Дочь пограничника о своём довоенном детстве на заставах - на Галичине и в Прибалтике
Юлия Кныш
Одна из моих «дальних» бабушек, дочь пограничника, рассказала о своём довоенном детстве на заставах западной границы СССР - на Галичине и в Прибалтике, о том, как начиналась война и как отпечаталась на их семье. А я записала на диктофон.
«О нашей жизни на Дальнем Востоке и в Благовещенске ничего не помню. В 1936 году папу направили на учёбу в Высшую пограничную школу в Москву, а после окончания школы - на службу в город Каменец-Подольский (на Украине). Это были 1938-39 годы.
Там же 1 сентября 1939 года я пошла в школу. В первый класс меня никто не провожал, ни мама, ни папа, не было и букета цветов. Очень хорошо помню 1 сентября. Пустая улица, булыжная мостовая, я иду в школу с портфелем, а через плечо одета сумка с противогазом. Патруль не пропускал людей без противогаза.
В сентябре у нас в семье было тревожное состояние, не было долго известий о папе. Мы знали, что он уехал в служебную командировку, но куда - не знали. Много позже мама рассказала, что он был в Польше в тот момент, когда по договору с Германией делили эту страну.
Папа легко усваивал иностранные языки. По рассказам мамы, когда папа служил на Дальнем Востоке на границе с Манчжурией, то с нарушителями границы он разговаривал без переводчика, т.е. он знал манчжурский, разговорный китайский. Когда папа учился в Высшей пограничной школе, то там их готовили к тому, что возможна война с Германией. Он знал немецкий язык. Раз в 1939 году его командировали в Польшу, видимо, он знал и польский.
В пограничном отряде прошёл слух, что папа погиб. Но, к счастью, это была ошибка. Я хорошо помню то состояние тревоги, которое не покидало нас. Папа вернулся из Польши жив и здоров и вскоре получил новое назначение. Его перевели на службу в Львовскую область, которая была присоединена к Советскому Союзу. И мы переехали в приграничный с Польшей городок Рава-Русская. Учёбу в первом классе я продолжала уже там. Помню: Красный уголок в клубе отряда, длинный стол под красной скатертью и вокруг этого стола сидели дети разных возрастов, а учила нас одна учительница.
Жили мы в доме бывшего польского офицера. Обслуживали этот дом поляки, которые служили и польскому офицеру. Во дворе была конюшня, где содержались кони. Чьи они были, не знаю, но думаю, что они принадлежали польскому офицеру. Лошадей не взяли с собой, видимо, надеялись, что скоро вернутся. Мы, дети, подружились с конюхом (Тодиком) и часто к нему бегали.
Однажды он предложил нам сходить с ним в лес по ягоды. Мы отпросились у мамы, и она, ничего не подозревая, отпустила нас. Было обеденное время, и папа вместе со своим ординарцем приехали на лошадях на обед. Папа спросил у мамы, где дети, она объяснила, что мы с Тодиком пошли в лес. Папа с ординарцем догнали нас, когда мы уже входили в лес. Оказалось, что этот конюх был шпионом и хотел нас передать полякам в заложники. Он выдал себя через какое-то время, когда залез к нам в квартиру.
На улице было грязно, целый день шёл дождь. Папа со службы вернулся с большим портфелем, не знаю, был ли он с бумагами. Вечером портфель висел на кухне, был пустой, рядом висел приклад от малокалиберной винтовки. Конюх залез в окно, взял портфель и приклад. В это время зазвонил телефон. Звонок испугал Тодика, он бросил и портфель, и приклад, и в спешке, через окно ванной комнаты, хотел уйти, но грязной босой ногой наступил на полотенце, оставив свой след. Его арестовали.
Вообще жизнь в отряде была очень тревожной. Постоянно были нарушения границы, среди местных жителей очень многие не скрывали свою ненависть к русским. По разговорам взрослых помню рассказы об исчезновении командиров, которых так и не нашли.
Однажды к нам приехала жена одного командира. И мама с папой ей рассказывали, как живётся в городке Рава-Русская советским людям. Говорили ужасные вещи, и мы, дети, это слышали. Было очень страшно. Гостью уложили спать в детской комнате. Впечатления от рассказов не давали мне уснуть, а когда я задремала, вижу сон, что какая-то женщина тянет к моему горлу руки, хочет меня задушить. Я стала во сне кричать, гостья проснулась и, ничего не понимая, тоже начала кричать. Проснулась я от того, что в комнате включили свет. Вижу: в дверях стоят папа и мама в нижнем белье и оба держат в руках пистолеты. Переполошила всех я, очень было страшно.
Кстати, мама, как жена пограничника, умела очень хорошо стрелять, получила на соревнованиях звание «Ворошиловский стрелок». У нас была награда - золотая пудреница с соответствующей гравировкой. К сожалению, пудреница не сохранилась. Кроме того, мама имела награды за верховую езду. В те годы в отряде машин не было, может, и была одна-две, и жены пограничников обучались верховой езде.
Если папа был дома, то во дворе всегда стояли две оседланные лошади, и у нас в квартире был ординарец. Это значит, что по сигналу тревоги папа с ординарцем должен быть в седле.
В 1940 году, после присоединения Прибалтики к СССР, папу перевели в Литовскую ССР, в город Таураге. Назначили его заместителем начальника погранотряда по разведке и контрразведке. Видимо, это была очень сложная и ответственная должность. Он часто уезжал на границу, на заставы. Город Таураге находился в 6 км от немецкой границы. Очень часто происходили нарушения границы. Так как клуб отряда находился на его территории, а мы часто ходили на занятия в клуб, то оказывались свидетелями, как в отряд доставляли нарушителей границы. И чаще всего диверсанты выдавали себя за крестьян, приехавших торговать на рынок, а под вторым дном телеги везли оружие. Крестьянам приграничных сёл разрешалось переезжать границу. Выехать с территории Литвы можно было, только имея пропуск.
Во втором классе я пошла в русскую школу, хотя там было очень много литовских детей из бедных семей.
Нас поселили в квартире банкира, сбежавшего за границу, но в этом доме осталась жить его прислуга - женщина, люто ненавидевшая всех русских. «Была бы моя воля, я бы наступила тебе на одну ногу, а другой разорвала бы тебя на части», - сказала она мне однажды. Очень часто под дверь нашей квартиры подсовывались записки с угрозами.
Русских детей среди наших знакомых было очень мало. У одного из командиров, жившего не очень далеко от нас, было два сына. Одного из мальчиков звали Пётр. Это была семья командира Кривова. У этой семьи трагическая судьба. О ней я расскажу позже.
Помню, накануне 1941 года родители установили в комнате ёлку. Веселья никакого не было. В воздухе и вокруг витала тревога. Мы там были чужими, относились к нам, как относятся к незваным гостям, ждут, когда те уйдут. Доброжелательно относились лишь дети из бедных семей.
Перед домом был очень хороший палисадник. В центре круглая клумба, засаженная красивыми цветами. Скамейки аккуратно выкрашены разноцветными красками. Весной 1941 года, по ночам, вокруг этой клумбы собирались собаки и очень страшно выли. Взрослые говорили, что это к большой беде.
Взрослые старались показать литовцам, что мы там навсегда. Но по разговорам родителей было понятно, что что-то происходит страшное. Начала войны ждали, начиная с 18 мая. Папа, уезжая в командировку на границу, наказывал маме на ночь закрывать ставни и держать пистолет под подушкой. Из-за того, что на границе было неспокойно, он никак не мог получить пропуск, чтобы отправить нас в отпуск. Кроме того, в банке задерживали деньги. А на рынке за советские деньги ничего нельзя было купить. Помню, как у нас собралось несколько женщин (жёны командиров) и говорили о том, что ни в магазинах, ни на рынке, русским ничего не продают.
В мае 1941 года я закончила второй класс. Училась хорошо. И всем нам очень хотелось уехать. В народе стали всё чаще, особенно на рынке, говорить о войне. И вот настал июнь, а мы всё никак не могли получить пропуск.
20 июня 1941 года папа приехал с границы после очередного нарушения, получил пропуск для нас и 21 июня, часов в 10-11 вечера, посадил нас в последний уходящий в Россию поезд. Очень хорошо помню моменты прощания. Мы все четверо стояли в тамбуре, мама плачет, папа держит свою фуражку в руках и тульей фуражки смахивает с лица слёзы. Он понимал, что прощается с нами навсегда. Я тоже плачу, а Володя смотрит на папу и говорит, что поезд сейчас уйдёт и увезёт его с нами. Поезд тронулся, и папа, обняв нас, на ходу спрыгнул. А утром 22 июня мы узнали, что война началась. Немецкие самолеты летали над поездом, бросали бомбы, но, на наше счастье, ни одна из них в наш поезд не попала.
Мы ехали на Урал, в Свердловск. Там жили родители мамы в семье её брата, моего дяди Вани.
Ехали мы очень долго, т.к. иногда поезд стоял на запасных путях, пропуская поезда на Запад с военными, а на Восток с эвакуированными заводами. Но вот, наконец, и Свердловск. Мы ждали, что нас встретит дядя Ваня, а на вокзале никого из родных не было. Мы узнали, что за несколько дней до начала войны дядю Ваню перевели на другую фабрику в Моршанск Тамбовской области. Мама пошла на почту, чтобы узнать, был ли денежный перевод от папы. Ей сказали, что перевод был на имя дяди, но так как они не знали его нового адреса, то перевод отправили назад. Мама им сказала: «Кому отправили перевод? Немцам? Или литовцам?», села на чемодан и заплакала.
Потом, видимо, через военкомат, она получила билеты на поездку в Моршанск. И мы опять в пути.
В Моршанск мы приехали в конце июля, т. е. в пути были больше месяца. Дядя Ваня работал на Моршанской суконной фабрике, которая выпускала шинельное сукно, т.е. работала для фронта. Мама пошла работать в госпиталь. Всю войну и до 1947 года она работала в госпитале. Назывался этот госпиталь Эвакогоспиталь-1916. И каждый раз, когда привозили новую партию раненых, она спрашивала, нет ли среди них бывших пограничников из Литвы. В то время шли жестокие бои под Москвой. В санитарном поезде из-под Москвы мама вывозила раненых. Их привозили каждый день и не одним эшелоном, а несколькими. Госпиталей в городе было несколько, все школы заняли госпитали. Кроме основной работы, мама была дежурным донором. Очень многих раненых спасла её кровь. А мы с девчонками-подружками каждый раз бегали на вокзал, надеясь встретить своих родных. Я, конечно, искала папу.
Всё это время мама делала запросы относительно судьбы папы. Но лишь в конце 1942 года пришло уведомление, что папа пропал без вести 23 июня 1941 года.
В 1950 году, когда я уже училась в Учительском институте, мы с мамой шли по центральной улице Моршанска. Вдруг дорогу нам пересёк мужчина. Мама его окликнула по имени. Оказалось, что он служил в нашем погранотряде в клубе - киномехаником. Вот от этого товарища мы впервые узнали о тех ужасах, которые творились в городе Таураге в первые часы войны. Ожидая нападения немцев, власти города вооружили милицию, пожарников для защиты города. Но это были, в основном, литовцы, и, получив оружие, они повернули его против военных и русских. Особенно жестоко расправлялись с семьями пограничников. Из нашего отряда смогли выехать из города 20 семей из 100.
В случае начала войны было определено место сбора отряда в лесу. Наш папа к месту сбора добрался, т.к. все штабные работники в ночь на 22 июня были уже на казарменном положении и находились в штабе отряда. В лесу они ждали тех, кто ещё мог выбраться из города. У одного из командиров, у Кривова, в городе осталась жена и два сына. Он попросил разрешения вывести семью из города. А когда он подобрался к дому, где жила его семья, то застал такую жуткую картину: во дворе дома пылает огромный костёр, и его семья, со связанными руками, окружена немцами и литовцами. На глазах отца и мужа его детей и жену бросили в этот костёр.
Когда Кривов вернулся в отряд, его шевелюра была белой, он в один миг стал седым. Что было бы с нами, если бы папа не смог нас отправить, страшно представить. Учитывая угрозы, которые были в записках, и отношение прислуги банкира к нам, расправа над нами была бы не менее жестокой.
Наш дом в Таураге, в котором мы жили, находился на одной из главных улиц города - Дариуса и Гиренаса, по именам двух лётчиков. Эта улица в первые же часы была снесена наступающими немецкими частями, т.к. по ней шло направление главного удара фашистов.
Киномеханик рассказал, что наш папа во время боя был ранен в ноги (или в ногу). Его погрузили на какой-то транспорт с ранеными. И этот транспорт направился в Ригу. А отряд пробивался к Ленинграду. Что потом случилось с ранеными - никто не знает. Возможно, они были взяты в плен, а возможно, все погибли.
В 1965 году мы с мужем переехали в Казахстан, в молодой шахтёрский город Шахтинск, где прожили до 1995 года. В Шахтинске мне пришлось учить детей бывших ссыльных, среди которых было много литовцев. Однажды, во время майских праздников, мы пошли в степь отдохнуть. В степь выходил почти весь город. Рядом с нами оказалась одна литовская семья. И я, как всегда, поинтересовалась, где они жили в Литве. Они мне сказали, что в городе Таураге. Я обрадовалась, что это люди из Таураге, и стала их расспрашивать, на какой улице они жили и т.д. Но эта семейка, выбрав момент, перешла от нас на другое место. Оказалось, что это бывшие полицаи, может, это и они погубили семью Кривовых. Причём в Шахтинске литовцы не маскировались, а говорили, что если бы им дали автомат, то они, не задумываясь, направили бы его против русских.
Для меня папа жив и сейчас. Я никогда не считала его мёртвым, может он, на самом деле где-то жил долго, а мы об этом не знали».
***********
Сегодня днём я закончила переводить запись с диктофона в печатный вид, а под вечер пришло известие о смерти этой троюродной бабушки. И я подумала: теперь наконец-то они с папой встретились
.