Солженицыны в тылу. Бархатный сезон сорок первого…
(По материалам из книги Юрия Панкова
«Родословная лжи Солженицына» https://solzhenitsyn.net)
Военные события, начавшиеся 24 февраля, невольно возвращают нас к событиям лета и осени 1941 года. Почему? Да потому что пошлые хлопоты нынешних обывателей, с нетерпением ждущих открытия границ и возобновления чартеров «куда подальше», до невозможности перекликаются с меркантильными заботами иных приспособленцев той давней поры, надеявшихся переждать войну с фашистами где-нибудь в сторонке... Увы, в огненные недели и месяцы сорок первого находилось немало таких граждан, которые, как и их сегодняшние «высоколобые» наследники, старались не грузить себя злобой дня, не позволяя войне напоминать о себе. Дескать, все как-нибудь само да и устроится, устаканится, образуется, рассосется... Главное - не думать, что кому-то другому за все это придется заплатить своей жизнью. Не надо париться!
Вот примерно таким настроением живет семейка Солженицыных-Решетовских летом первого года войны. К тому времени уже сотни тысяч вчерашних школьников и студентов вместе со своими отцами сражаются на фронтах Великой Отечественной. Однако Саня, Наташа и ее тетка (по отцу-белогвардейцу) преспокойно уезжают из Ростова-на-Дону подальше на восток, в Морозовск, снимают жилье, устраиваются на работу в местной школе. С первого сентября Саня начинает преподавать математику и астрономию, а Наташа - химию и основы дарвинизма.
О подробностях семейной жизни Наташа регулярно докладывает своей мамаше в Ростов-на-Дону.
Первое содержательное письмо датировано 8 сентября 1941 года.
(В этот день немецкие войска вышли к Ладожскому озеру и захватили Шлиссельбург. Начало блокады Ленинграда.)
«Дорогая моя мамулечка. Вложила тебе письмецо в Ирино письмо, потому что хочу тебя попросить написать, как вы втроем вообще живете, как столуетесь? Вместе или отдельно? Как с деньгами? - А то тетя Нина, получив пенсию, сможет выслать сотню тетушкам. Если в этой области все благополучно, то напиши прямо тете Нине, а в противном случае напиши мне, вложив письмо в письмо Таисии Захаровне. Я тогда буду знать, что порекомендовать сделать тете Нине с частью своей пенсии. Я мечтаю из нашей ближайшей получки послать сотню тете Веронике. Ведь в таком положении деньги им очень нужны! Сейчас у нас лишних денег никаких нет, потому что мы на все имевшиеся деньги сделали некоторые запасы (мед - 6 кг, топленое масло - 4 кг).
Жизнь здесь сравнительно недорогая, но беда в том, что у Сани отнимают часть часов из-за того, что к ним влилась целая школа со своими преподавателями, а число классов уменьшили. По-видимому, на руки мы будем получать рублей 700 с небольшим. Прошлый раз мы получили совсем мало, за август нам выплатили не из расчета часов, а из расчета ставки, так что мы на руки получили меньше 300 рублей...
Сегодня тетя Нина купила 1 кг бараньего жиру. Сейчас будет топить, и я буду кушать свои любимые выжарки.
Тетя Нина шьет мне сейчас шотланковое платье. Фасон я выбрала очень хорошенький, но возни с ним страшно много. Мы делаем косую юбку и косую кокетку сзади и спереди, а полосы составлены не из кубов, а из прямоугольников, поэтому посредине, сзади и спереди надо было делать шов и подбирать все эти прямоугольники».
Письмо Решетовской из Морозовска в Ростов-на-Дону (страница 1), 8 сентября 1941 г.
Шотланковое платье... А полосы, стало быть, из прямоугольников? Красиво… И нет ничего в этих словах необычного, ибо люди есть люди, и не надо придираться. И даже, наверное, хорошо, что, невзирая на страшную кровопролитную войну, когда тысячи наших солдат ежеминутно отдают свои жизни за Родину, есть еще места, где сохранились мир и покой, где девушки могут по-прежнему заботиться о своих платьях и фасончиках, чтобы оставаться красивыми и радовать окружающих. Поймите: ведь это всего лишь какие-то редкие минуты, которые девушки могут потратить на всякие там кокетки и шовчики. А потом все это закончится. Они наденут военную форму, гимнастерки, юбки, кирзовые сапоги, возьмут в руки оружие и вместе с мужчинами, своими и чужими, пойдут под пули, чтобы победить.
Но это не про Наташу. Это про других девушек и женщин, про других советских людей, которые двадцать второго июня сорок первого года стали воюющими людьми, сражающимся народом. У всех у них было много причин для того, чтобы отдать свою жизнь в бою с врагом. А вот у Наташи не было ни одной. Она очень любила жизнь, была всем и всеми страшно довольна и старалась оставаться выше всех этих хлопот и суеты. И она была не одинока в такой любви к жизни.
Подобных ей было очень и очень много. И не только среди миллионов простых обывателей. Вот, например, в московской библиотеке, носящей имя философа Алексея Лосева на Арбате, есть квартира, в которой долгие годы жила его вдова Аза Алибековна Тахо-Годи.
Лет до девяноста она хранила относительную трезвость ума и любила рассказывать истории про гениального мужа. А работники библиотеки эти истории вежливо записывали и пересказывали другим. И даже в книжках публиковали.
Одна история была про то, как родные и близкие Лосева очень его любили, старались беречь от всяких дурных новостей и поэтому даже старались не рассказывать, что началась война с Германией. Уж очень не хотелось им портить настроение Алексею Федоровичу, отвлекая от очень важной и трудной работы. Удавалось им это целый месяц до того дня, пока двадцать второго июля сорок первого года немецкая авиация не прорвалась сквозь заградительный огонь московской линии ПВО и не сбросила бомбы на столицу. Одна из этих бомб, как известно, попала прямо в Театр Вахтангова. Взрыв был ужасающий. В самом театре снесло стены, частично обрушились потолки, начался пожар. Погибло много людей.
В это время в своем арбатском доме, что по диагонали от театра, в квартире с окнами во двор сидел и работал Лосев. В момент взрыва он, согласно приданию, редактировал свое очередное философское стихотворение:
«Ум - средоточие свободы,
Сердечных таинств ясный свет.
Ум - вечно юная весна.
Он - утро новых откровений,
Игра бессмертных удивлений,
Ум не стареет никогда».
И тут это... Бубум-бубум-бабах...
«Безобразие. Что там происходит?» - недовольно нахмурился ученый, когда с улицы раздался страшный гул, зазвенели разбитые оконные стекла и на его голову, прикрытую профессорской шапочкой (в которой он выглядел академиком), с потолка посыпалась штукатурка.
«Ничего-ничего, Алексей Федорович... не волнуйтесь, пожалуйста», - запричитали домашние. - Все уже в порядке. Это... это... это на соседней стройке подъемный кран упал...» Великий философ сердито покачал головой и вновь ушел в рифмы.
Было ли это все в действительности, неизвестно. Но историю эту работники Библиотеки Лосева рассказывают по сей день. Причем рассказывают так, с усмешкой: вот, мол, что значит, большой философ! Срал он на эту вашу Совдепию со всеми ее революциями и войнами. И очень правильно поступал: никакой Совдепии уже и в помине нет, а книжки Алексея Федоровича, вон, во всех книжных магазинах на полках стоят.
Таким образом, если допустить, что в сорок первом году сам Лосев старался думать не о войне, а о чем-то другом, самом главном для него, то чего уж было ждать от простой учительницы Натальи Решетовской.
«Как живете? Как столуетесь? Вместе или отдельно?» - интересуется она в письме к матери, которая живет в Ростове-на-Дону, подвергающемся ежедневным бомбардировкам. (Другими словами: за общим столом кушаете или каждый есть в своем углу - чем придется?) И тут же рассказывает о себе: «Жизнь здесь сравнительно недорогая. Мед... топленое масло... кило бараньего жиру... буду кушать любимые выжарки».
Она с ума сошла? Нет, ни капельки... Она забыла, что мать, оставшаяся в прифронтовом Ростове-на-Дону перебивается с хлеба на воду? Отнюдь! «Мамулечка» трудится бухгалтером, ведет хозяйство как-никак двух промтоварных магазинов. У нее по всему городу - связи, полезные люди, которые ей обязаны. Нет повода для беспокойства, всё можно называть своими именами. Голодающих нет. Это же не Ленинград, который со вчерашнего дня находится в блокаде и где в тот день, восьмого сентября сорок первого года, фашисты разбомбили Бадаевские продовольственные склады.
«Без тети Нины не знаю, как бы мы здесь жили. Мы ничего почти не знаем, кроме своих занятий. Тетя Нина хоть и много возится, но все же, на мой взгляд, даже поправилась. Хорошо спит, не жалуется на головную боль. Играет, верно, роль и то, что мы ведем здесь нормальный образ жизни - ложимся после 9‑ти и встаем часов в 6 утра. У нас здесь почти не бывает дня, чтобы мы не получали писем.
Сегодня - письмо от Лиды Ежерец и поздравление мне от Веры Александровны.
Спасибо, муська, и тебе за поздравление. 8‑го вечером тетя Нина только вспомнила о том, что я именинница, а я даже и вовсе забыла.
Постепенно привыкаем к новой жизни. Тем более что преподавать очень интересно».
.
Письмо Решетовской из Морозовска в Ростов-на-Дону (страница 2), 8 сентября 1941 г.
Да, заботы у Наташи замечательные, совершенно мирные. Все идет своим чередом: интересная работа, именины, правильный распорядок дня, письма друзей... До чего же хорошо, черт возьми! Можно, можно так жить! Ведь человек ко всему привыкает! И это хорошо - пусть только никто не отвлекает. И «тетя Нина» в порядке. «Хорошо спит, не жалуется на головную боль». Прибавила в весе.
«Нам дали с Саней по 6 кг муки. А с хлебом дело по-прежнему не налажено. Тетя Нина умудрилась как-то взять 3 кг вместе с беженцами, а вчера без книжки умудрилась взять 2 кг там, где давали по книжкам. Она же как-то достала 4 кг сухарей. Когда не бывает хлеба - едим сухари...
Крепко целую. Твоя Наташа».
Вот так и получается: шесть плюс шесть - это двенадцать кило муки. Плюс еще три (как будто бы беженцам) - это уже пятнадцать. И еще удалось отхватить пару - там, где можно было только по книжкам... Итого семнадцать. Жить можно. Даже во время войны. Учитесь у Солженицына!