ДВОР ТЫ МОЙ ПРОШЕДШИЙ...
Оригинал взят у starogil99 в ДВОР ТЫ МОЙ ПРОШЕДШИЙ...
Источник фото
Детство золотое, весёлая пора.
Мама окна моет и зовёт со двора.
(Из песни)
Я родился в Ленинграде, на улице Бармалеева, в комнате без окна. И сразу нас - маму, папу, меня и двух моих старших братьев - переселили на улицу Герцена, в комнату с окном во двор (отсюда запоминайте). В комнату 11 метров на пятерых и с туберкулёзной соседкой в открытой форме. Я родился, когда Сталин был ещё жив.
Он в том году - по стуку сына Васи и одного авиадеятеля (Яковлева) - репрессировал хороших людей: конструкторов, руководителей ВВС, лётчиков. (А я ещё книжки читал этого Яковлева, и они мне нравились; если б знать.) Но когда я в школу пошёл, Сталин помер. И в том же году репрессированных, кто смог выжить, сразу освободили. Один мой дальний родственник, испытатель самолётов, пришёл домой без единого зуба. Семья его похоронила и оплакала, а он вернулся. Без единого зуба, зато с наволочкой денег - за каждый день каземата.
Кто из ленинградцев избежал сталинского цугундера, а перед тем не погиб на войне (счастливое меньшинство), те помнят разбомбленные дома, коммуналки с руганью, скобяные крюки на дверях, кухонную раковину с медным носатым краном, где мыли и чистили всё: от посуды и картошки до зубов и ног. Ещё помню на улицах женщин в чёрных платках, безногих инвалидов на деревянных тележках. Хлебные сырые буханки из не отошедших от блокады пекарен, керосиновые лавки, сердито жужжащие примусы и спокойные керогазы, круглую тёплую печку в комнате. Серые макароны толщиной с карандаш, жёлтый яичный порошок, гниловатую картошку, турнепс (витамины!), каменный сахар (кусковой).
И дворы. Незабываемые городские дворы. Детство первых послевоенных поколений.
Немного дворовой теории
Дворовая культура (в утилитарном смысле) родилась с появлением городов. Для неё необходимы сквозные реки улиц с каменными берегами домов. Дворовая жизнь в городе - это социальный пруд, который вихрится внутри себя. Ему некуда и незачем течь. Для него внутренние события важней внешних (за двором новая пятилетка? ну и фиг с ней! вот у нас во дворе одна беременная выбросилась с третьего этажа, а внизу сосед шёл в баню с веником, так его в морг, а ей хоть бы хны, в тот же день родила - вот это да!).
В отличие от крестьянских дворов, семейных, созданных трудом и взаимными обязанностями, городские дворы заключали социальный и национальный компот. Руководящий класс соседствовал с прослойкой, государственная нация - с нацменами, отсюда трудности в спайках. Никакого общего труда (он за пределами двора). Большие дворы - больше хлопот, явились дворы-колодцы. У насельников минимальные обязательства: шибко не шуметь, не слишком пачкать. Объединяли "дворовых"... разве что дровяные сараи, пока их не снесли, и мы - дети. "Уроки сделал? иди во двор, погуляй." Во дворах я приобрёл полезные навыки. В первом научился курить, драться (двор на двор), лазать по сараям, не выдавать друзей. Научился мужским словам, а то оба моих старших брата их вовсе не знали (или делали вид). Во втором своём дворе узнал (разумеется, заочно) об особенностях женского организма. Выучил кое-какой фольклор. "единожды один - идёт гражданин, дважды два - идёт его жена, трижды три - в комнату зашли, четырежды четыре - свет погасили..." Таблица умножения легко выучивалась. Или: "ехал на ярмарку Ванька-холуй..." Взрослые соседи по двору общались, в основном, через нас, а сами-то они не были даже знакомы. Когда мне показывают какой-нибудь одесский двор с общим столом и праздником на всех соседей, я... такого в Ленинграде не видел. Ну и хватит теории.
Я голос ленинградского двора...
...своим двором введённый во гражданство.О моих приключениях в первом дворе на улице Герцена (теперь, с чьего-то дуру, Большая Морская) - как-нибудь в другой раз. Мой второй (и последний) двор - в самом старом из 17-ти сохранившихся домов на улице Колокольной. После долгих усилий маме удалось обменяться, и мы из 11-метровой кишочки въехали сразу в 22 квадратных метра. С доплатой, конечно,- не зря папа вкалывал на двух работах с 8-и до 22-ух плюс час на дорогу. Въехали мы в 1955-м, когда в Ленинграде пустили первую линию метро и одна из станций - красивая Владимирская с мозаичным панно "Изобилие"...- ждала нас неподалеку, на Владимирской площади. Площадь до 1944 года была имени Нахимсона, и станцию хотели назвать "Площадь Нахимсона" (кто он такой, этот Нахимсон?), но, слава богу, все те "хотели" перехотели и назвали как надо. Сталин в 1944-м многим нашим улицам вернул божеские имена. И я рад пригласить вас во двор на Колокольной улице, что рядом с метро Владимирская, в наш уютный каменный двор, где я с папой и братьями пилил дрова двуручной пилой (печка была обжора, но скоро стала "мебелью" по причине центрального отопления) и где так счастливо (для тех лет! для тех лет!) я прогулял с пацанами до самого Аттестата дворовой зрелости.
Нас, пацанов, в том дворе водилось четверо... или шестеро... Помню Толю Ануфриева - он ушёл в большой спорт. Вася Комов - этот был очень хитрый и любил стибрить. Марик (Марька) Шеффнер - при каждом удобном случае сбегал из профессорской квартиры во двор. Пухлый, неуклюжий, ранимый, он рвался играть во все наши игры и совсем не умел постоять за себя. Юра Басманов - самый старший в компании, заводила,- "знал жизнь" и нас учил. Другие стёрлись из памяти. К слову, только у меня и Марика были живые отцы... Когда во двор спускалась с соседней лестницы ровесница Танька (или Верка? имя забыл), Юрок вгонял её в краску: "Глянь, шибзики, какая у девочки высокая попка. Ну покажь пацанам, покажь. Упругая попка. И грудки что надо. Ты, Верка, (или Танька?) будешь мужикам х...восты крутить. Знаешь об этом?" Девчонка смеялась и рдела, ей нравилось. А мы, профаны, во все глаза изучали образец и запоминали. Юрок стал первым моим учителем по предмету "женщина внутри и снаружи", а семья у меня была абсолютно мужская плюс морально застёгнутая мама. Ни слова о sur les femmes, словно их и нет вовсе. Начинал я учиться в мужской школе. Когда нас гендерно слили, я не знал, как заговорить с девочкой. Как подойти к непонятному существу. Шалун-одноклассник на уроке физкультуры показывал ей свой стручок, а я в стороне потел от ужаса. И если бы не двор...
Соединяясь на нашей маленькой асфальтовой площади, мы превращали её в игровую площадку. Дворовый футбол, конечно. Мяч был волейбольный, камерный (надували ртом), и покрышка со шнуровкой. Как бутерброд падает маслом вниз, так и по лбу всегда бьёт шнуровкой - к гадалке не ходи! Позже появился резиновый мяч, баскетбольный. Играли в казаки-разбойники. Пятнашки и прятки быстро надоедали. Куда убежишь и где спрячешься? Бились в пристенок. У Васьки была мощная свинцовая бита. Монеты для игры я копил, прятал под шкафом. Иногда выигрывал, но чаще наши монеты доставались Юрке: у него и рука сильней, и глаз верней. Когда пацаны из соседнего двора обижали нашего, мы собирали "кодлу" и "ходили" в атаку. Дрались. Как лютые враги - в первые годы моего "жития" на Колокольной. А потом стену между нашими дворами снесли, и мы... увидели таких же нормальных пацанов. Общей компании не случилось, но и драки исчезли. Так, на микроуровне, ещё раз была доказана вредность разделяющих стен. Мы собирались и анекдоты рассказывали, наши полудетские, наивные, срамные анекдоты (почему я их тогда не записывал?). В наши пацаньи игры мы принимали и девочек, только не плакс. Но когда мы соединялись, а двор был занят скакалками, классами и прочей ерундой,- шмакодявки естественно прогонялись, пищи не пищи.
Главным помещением во дворе был жакт. Небольшая комната с длинным столом в центре и шкафами по стенам. Сейчас ни кто не знает, что это - жакт. И я не знал (жакт и жакт), пока в словаре Ушакова не нашёл: Жилищно-Арендное Кооперативное Товарищество. Никаких в этом смысле жактов после 1937 года не было и близко, а слово осталось. В жакте-комнате для детей работали кружки (да не крУжки - кружкИ!). Условий, считай, не было, денег тоже, а кружки работали. Чтобы я "зря не болтался", мама отвела меня через двор в кружок балалайки. Учитель балалайки к инструменту не подпускал, сам играл, а мы, мальцы, у него рисовали ноты. Такие ноты, сякие ноты... До усыхания мозга. Да пошёл он на ху... тор бабочек ловить! ...Но там же, в комнате, работал кружок выпиливания лобзиком, и я полюбил это дело, и так навострился, что навыпиливал из фанеры разных резных полочек на обе стены нашей комнатухи (вся третья стена - дверь, четвёртая - окно), и мне даже купили лобзик с пилочками, и я мог бы продавать свои полочки на ближайшем Кузнечном рынке и жутко разбогатеть на благо семьи, если бы фанеры хватило. И если бы не удушение тотолитарным режимом мелкобуржуазных позывов. Однако этот кружок вставил мои руки в нужные места на всю жизнь. Сильно укрепил мою дисциплину. Избавил от ремеслухи, в которую примитивно съехал Вася Комов. Возможно, даже спас от тех далей, в какие лет через семь ушлют Юру Басманова. Мой дворовый героизм - окно на первом этаже, случайно разбитое мячом, а я на "воротах" стоял (не помню ни одного окна, которое тогда было бы огорожено решёткой), после чего во двор вылетел пьяный обладатель окна, вполне "батальонный разведчик", а я не успел убежать... Ладно. Перемещаюсь в приятное для воспоминаний время.
"Портянки" на "фантики"
1961 год. Хороший тот год. Первого января прошла денежная реформа, тотальный зачёрк нуля изо всех финансов и обмен сталинских "портянок" на хрущёвские "фантики". Зачеркнули хитро: кто получал тыщу в месяц, стал получать сотню, а цены не съехали в десять раз. Доллар унизился с четырёх рублей до девяноста копеек, да ладно доллар! у кого он тогда был? На газировке со спичками государство заработало хорошие деньги. И на всём остальном. Магазинную гнилую картошку купишь - половину выбрось, так массовый покупатель ходил на ближайший рынок, а там цена с дореформенного одного рубля угодливо опустилась до тридцати двух копеек. Торгаша не обманешь! Куда картошка - туда и весь рынок. В магазинах другое: сперва цены съехали, а потом полезли, полезли, словно тесто из квашни. Терпёжка, однако, у людей большая во все времена. Никак генетику не выдавить из себя.
Но и мы изловчились. Серебро с пятаками родное государство нам поменяло (условно) в Новогоднюю ночь, а копейку, семишник и алтын оставили прежние. Не помню, кто из моих братьев сообразил гешефт, но в четверть первого по полуночи мы с соседом Юркой уже бежали к трамваям, что грохотали днём и ночью по нашей улице. В тех пустых трамваях мёрзли кондукторши с толстыми сумками на ремне, набитыми медной мелочью. И у них не было радио. (Лафа домобильной эпохи.) Мы с Юркой по очереди (никогда вдвоём!) подходили с гривенником (двугривенным, пятиалтынным - нам их много насобирали) и покупали билет, как порядочные, за три копейки. Кондукторши в полудрёме огрызались: чо, мол, ночью шатаесся, езжай так. А я отвечал, что еду домой из гостей, и что папа заставит билет показать. Уставшая женщина, закутанная в тёплое пальто и шарф через всю голову, ворча отдавала мне с билетом горстку удачи. Четыре ездки от Владимирской до Боровой - туда-сюда - и мои карманы оттягивало богатство.
То же, только более нахально, в соседнем вагоне проделывал Юрка. Воспитание! Его мамаша, в отличие от моей, была сварщик по металлу. Тётя Маруся - "Басманиха"-, крупноголовая, с твёрдым взглядом и широкими ноздрями, как у сайгака. Её хмурый баритон я запомнил на всю жизнь. Голоса любимых когда-то девушек забыл, а её выволочку за брошенную в мусорное ведро хлебную корку помню, как вчера. С мамой соседка не дружила, прямо скажу, стерегла свои пяди в кухне. Но продукты были для неё святы, и даже в разгар очередного скандала она не чуралась перекипятить наши щи, забытые мамой на керогазе (холодильников у нас ещё не стояло). Тётя Маруся всю блокаду работала: каждое утро топала, обходя сугробы и трупы, с Колокольной на завод Арсенал, почти пять километров... Во всём любила ленинградский порядок. Наша сковорода висела на гвоздике гарево-чёрная, а свою соседка начищала до блеска. И сердито хмурилась, глядя на нашу. Помню, в азарте беседы она похвастала моей маме, как однажды "двинула по морде ненаглядному жениху" за то, что от него пахло чесноком. Этот "жених" дважды обрюхатил тётю Марусю и смылся, но это к слову.
Изрядно мы пошмонали в ту ночь - туда-сюда,- пока, ближе к часу, к нам в трамвай не залез новогодний мужчина в костюме с галстуком. Конкурент. За ним подгулявшая парочка стала покупать два билета за синюю "портянку". Кондукторши навострились... Всю остальную ночь они охраняли свои толстые сумки, как сам Джон Сильвер - украденные сокровища. Но мы-то успели... И несколько следующих дней мама очень сердила магазинных кассирш, платя за мороженую треску или развесное подсолнечное масло грудой медяков. Те ругались, считая копейки, да куда денешься! Как сказал "наш дорогой Никита Сергеевич", новую копейку любой с земли подберёт (бывший сталинский гривенник!). В те годы торговля ещё не обнаглела, ещё боялась, таскала помалу. Их лафа начнётся позже, при Леониде Ильиче, махрово расцветёт при Борисе Николаевиче и его сменщике, а тогда они, максимум, сбагривали госпродукты на частный рынок, банально обвешивали... Мелочные, как те медяки. Ну, кроме избранных мазуриков и дельцов, где-то выше народного понимания делавших свой социалистический бизнес.
Так весело начался 1961 год. И понеслось: в апреле Гагарин слетал в космос и обратно. Всем (или почти всем) пацаньим двором мы ходили в Колизей, Титан и Художественный на кинофильмы, которые помню до сих пор. "Илья Муромец", первый наш широкоэкранный фильм. "Полосатый рейс." "Человек-амфибия". "Алые паруса". "Нахалёнок"... Мир из чёрно-белого становился всё более цветным. Тогда казалось, что впереди у нас одна только радость... В августе слетал в космос Титов, и мы дико спорили, чей полёт для мира важнее. "У Гагарина только один виток,- доказывал я,- а у Титова семнадцать! он сутки летал!" "Да хоть бы неделю,- отвечал мне Марик,- Гагарин первый! первый! И это главное." Спустя полвека признаюсь: ты был прав, Марик. Более прав, чем я. (А впрочем, для нынешних тинейджеров в их тусовках и Гагарин фуфло.) Куда же ты, Марька, так тихо исчез с толстой мамой, папой профессором и сестрой, которая во двор не спустилась ни разу? Мы тогда не сразу заметили твой отъезд, всех оглушила нелепая гибель Толиного отца, электротехника. Он такие фокусы выделывал! Во всех квартирах чинил свет, никому не отказывал. А в Толькиной комнате выключатели были особенные: фарфоровые, с рычажком. Отец их с войны привёз. Одним выключателем - прямо из комнаты - можно было зажечь лампочку хоть в туалете, хоть на кухне. Ночью, возвращаясь с работы, он поднимался по "чёрной лестнице" - ни одна лампочка не горела,- впотьмах наткнулся на пьяного и полетел по каменным ступеням... Толя тогда вынес бутылку портвейна "Розовый" (первое в моей жизни спиртное), и мы помянули его отца. Тёк, как всегда, октябрь дождями... имени ХХII съезда, Сталина вынесли из чужого мавзолея, сделав эту "квартиру" из коммунальной снова отдельной, а живому народу пообещали коммунизм к 1980-му году и ликвидацию всех налогов к 1968-му. Попам объявили скорый околеванец, а всем нормальным атеистам - "моральный кодекс строителя коммунизма", содранный с Евангелия, и мы, как говорится, соль земли и свет мира, учили его - кто в школе, кто в ремеслухе. Воистину: берегитесь лжепророков! по плодам их узнаете их!
Пацанчик Вова с переулка
Мой двор - моя крепость. Очень мы не любили забредающих извне ровесников-чужаков. Мы их презрительно называли "пацанчиками". И били. В человеке сильны животные инстинкты "своей территории", "своей собственности". И к ним ещё добавились страхи, на которых выросло моё поколение. В любом "общественном месте", на улице, в школе, даже дома - всюду устрашение было основным способом воспитания. Не хочу здесь "теорию наводить", искать исторические и философские корни, но это факт: пока я рос, меня всегда и всюду пугали "дисциплинарной ответственностью". Двести разных "нельзя" приходились на одно пустяковое "можно". В послеблокадном - ждановском - Ленинграде, так трудно вернувшемся к жизни, этот ежеминутный ригоризм ощущался ещё сильней - не сравнить с другим городом СССР. Хотя бы с Москвой. ("Это вам не Москва!") Мы должны были засыпать и просыпаться с мыслью: вокруг тебя город Ленина!! город трёх революций!! город-герой!! Здесь нельзя и то, что где-нибудь можно. Не случайно ЧеКа возникло здесь. И дальше других продвинулись "в родной среде" выученики ленинградского ГэБэ.
Ленинградские пацаны запоминали вбитый в них суровый климат общения. Угол отдачи был равен (где можно) углу вбивания. Когда в нашем дворе возникал перед нашей "кодлой" чужой паренёк, он получал двойную порцию ненависти.
-Ты кто? Откуда?
-Я случайно зашёл. (Вариант: маму жду.)
-А ну двигай! (На улице жди.)
Примирительный вариант. Куда хуже приходилось ершистому, кто отвечал: а тебе чего?! - Избиение начиналось мгновенно. Били - по нашим дворовым законам - не все, бил кто-то один (Юрка чаще других), а остальные, взявшись за руки, вставали кружком и не размыкали рук, пока "чужак" не убегал с рёвом. Его не догоняли - пусть бежит. Дело сделано. Двор очищен. На этом можно было бы и закончить "мемуар", но...
Последние лет... около двадцати мне покоя не даёт один дворовый случай, который я случайно вспомнил (в связи с чем? не знаю, забыл за двадцать-то лет), и постепенно тот случай проявлялся в моей памяти, как в ванночке с реактивом, до подробностей... В наш двор зашёл пацанчик лет девяти-десяти (младшему из нас было уже тринадцать). Маленького роста, щуплый, лицо фигой, уши торчат. Мне кажется, я запомнил его детские руки: костлявые и необычно красные. Лицом он был похож на уродца. Ребячий старичок, только без морщин. Нахохленный, он смотрел подозрительно и сурово - так смотрят, когда заранее ждут беды. Он не убежал, увидев нас (я бы убежал), он стоял и смотрел как бы мимо нас. Не дольше минуты. Возле него оказался Васёк. Вася Комов. Когда предстояло побить без вреда для себя, Вася кидался первый. Зачин тут всегда короткий и формальный: -Ты кто, шибзик? -А ты? -Вали отсюда! -А что? - и понеслось. Мы трое - Басманов, Шеффнер и я - подошли, взялись за руки.
Васька - выше на голову - ударил его, кажется, в лоб. И тут случилось то, чего в нашем дворе никогда не случалось: враг не побежал, не заплакал, не стал ныть, даже не закрылся руками. Он быстро дёрнул маленьким подбородком, оскулил щёки, сжал в полоску тонкие губы (я это помню!) и стал похож на юркую ящерицу. Он извернулся, оттянул кулачок, как стрелу в арбалете, и тоже ударил. Васяня не ожидал такой прыти. Обиделся. И со всей силы ударил ещё. И тот ударил ещё. Вася оторопел. Да и мы... не привыкли к такому отпору. Круг позади бойцов был замкнут. Бежать некуда. Да и стыдно. На три-четыре года старше, внешне мощней, на своей территории и с гонором. Васька замахал по-взрослому. И пацанчик замахал. Васька в режиме "Калашников" бил его по лицу. А враг не плакал. А в том же режиме бил снизу: в нос! в нос! Побоище длилось минуты две (или меньше? могу ошибаться), после чего Вася вдруг взвыл, разорвал наше кольцо и с рёвом убежал домой. Какое-то время мы молча смотрели на победителя. И он приходил в себя, красный, напрягшийся, дышал резко, смотрел в ноги. Затем состоялся диалог (примерно такой). Юра спросил его:
-Ты, паря, откуда?
-А что? - Чужак отвечал твёрдо и коротко. Так бьют ребром ладони о стол.
-Скажи откуда. Бить не будем.
-От Некрасовского рынка.
-На рынке живёшь? (Юрка спрашивал. Марька и я молчали.)
-Рядом. В переулке.
-А как звать?
-Вова.
-А тут что делаешь?
-Поссать зашёл. (Мы и это стерпели.)
-Да тут рядом туалет на Марата. (Пацан кивнул.)
-Занимаешься боксом? - На этот вопрос "шибзик" не ответил. Он успел успокоиться. Вышел из нашего "ринга" и скоро исчез в арке двора. Юра Басманов ещё ни с кем из чужих не разговаривал так уважительно. --- Вот и вся история. Сейчас, сидя за компьютером, я пережил её ещё раз. И почему-то опять возбуждён - так же, как полвека назад. Почему? У меня есть одна догадка, но я не рискую нашлёпать её по клавишам. Сами догадывайтесь.
Ещё что-то хотел повспоминать о дворовом детстве и расхотел. Интересно ли это поколению, которое общается не во дворах, а "вконтакте", играет не в простые пятнашки, а во что-то круто сетевое... Да и ничего такого не вспомню. Подошёл возраст, когда у каждого из нашей компании подросли другие интересы. За пределами двора. Девочки стали заманчивей пацанов. А двор уплывал в прошлое, в память. Да, ещё ходили вместе в кино. Ещё наши "Востоки" и "Восходы" взлетали в космос. И съезд один сменить "другого" спешил... Хрущёва, владыку, сняли на какую-то пенсию... Это не интересно.
Источник фото
Детство золотое, весёлая пора.
Мама окна моет и зовёт со двора.
(Из песни)
Я родился в Ленинграде, на улице Бармалеева, в комнате без окна. И сразу нас - маму, папу, меня и двух моих старших братьев - переселили на улицу Герцена, в комнату с окном во двор (отсюда запоминайте). В комнату 11 метров на пятерых и с туберкулёзной соседкой в открытой форме. Я родился, когда Сталин был ещё жив.
Он в том году - по стуку сына Васи и одного авиадеятеля (Яковлева) - репрессировал хороших людей: конструкторов, руководителей ВВС, лётчиков. (А я ещё книжки читал этого Яковлева, и они мне нравились; если б знать.) Но когда я в школу пошёл, Сталин помер. И в том же году репрессированных, кто смог выжить, сразу освободили. Один мой дальний родственник, испытатель самолётов, пришёл домой без единого зуба. Семья его похоронила и оплакала, а он вернулся. Без единого зуба, зато с наволочкой денег - за каждый день каземата.
Кто из ленинградцев избежал сталинского цугундера, а перед тем не погиб на войне (счастливое меньшинство), те помнят разбомбленные дома, коммуналки с руганью, скобяные крюки на дверях, кухонную раковину с медным носатым краном, где мыли и чистили всё: от посуды и картошки до зубов и ног. Ещё помню на улицах женщин в чёрных платках, безногих инвалидов на деревянных тележках. Хлебные сырые буханки из не отошедших от блокады пекарен, керосиновые лавки, сердито жужжащие примусы и спокойные керогазы, круглую тёплую печку в комнате. Серые макароны толщиной с карандаш, жёлтый яичный порошок, гниловатую картошку, турнепс (витамины!), каменный сахар (кусковой).
И дворы. Незабываемые городские дворы. Детство первых послевоенных поколений.
Немного дворовой теории
Дворовая культура (в утилитарном смысле) родилась с появлением городов. Для неё необходимы сквозные реки улиц с каменными берегами домов. Дворовая жизнь в городе - это социальный пруд, который вихрится внутри себя. Ему некуда и незачем течь. Для него внутренние события важней внешних (за двором новая пятилетка? ну и фиг с ней! вот у нас во дворе одна беременная выбросилась с третьего этажа, а внизу сосед шёл в баню с веником, так его в морг, а ей хоть бы хны, в тот же день родила - вот это да!).
В отличие от крестьянских дворов, семейных, созданных трудом и взаимными обязанностями, городские дворы заключали социальный и национальный компот. Руководящий класс соседствовал с прослойкой, государственная нация - с нацменами, отсюда трудности в спайках. Никакого общего труда (он за пределами двора). Большие дворы - больше хлопот, явились дворы-колодцы. У насельников минимальные обязательства: шибко не шуметь, не слишком пачкать. Объединяли "дворовых"... разве что дровяные сараи, пока их не снесли, и мы - дети. "Уроки сделал? иди во двор, погуляй." Во дворах я приобрёл полезные навыки. В первом научился курить, драться (двор на двор), лазать по сараям, не выдавать друзей. Научился мужским словам, а то оба моих старших брата их вовсе не знали (или делали вид). Во втором своём дворе узнал (разумеется, заочно) об особенностях женского организма. Выучил кое-какой фольклор. "единожды один - идёт гражданин, дважды два - идёт его жена, трижды три - в комнату зашли, четырежды четыре - свет погасили..." Таблица умножения легко выучивалась. Или: "ехал на ярмарку Ванька-холуй..." Взрослые соседи по двору общались, в основном, через нас, а сами-то они не были даже знакомы. Когда мне показывают какой-нибудь одесский двор с общим столом и праздником на всех соседей, я... такого в Ленинграде не видел. Ну и хватит теории.
Я голос ленинградского двора...
...своим двором введённый во гражданство.О моих приключениях в первом дворе на улице Герцена (теперь, с чьего-то дуру, Большая Морская) - как-нибудь в другой раз. Мой второй (и последний) двор - в самом старом из 17-ти сохранившихся домов на улице Колокольной. После долгих усилий маме удалось обменяться, и мы из 11-метровой кишочки въехали сразу в 22 квадратных метра. С доплатой, конечно,- не зря папа вкалывал на двух работах с 8-и до 22-ух плюс час на дорогу. Въехали мы в 1955-м, когда в Ленинграде пустили первую линию метро и одна из станций - красивая Владимирская с мозаичным панно "Изобилие"...- ждала нас неподалеку, на Владимирской площади. Площадь до 1944 года была имени Нахимсона, и станцию хотели назвать "Площадь Нахимсона" (кто он такой, этот Нахимсон?), но, слава богу, все те "хотели" перехотели и назвали как надо. Сталин в 1944-м многим нашим улицам вернул божеские имена. И я рад пригласить вас во двор на Колокольной улице, что рядом с метро Владимирская, в наш уютный каменный двор, где я с папой и братьями пилил дрова двуручной пилой (печка была обжора, но скоро стала "мебелью" по причине центрального отопления) и где так счастливо (для тех лет! для тех лет!) я прогулял с пацанами до самого Аттестата дворовой зрелости.
Нас, пацанов, в том дворе водилось четверо... или шестеро... Помню Толю Ануфриева - он ушёл в большой спорт. Вася Комов - этот был очень хитрый и любил стибрить. Марик (Марька) Шеффнер - при каждом удобном случае сбегал из профессорской квартиры во двор. Пухлый, неуклюжий, ранимый, он рвался играть во все наши игры и совсем не умел постоять за себя. Юра Басманов - самый старший в компании, заводила,- "знал жизнь" и нас учил. Другие стёрлись из памяти. К слову, только у меня и Марика были живые отцы... Когда во двор спускалась с соседней лестницы ровесница Танька (или Верка? имя забыл), Юрок вгонял её в краску: "Глянь, шибзики, какая у девочки высокая попка. Ну покажь пацанам, покажь. Упругая попка. И грудки что надо. Ты, Верка, (или Танька?) будешь мужикам х...восты крутить. Знаешь об этом?" Девчонка смеялась и рдела, ей нравилось. А мы, профаны, во все глаза изучали образец и запоминали. Юрок стал первым моим учителем по предмету "женщина внутри и снаружи", а семья у меня была абсолютно мужская плюс морально застёгнутая мама. Ни слова о sur les femmes, словно их и нет вовсе. Начинал я учиться в мужской школе. Когда нас гендерно слили, я не знал, как заговорить с девочкой. Как подойти к непонятному существу. Шалун-одноклассник на уроке физкультуры показывал ей свой стручок, а я в стороне потел от ужаса. И если бы не двор...
Соединяясь на нашей маленькой асфальтовой площади, мы превращали её в игровую площадку. Дворовый футбол, конечно. Мяч был волейбольный, камерный (надували ртом), и покрышка со шнуровкой. Как бутерброд падает маслом вниз, так и по лбу всегда бьёт шнуровкой - к гадалке не ходи! Позже появился резиновый мяч, баскетбольный. Играли в казаки-разбойники. Пятнашки и прятки быстро надоедали. Куда убежишь и где спрячешься? Бились в пристенок. У Васьки была мощная свинцовая бита. Монеты для игры я копил, прятал под шкафом. Иногда выигрывал, но чаще наши монеты доставались Юрке: у него и рука сильней, и глаз верней. Когда пацаны из соседнего двора обижали нашего, мы собирали "кодлу" и "ходили" в атаку. Дрались. Как лютые враги - в первые годы моего "жития" на Колокольной. А потом стену между нашими дворами снесли, и мы... увидели таких же нормальных пацанов. Общей компании не случилось, но и драки исчезли. Так, на микроуровне, ещё раз была доказана вредность разделяющих стен. Мы собирались и анекдоты рассказывали, наши полудетские, наивные, срамные анекдоты (почему я их тогда не записывал?). В наши пацаньи игры мы принимали и девочек, только не плакс. Но когда мы соединялись, а двор был занят скакалками, классами и прочей ерундой,- шмакодявки естественно прогонялись, пищи не пищи.
Главным помещением во дворе был жакт. Небольшая комната с длинным столом в центре и шкафами по стенам. Сейчас ни кто не знает, что это - жакт. И я не знал (жакт и жакт), пока в словаре Ушакова не нашёл: Жилищно-Арендное Кооперативное Товарищество. Никаких в этом смысле жактов после 1937 года не было и близко, а слово осталось. В жакте-комнате для детей работали кружки (да не крУжки - кружкИ!). Условий, считай, не было, денег тоже, а кружки работали. Чтобы я "зря не болтался", мама отвела меня через двор в кружок балалайки. Учитель балалайки к инструменту не подпускал, сам играл, а мы, мальцы, у него рисовали ноты. Такие ноты, сякие ноты... До усыхания мозга. Да пошёл он на ху... тор бабочек ловить! ...Но там же, в комнате, работал кружок выпиливания лобзиком, и я полюбил это дело, и так навострился, что навыпиливал из фанеры разных резных полочек на обе стены нашей комнатухи (вся третья стена - дверь, четвёртая - окно), и мне даже купили лобзик с пилочками, и я мог бы продавать свои полочки на ближайшем Кузнечном рынке и жутко разбогатеть на благо семьи, если бы фанеры хватило. И если бы не удушение тотолитарным режимом мелкобуржуазных позывов. Однако этот кружок вставил мои руки в нужные места на всю жизнь. Сильно укрепил мою дисциплину. Избавил от ремеслухи, в которую примитивно съехал Вася Комов. Возможно, даже спас от тех далей, в какие лет через семь ушлют Юру Басманова. Мой дворовый героизм - окно на первом этаже, случайно разбитое мячом, а я на "воротах" стоял (не помню ни одного окна, которое тогда было бы огорожено решёткой), после чего во двор вылетел пьяный обладатель окна, вполне "батальонный разведчик", а я не успел убежать... Ладно. Перемещаюсь в приятное для воспоминаний время.
"Портянки" на "фантики"
1961 год. Хороший тот год. Первого января прошла денежная реформа, тотальный зачёрк нуля изо всех финансов и обмен сталинских "портянок" на хрущёвские "фантики". Зачеркнули хитро: кто получал тыщу в месяц, стал получать сотню, а цены не съехали в десять раз. Доллар унизился с четырёх рублей до девяноста копеек, да ладно доллар! у кого он тогда был? На газировке со спичками государство заработало хорошие деньги. И на всём остальном. Магазинную гнилую картошку купишь - половину выбрось, так массовый покупатель ходил на ближайший рынок, а там цена с дореформенного одного рубля угодливо опустилась до тридцати двух копеек. Торгаша не обманешь! Куда картошка - туда и весь рынок. В магазинах другое: сперва цены съехали, а потом полезли, полезли, словно тесто из квашни. Терпёжка, однако, у людей большая во все времена. Никак генетику не выдавить из себя.
Но и мы изловчились. Серебро с пятаками родное государство нам поменяло (условно) в Новогоднюю ночь, а копейку, семишник и алтын оставили прежние. Не помню, кто из моих братьев сообразил гешефт, но в четверть первого по полуночи мы с соседом Юркой уже бежали к трамваям, что грохотали днём и ночью по нашей улице. В тех пустых трамваях мёрзли кондукторши с толстыми сумками на ремне, набитыми медной мелочью. И у них не было радио. (Лафа домобильной эпохи.) Мы с Юркой по очереди (никогда вдвоём!) подходили с гривенником (двугривенным, пятиалтынным - нам их много насобирали) и покупали билет, как порядочные, за три копейки. Кондукторши в полудрёме огрызались: чо, мол, ночью шатаесся, езжай так. А я отвечал, что еду домой из гостей, и что папа заставит билет показать. Уставшая женщина, закутанная в тёплое пальто и шарф через всю голову, ворча отдавала мне с билетом горстку удачи. Четыре ездки от Владимирской до Боровой - туда-сюда - и мои карманы оттягивало богатство.
То же, только более нахально, в соседнем вагоне проделывал Юрка. Воспитание! Его мамаша, в отличие от моей, была сварщик по металлу. Тётя Маруся - "Басманиха"-, крупноголовая, с твёрдым взглядом и широкими ноздрями, как у сайгака. Её хмурый баритон я запомнил на всю жизнь. Голоса любимых когда-то девушек забыл, а её выволочку за брошенную в мусорное ведро хлебную корку помню, как вчера. С мамой соседка не дружила, прямо скажу, стерегла свои пяди в кухне. Но продукты были для неё святы, и даже в разгар очередного скандала она не чуралась перекипятить наши щи, забытые мамой на керогазе (холодильников у нас ещё не стояло). Тётя Маруся всю блокаду работала: каждое утро топала, обходя сугробы и трупы, с Колокольной на завод Арсенал, почти пять километров... Во всём любила ленинградский порядок. Наша сковорода висела на гвоздике гарево-чёрная, а свою соседка начищала до блеска. И сердито хмурилась, глядя на нашу. Помню, в азарте беседы она похвастала моей маме, как однажды "двинула по морде ненаглядному жениху" за то, что от него пахло чесноком. Этот "жених" дважды обрюхатил тётю Марусю и смылся, но это к слову.
Изрядно мы пошмонали в ту ночь - туда-сюда,- пока, ближе к часу, к нам в трамвай не залез новогодний мужчина в костюме с галстуком. Конкурент. За ним подгулявшая парочка стала покупать два билета за синюю "портянку". Кондукторши навострились... Всю остальную ночь они охраняли свои толстые сумки, как сам Джон Сильвер - украденные сокровища. Но мы-то успели... И несколько следующих дней мама очень сердила магазинных кассирш, платя за мороженую треску или развесное подсолнечное масло грудой медяков. Те ругались, считая копейки, да куда денешься! Как сказал "наш дорогой Никита Сергеевич", новую копейку любой с земли подберёт (бывший сталинский гривенник!). В те годы торговля ещё не обнаглела, ещё боялась, таскала помалу. Их лафа начнётся позже, при Леониде Ильиче, махрово расцветёт при Борисе Николаевиче и его сменщике, а тогда они, максимум, сбагривали госпродукты на частный рынок, банально обвешивали... Мелочные, как те медяки. Ну, кроме избранных мазуриков и дельцов, где-то выше народного понимания делавших свой социалистический бизнес.
Так весело начался 1961 год. И понеслось: в апреле Гагарин слетал в космос и обратно. Всем (или почти всем) пацаньим двором мы ходили в Колизей, Титан и Художественный на кинофильмы, которые помню до сих пор. "Илья Муромец", первый наш широкоэкранный фильм. "Полосатый рейс." "Человек-амфибия". "Алые паруса". "Нахалёнок"... Мир из чёрно-белого становился всё более цветным. Тогда казалось, что впереди у нас одна только радость... В августе слетал в космос Титов, и мы дико спорили, чей полёт для мира важнее. "У Гагарина только один виток,- доказывал я,- а у Титова семнадцать! он сутки летал!" "Да хоть бы неделю,- отвечал мне Марик,- Гагарин первый! первый! И это главное." Спустя полвека признаюсь: ты был прав, Марик. Более прав, чем я. (А впрочем, для нынешних тинейджеров в их тусовках и Гагарин фуфло.) Куда же ты, Марька, так тихо исчез с толстой мамой, папой профессором и сестрой, которая во двор не спустилась ни разу? Мы тогда не сразу заметили твой отъезд, всех оглушила нелепая гибель Толиного отца, электротехника. Он такие фокусы выделывал! Во всех квартирах чинил свет, никому не отказывал. А в Толькиной комнате выключатели были особенные: фарфоровые, с рычажком. Отец их с войны привёз. Одним выключателем - прямо из комнаты - можно было зажечь лампочку хоть в туалете, хоть на кухне. Ночью, возвращаясь с работы, он поднимался по "чёрной лестнице" - ни одна лампочка не горела,- впотьмах наткнулся на пьяного и полетел по каменным ступеням... Толя тогда вынес бутылку портвейна "Розовый" (первое в моей жизни спиртное), и мы помянули его отца. Тёк, как всегда, октябрь дождями... имени ХХII съезда, Сталина вынесли из чужого мавзолея, сделав эту "квартиру" из коммунальной снова отдельной, а живому народу пообещали коммунизм к 1980-му году и ликвидацию всех налогов к 1968-му. Попам объявили скорый околеванец, а всем нормальным атеистам - "моральный кодекс строителя коммунизма", содранный с Евангелия, и мы, как говорится, соль земли и свет мира, учили его - кто в школе, кто в ремеслухе. Воистину: берегитесь лжепророков! по плодам их узнаете их!
Пацанчик Вова с переулка
Мой двор - моя крепость. Очень мы не любили забредающих извне ровесников-чужаков. Мы их презрительно называли "пацанчиками". И били. В человеке сильны животные инстинкты "своей территории", "своей собственности". И к ним ещё добавились страхи, на которых выросло моё поколение. В любом "общественном месте", на улице, в школе, даже дома - всюду устрашение было основным способом воспитания. Не хочу здесь "теорию наводить", искать исторические и философские корни, но это факт: пока я рос, меня всегда и всюду пугали "дисциплинарной ответственностью". Двести разных "нельзя" приходились на одно пустяковое "можно". В послеблокадном - ждановском - Ленинграде, так трудно вернувшемся к жизни, этот ежеминутный ригоризм ощущался ещё сильней - не сравнить с другим городом СССР. Хотя бы с Москвой. ("Это вам не Москва!") Мы должны были засыпать и просыпаться с мыслью: вокруг тебя город Ленина!! город трёх революций!! город-герой!! Здесь нельзя и то, что где-нибудь можно. Не случайно ЧеКа возникло здесь. И дальше других продвинулись "в родной среде" выученики ленинградского ГэБэ.
Ленинградские пацаны запоминали вбитый в них суровый климат общения. Угол отдачи был равен (где можно) углу вбивания. Когда в нашем дворе возникал перед нашей "кодлой" чужой паренёк, он получал двойную порцию ненависти.
-Ты кто? Откуда?
-Я случайно зашёл. (Вариант: маму жду.)
-А ну двигай! (На улице жди.)
Примирительный вариант. Куда хуже приходилось ершистому, кто отвечал: а тебе чего?! - Избиение начиналось мгновенно. Били - по нашим дворовым законам - не все, бил кто-то один (Юрка чаще других), а остальные, взявшись за руки, вставали кружком и не размыкали рук, пока "чужак" не убегал с рёвом. Его не догоняли - пусть бежит. Дело сделано. Двор очищен. На этом можно было бы и закончить "мемуар", но...
Последние лет... около двадцати мне покоя не даёт один дворовый случай, который я случайно вспомнил (в связи с чем? не знаю, забыл за двадцать-то лет), и постепенно тот случай проявлялся в моей памяти, как в ванночке с реактивом, до подробностей... В наш двор зашёл пацанчик лет девяти-десяти (младшему из нас было уже тринадцать). Маленького роста, щуплый, лицо фигой, уши торчат. Мне кажется, я запомнил его детские руки: костлявые и необычно красные. Лицом он был похож на уродца. Ребячий старичок, только без морщин. Нахохленный, он смотрел подозрительно и сурово - так смотрят, когда заранее ждут беды. Он не убежал, увидев нас (я бы убежал), он стоял и смотрел как бы мимо нас. Не дольше минуты. Возле него оказался Васёк. Вася Комов. Когда предстояло побить без вреда для себя, Вася кидался первый. Зачин тут всегда короткий и формальный: -Ты кто, шибзик? -А ты? -Вали отсюда! -А что? - и понеслось. Мы трое - Басманов, Шеффнер и я - подошли, взялись за руки.
Васька - выше на голову - ударил его, кажется, в лоб. И тут случилось то, чего в нашем дворе никогда не случалось: враг не побежал, не заплакал, не стал ныть, даже не закрылся руками. Он быстро дёрнул маленьким подбородком, оскулил щёки, сжал в полоску тонкие губы (я это помню!) и стал похож на юркую ящерицу. Он извернулся, оттянул кулачок, как стрелу в арбалете, и тоже ударил. Васяня не ожидал такой прыти. Обиделся. И со всей силы ударил ещё. И тот ударил ещё. Вася оторопел. Да и мы... не привыкли к такому отпору. Круг позади бойцов был замкнут. Бежать некуда. Да и стыдно. На три-четыре года старше, внешне мощней, на своей территории и с гонором. Васька замахал по-взрослому. И пацанчик замахал. Васька в режиме "Калашников" бил его по лицу. А враг не плакал. А в том же режиме бил снизу: в нос! в нос! Побоище длилось минуты две (или меньше? могу ошибаться), после чего Вася вдруг взвыл, разорвал наше кольцо и с рёвом убежал домой. Какое-то время мы молча смотрели на победителя. И он приходил в себя, красный, напрягшийся, дышал резко, смотрел в ноги. Затем состоялся диалог (примерно такой). Юра спросил его:
-Ты, паря, откуда?
-А что? - Чужак отвечал твёрдо и коротко. Так бьют ребром ладони о стол.
-Скажи откуда. Бить не будем.
-От Некрасовского рынка.
-На рынке живёшь? (Юрка спрашивал. Марька и я молчали.)
-Рядом. В переулке.
-А как звать?
-Вова.
-А тут что делаешь?
-Поссать зашёл. (Мы и это стерпели.)
-Да тут рядом туалет на Марата. (Пацан кивнул.)
-Занимаешься боксом? - На этот вопрос "шибзик" не ответил. Он успел успокоиться. Вышел из нашего "ринга" и скоро исчез в арке двора. Юра Басманов ещё ни с кем из чужих не разговаривал так уважительно. --- Вот и вся история. Сейчас, сидя за компьютером, я пережил её ещё раз. И почему-то опять возбуждён - так же, как полвека назад. Почему? У меня есть одна догадка, но я не рискую нашлёпать её по клавишам. Сами догадывайтесь.
Ещё что-то хотел повспоминать о дворовом детстве и расхотел. Интересно ли это поколению, которое общается не во дворах, а "вконтакте", играет не в простые пятнашки, а во что-то круто сетевое... Да и ничего такого не вспомню. Подошёл возраст, когда у каждого из нашей компании подросли другие интересы. За пределами двора. Девочки стали заманчивей пацанов. А двор уплывал в прошлое, в память. Да, ещё ходили вместе в кино. Ещё наши "Востоки" и "Восходы" взлетали в космос. И съезд один сменить "другого" спешил... Хрущёва, владыку, сняли на какую-то пенсию... Это не интересно.