бачька, не будем собираться к киремети, велим срубить её татарам.
- Вот русские не молятся киремети, а хуже ли вас живут? У них и хлеб-то родится лучше вашего, и скота-то больше водится.
- Да, бачька, киреметь так себе - пустое дело, только привычка, прадеды завели.
- Прадеды ваши были некрещеные; это другое дело: некрещеным не воспрещается и ныне молиться киремети; а вы крещеные и должны молиться Богу с русскими в церкви. Обещаетесь ли ходить в церковь?
- Обещаемся, бачька, только прости.
- Ну, если так, я вас прощаю: с Богом отправляйтесь домой, и будьте спокойны, в суд доносить на вас не буду.
По-видимому, дело с чувашами у меня уладилось, как нельзя лучше, киреметь была сожжена русскими, я даже был доволен тем, что посетил их сборище при керемети. Чуваши после сего присмирели. Но под пеплом их смирения таилась искра вражды, которая в своё время сделала бы пожар, только Господь Бог не допустил быть оному, как расскажу об этом в следующий раз.
С. А. А.
(Известия по Казанской епархии. №13 за 1868 г.)