Вспоминать так вспоминать. Картинки.
СКВЕР
Сквер напротив Моссовета, ставшего теперь мэрией, какой же он раньше был славный! Извилистые дорожки петляли между деревьями, крутая горка спускалась с верхнего уровня на нижний… Лестницы тоже были, но большая часть спуска оставалась горкой, и мы с нее зимой скатывались на санках, а когда подросли, то на ногах.
Этот скверик был для нас единственной зеленой отдушиной. Мы жили на Большой Дмитровке, между Столешниковым и Дмитровским переулками, и кроме него другой зелени рядом не было. Перед сквериком на площади высился памятник Свободе - светло-серый обелиск с женщиной впереди, которая, подняв руку, рвалась куда-то ввысь. Все это стояло на высоком и широком постаменте. Внутри него, наверное, даже комната была. Четыре стороны постамента украшали темные бронзовые вставки в виде больших арок, с каким-то выпуклым текстом. Как выяснилось потом - текстом первой советской конституции. Мы, конечно, ее не читали, мы бегали вокруг памятника в «салки» и играли об «конституцию» в мяч.
Еще играли в мячик о стену здания Института Марксизма-Ленинизма, который замыкал скверик. Суровое это здание было покрыто очень крепкой каменной штукатуркой темно-серого цвета. В ней попадались гладкие, черные крапинки гранита с синими отблесками и ярко сверкающие на солнце кусочки слюды, это мне очень нравилось. Перед входом в Институт, на приподнятой мощеной площадке мы все время играли, и нас никто не прогонял.
Милый старый скверик. Потом его нашли недостаточно представительным, чтобы находиться перед зданием Моссовета, и весь переделали. Всю середину очистили от деревьев и на пустой площадке поставили фонтан. Деревья и длинные скамьи выстроили по бокам в шеренги. Тени в скверике не стало. Горку заменили подпорной стенкой, и теперь уже никто не может с нее скатиться. На нижнем уровне установили скульптуру сидящего Ленина из красного гранита работы замечательного скульптора Андреева. Правда, вышел небольшой конфуз. Ряды больших деревьев только с двух сторон сквера и до кого-то дошло: «Какой ужас! Лошадь Юрия Долгорукого стоит хвостом к Ленину!». И Ленина прикрыли поперечным рядом деревьев. Теперь его с площади совсем не видно.
Прошло еще несколько десятилетий и после «перестройки» стены бывшего Института Марксизма-Ленинизма покрасили прямо по монументальной штукатурке в жизнерадостный желтенький цвет. А над крышей устроили декорацию - воздушные шары громадные, плоские, цветные, с лампочками. Случайно это или украшатели так задумали, но от этого возникает мысль об эфемерности идей, которые столько лет считались незыблемыми, на страже которых столько лет стояло это здание.
Кстати оно еще до этого вытянулось в глубину и дошло до нашей улицы. С той стороны тоже устроили вход, а над ним вставили в стену три громадных бронзовых портрета: Маркс, Энгельс, Ленин. И все слепые! У них жуткие пустые выпуклые глазницы! Древние греки на своих скульптурах тоже не изображали зрачки. Они их раскрашивали краской. Но и без краски их творения не производили такого впечатления, как эти слепцы. Кто не верит, может сам убедиться. Снова, будто нарочно, подчеркнута мысль - да видели ли сами эти люди то будущее, к которому призывали всех идти?
Давно убрали статую Свободы перед сквером, в свободе видно отпала надобность, ее заменили бронзовым Долгоруким на толстом коне. А ведь этот дядя когда-то убил боярина Кучку, чтобы забрать его жену и его владения на Москва-реке. Но кто помнит такие мелочи! Князь, основатель, торжественно.
УЛИЦА РОДНАЯ
Большая Дмитровка. Старая престарая улица. Начинается у Дома Союзов и, плавно поднимаясь, кончается у Страстного бульвара. Там когда-то была стена Белого города с воротами, через них в Москву въезжали купцы и послы из западных стран.
Узкая, застроенная разновысокими и разномастными домами Большая Дмитровка, в моем детстве была вымощена базальтовыми блоками, красиво уложенными веерами. Посредине ходил в две стороны трамвай, его дуга брызгала искрами на уровне наших окон. Звон трамвая - музыка моего детства. Машин было так мало, что они в памяти не остались.
Я еще помню, как возле соседнего дома на краю тротуара стояли каменные тумбы сантиметров 60 - 70 высотой. Я раньше думала, что к ним когда-то привязывали лошадей, и удивлялась, почему же тогда они гладкие и сужаются кверху. Привязь же соскочит! Позже прочитала, что тумбы охраняли тротуары от заноса саней при повороте, чтобы те не сбили пешеходов. Когда-то на них ставили плошки с маслом, как светильники. Полтора века назад такой была праздничная «иллюминация».
В снежные зимы вдоль тротуаров на нашей улице высились белые сугробы, и мы ходили в валенках.
В 1937 году к столетнему юбилею со дня смерти Пушкина улицу торжественно переименовали в Пушкинскую. В конце двадцатого столетия вернули прежнее название, не за что обидев поэта. Со второго по шестой класс я каждый день шагала в школу и обратно от нашего дома до верхнего конца Пушкинской и дальше вдоль всей Малой Дмитровки. Школа № 172 находилась у перекрестка Каляевской и Садовой. Мы вернулись тогда из Мацесты в середине учебного года, и в ближних школах мест не было.
Как я теперь понимаю, мама в 1937 году совершила решительный шаг, бросила работу в Москве и уехала на юг, чтобы спасти меня от бесконечных ангин и затемнений в легких. У многих ребят из нашего двора в самом центре города были такие затемнения. Мы прожили в Мацесте 9 месяцев, мама и папа работали в тамошних санаториях, я там пошла в школу, сразу во второй класс. В феврале 1938 года вернулись в Москву. Ангины больше не возвращались.
Длинная дорога в школу не угнетала меня, я ее, как могла, разнообразила. Зимой заходила в курдонер одного особняка на Малой Дмитровке, перелезала через оградку и мерила глубину снега на газоне, выше он моих валенок или нет. Иногда бывало, что выше. Весной мерила лужу у Страстного бульвара, она однажды оказалась глубже моего ботика! У ограды бульвара проходил трамвай. Я испытывала свою смелость - становилась у ограды сквера на самом углу и ждала, когда он пойдет близко, близко, и повернет, почти касаясь моего живота красным боком вагона.
Помню, как однажды над Малой Дмитровкой поднимались прекрасные кучевые облака. Они были розовые! Я шла, задрав голову, и мечтала очутиться там, легко и невесомо ходить по ним, как боги или ангелы.
На нашей улице я подбирала китайские яблочки под деревьями у серого здания Академии Архитектуры, а потом у соседнего дома замирала перед окном первого этажа. Там на подоконнике стоял горшочек с маленьким колючим кактусом. Я раньше никогда не видела кактусов и смотрела на это заморское чудо, не отрываясь, как на живое существо.
Картинки, картинки. Вот из подвальных окон в Столешниковом переулке вырывается пар. Там - китайская прачечная, в пару суетятся китайцы. В другом подвале женщины что-то шьют, мы выпрашивали у них разноцветные лоскутки. Нас наделяли лоскутиками и я шила тогда платье своему пупсу. Но оно никогда на него не налезало! Приходилось разрезать спереди, и у моего пупса были только халатики.
Но самое яркое впечатление осталось, конечно, от праздников. По нашей улице к Красной площади с грохотом проходили танки. Помню, как один остановился рядом с нашим домом, и мы его, зелененького, осматривали и трогали. Это был, наверно, легкий танк, совсем небольшой. Через много лет я услышала, что броня таких танков легко пробивалась, и надежными были только танки Т-34, которые создали позже. Но тогда нам этот маленький танк казался серьезным и грозным.
Но раньше танков цокали копыта, и на парад проходила кавалерия. Мы смотрели из окна нашего второго этажа на прекрасных лошадей. Они были подобраны по цвету. Вот прошли серые в яблоках, за ними эскадрон черных, потом темно-коричневых и т д. У коричневых блестящую шерсть на крупе расчесывали, квадратиками, как шахматную доску. Это был полный восторг!
А потом заполняла улицу демонстрация. Веселая, с флагами, цветами и песнями. Над рядами часто поднимались большие объемные карикатуры буржуев с мешками, на которых было нарисовано много нулей. Мы могли влиться в любую колонну и пройти на Красную площадь, что мы и делали.
Когда умирал какой-нибудь важный деятель, вдоль нашей улицы на тротуаре противоположной стороны, выстраивалась длинная очередь для прощания с ним в Доме Союзов. Я помню такую очередь, когда умер Орджоникидзе. Его любили, в народе, называли Серго, и взрослые, и дети жалели, что он умер. Писали, что он скончался от сердечного приступа. Много лет спустя, выяснилось, что он покончил самоубийством, не выдержал репрессий Сталина по отношению к своей семье.
Но самая большая очередь протянулась, когда умер Сталин.
До нашей улицы в очереди доходили только счастливчики, те, кто миновал жуткую давку на Трубной и все другие преграды. Очередь стояла плотной полосой и очень медленно двигалась. У Столешникова переулка кордон милиции перекрыл улицу и пропускал дальше только тех, кто жил там, по паспортам. Я откуда-то возвращалась и решила пройти домой не через кордон, а с очередью. Влилась в ее ряды, но тут же пожалела. Люди напирали, давились, меня больно притиснули к какому-то поручню… Пришлось срочно выбираться, доставать паспорт и идти через кордон.
Через дворы и по крышам люди добирались до наших домов и просились пройти через квартиры, чтобы проститься со Сталиным. Один такой растрепанный парень в пальто с оторванными пуговицами постучался к нам с черного хода и жалобно взмолился: «Девушка пропустите, пожалуйста, вы-то, наверно, уже видели товарища Сталина…» Мы вгляделись друг в друга и засмеялись, это оказался мой однокурсник по МАРХИ Волька Доброковский. Я пришила ему пуговицу и выпустила на улицу.
Мы, конечно, видели Сталина в Колонном зале. Всем было очень грустно, многие плакали. Мне в эти дни исполнилось 25 лет. Вероятно, как у многих, в голове стучались мысли: « Что теперь будет? Как же мы будем без Сталина?» Я ничего не знала о массовых репрессиях и привыкла верить, что социализм строится для народа, что это справедливо и правильно. А что неправильно - то это отдельные недостатки.
В детстве был, правда, момент удивления, когда из пяти маршалов Советского союза, которые красовались у меня на стене, на вырезке из газеты, мне пришлось замазывать черной тушью сначала одного, а потом еще двоих. Они оказались врагами! В последние годы жизни Сталина в мою голову закралась почти совсем крамольная мысль: «Как же он не видит, что так много, слишком много его портретов, бюстов, фигур кругом? Что это уже назойливо и нескромно?» Вот и все мое диссидентство.
Совсем маленькой я страстно ждала коммунизма. В витрине комиссионного магазина в Столешниковом переулке красовалась великолепная кукла с закрывающимися глазами в красивом платье с кружевами. Наверно еще дореволюционная, таких у нас не делали и не продавали. Я понимала, что мои папа и мама не смогут ее купить, и ждала коммунизма, когда отменят деньги. Я тогда первая с раннего утра прибегу в этот магазин и бесплатно получу куклу!
Сквер напротив Моссовета, ставшего теперь мэрией, какой же он раньше был славный! Извилистые дорожки петляли между деревьями, крутая горка спускалась с верхнего уровня на нижний… Лестницы тоже были, но большая часть спуска оставалась горкой, и мы с нее зимой скатывались на санках, а когда подросли, то на ногах.
Этот скверик был для нас единственной зеленой отдушиной. Мы жили на Большой Дмитровке, между Столешниковым и Дмитровским переулками, и кроме него другой зелени рядом не было. Перед сквериком на площади высился памятник Свободе - светло-серый обелиск с женщиной впереди, которая, подняв руку, рвалась куда-то ввысь. Все это стояло на высоком и широком постаменте. Внутри него, наверное, даже комната была. Четыре стороны постамента украшали темные бронзовые вставки в виде больших арок, с каким-то выпуклым текстом. Как выяснилось потом - текстом первой советской конституции. Мы, конечно, ее не читали, мы бегали вокруг памятника в «салки» и играли об «конституцию» в мяч.
Еще играли в мячик о стену здания Института Марксизма-Ленинизма, который замыкал скверик. Суровое это здание было покрыто очень крепкой каменной штукатуркой темно-серого цвета. В ней попадались гладкие, черные крапинки гранита с синими отблесками и ярко сверкающие на солнце кусочки слюды, это мне очень нравилось. Перед входом в Институт, на приподнятой мощеной площадке мы все время играли, и нас никто не прогонял.
Милый старый скверик. Потом его нашли недостаточно представительным, чтобы находиться перед зданием Моссовета, и весь переделали. Всю середину очистили от деревьев и на пустой площадке поставили фонтан. Деревья и длинные скамьи выстроили по бокам в шеренги. Тени в скверике не стало. Горку заменили подпорной стенкой, и теперь уже никто не может с нее скатиться. На нижнем уровне установили скульптуру сидящего Ленина из красного гранита работы замечательного скульптора Андреева. Правда, вышел небольшой конфуз. Ряды больших деревьев только с двух сторон сквера и до кого-то дошло: «Какой ужас! Лошадь Юрия Долгорукого стоит хвостом к Ленину!». И Ленина прикрыли поперечным рядом деревьев. Теперь его с площади совсем не видно.
Прошло еще несколько десятилетий и после «перестройки» стены бывшего Института Марксизма-Ленинизма покрасили прямо по монументальной штукатурке в жизнерадостный желтенький цвет. А над крышей устроили декорацию - воздушные шары громадные, плоские, цветные, с лампочками. Случайно это или украшатели так задумали, но от этого возникает мысль об эфемерности идей, которые столько лет считались незыблемыми, на страже которых столько лет стояло это здание.
Кстати оно еще до этого вытянулось в глубину и дошло до нашей улицы. С той стороны тоже устроили вход, а над ним вставили в стену три громадных бронзовых портрета: Маркс, Энгельс, Ленин. И все слепые! У них жуткие пустые выпуклые глазницы! Древние греки на своих скульптурах тоже не изображали зрачки. Они их раскрашивали краской. Но и без краски их творения не производили такого впечатления, как эти слепцы. Кто не верит, может сам убедиться. Снова, будто нарочно, подчеркнута мысль - да видели ли сами эти люди то будущее, к которому призывали всех идти?
Давно убрали статую Свободы перед сквером, в свободе видно отпала надобность, ее заменили бронзовым Долгоруким на толстом коне. А ведь этот дядя когда-то убил боярина Кучку, чтобы забрать его жену и его владения на Москва-реке. Но кто помнит такие мелочи! Князь, основатель, торжественно.
УЛИЦА РОДНАЯ
Большая Дмитровка. Старая престарая улица. Начинается у Дома Союзов и, плавно поднимаясь, кончается у Страстного бульвара. Там когда-то была стена Белого города с воротами, через них в Москву въезжали купцы и послы из западных стран.
Узкая, застроенная разновысокими и разномастными домами Большая Дмитровка, в моем детстве была вымощена базальтовыми блоками, красиво уложенными веерами. Посредине ходил в две стороны трамвай, его дуга брызгала искрами на уровне наших окон. Звон трамвая - музыка моего детства. Машин было так мало, что они в памяти не остались.
Я еще помню, как возле соседнего дома на краю тротуара стояли каменные тумбы сантиметров 60 - 70 высотой. Я раньше думала, что к ним когда-то привязывали лошадей, и удивлялась, почему же тогда они гладкие и сужаются кверху. Привязь же соскочит! Позже прочитала, что тумбы охраняли тротуары от заноса саней при повороте, чтобы те не сбили пешеходов. Когда-то на них ставили плошки с маслом, как светильники. Полтора века назад такой была праздничная «иллюминация».
В снежные зимы вдоль тротуаров на нашей улице высились белые сугробы, и мы ходили в валенках.
В 1937 году к столетнему юбилею со дня смерти Пушкина улицу торжественно переименовали в Пушкинскую. В конце двадцатого столетия вернули прежнее название, не за что обидев поэта. Со второго по шестой класс я каждый день шагала в школу и обратно от нашего дома до верхнего конца Пушкинской и дальше вдоль всей Малой Дмитровки. Школа № 172 находилась у перекрестка Каляевской и Садовой. Мы вернулись тогда из Мацесты в середине учебного года, и в ближних школах мест не было.
Как я теперь понимаю, мама в 1937 году совершила решительный шаг, бросила работу в Москве и уехала на юг, чтобы спасти меня от бесконечных ангин и затемнений в легких. У многих ребят из нашего двора в самом центре города были такие затемнения. Мы прожили в Мацесте 9 месяцев, мама и папа работали в тамошних санаториях, я там пошла в школу, сразу во второй класс. В феврале 1938 года вернулись в Москву. Ангины больше не возвращались.
Длинная дорога в школу не угнетала меня, я ее, как могла, разнообразила. Зимой заходила в курдонер одного особняка на Малой Дмитровке, перелезала через оградку и мерила глубину снега на газоне, выше он моих валенок или нет. Иногда бывало, что выше. Весной мерила лужу у Страстного бульвара, она однажды оказалась глубже моего ботика! У ограды бульвара проходил трамвай. Я испытывала свою смелость - становилась у ограды сквера на самом углу и ждала, когда он пойдет близко, близко, и повернет, почти касаясь моего живота красным боком вагона.
Помню, как однажды над Малой Дмитровкой поднимались прекрасные кучевые облака. Они были розовые! Я шла, задрав голову, и мечтала очутиться там, легко и невесомо ходить по ним, как боги или ангелы.
На нашей улице я подбирала китайские яблочки под деревьями у серого здания Академии Архитектуры, а потом у соседнего дома замирала перед окном первого этажа. Там на подоконнике стоял горшочек с маленьким колючим кактусом. Я раньше никогда не видела кактусов и смотрела на это заморское чудо, не отрываясь, как на живое существо.
Картинки, картинки. Вот из подвальных окон в Столешниковом переулке вырывается пар. Там - китайская прачечная, в пару суетятся китайцы. В другом подвале женщины что-то шьют, мы выпрашивали у них разноцветные лоскутки. Нас наделяли лоскутиками и я шила тогда платье своему пупсу. Но оно никогда на него не налезало! Приходилось разрезать спереди, и у моего пупса были только халатики.
Но самое яркое впечатление осталось, конечно, от праздников. По нашей улице к Красной площади с грохотом проходили танки. Помню, как один остановился рядом с нашим домом, и мы его, зелененького, осматривали и трогали. Это был, наверно, легкий танк, совсем небольшой. Через много лет я услышала, что броня таких танков легко пробивалась, и надежными были только танки Т-34, которые создали позже. Но тогда нам этот маленький танк казался серьезным и грозным.
Но раньше танков цокали копыта, и на парад проходила кавалерия. Мы смотрели из окна нашего второго этажа на прекрасных лошадей. Они были подобраны по цвету. Вот прошли серые в яблоках, за ними эскадрон черных, потом темно-коричневых и т д. У коричневых блестящую шерсть на крупе расчесывали, квадратиками, как шахматную доску. Это был полный восторг!
А потом заполняла улицу демонстрация. Веселая, с флагами, цветами и песнями. Над рядами часто поднимались большие объемные карикатуры буржуев с мешками, на которых было нарисовано много нулей. Мы могли влиться в любую колонну и пройти на Красную площадь, что мы и делали.
Когда умирал какой-нибудь важный деятель, вдоль нашей улицы на тротуаре противоположной стороны, выстраивалась длинная очередь для прощания с ним в Доме Союзов. Я помню такую очередь, когда умер Орджоникидзе. Его любили, в народе, называли Серго, и взрослые, и дети жалели, что он умер. Писали, что он скончался от сердечного приступа. Много лет спустя, выяснилось, что он покончил самоубийством, не выдержал репрессий Сталина по отношению к своей семье.
Но самая большая очередь протянулась, когда умер Сталин.
До нашей улицы в очереди доходили только счастливчики, те, кто миновал жуткую давку на Трубной и все другие преграды. Очередь стояла плотной полосой и очень медленно двигалась. У Столешникова переулка кордон милиции перекрыл улицу и пропускал дальше только тех, кто жил там, по паспортам. Я откуда-то возвращалась и решила пройти домой не через кордон, а с очередью. Влилась в ее ряды, но тут же пожалела. Люди напирали, давились, меня больно притиснули к какому-то поручню… Пришлось срочно выбираться, доставать паспорт и идти через кордон.
Через дворы и по крышам люди добирались до наших домов и просились пройти через квартиры, чтобы проститься со Сталиным. Один такой растрепанный парень в пальто с оторванными пуговицами постучался к нам с черного хода и жалобно взмолился: «Девушка пропустите, пожалуйста, вы-то, наверно, уже видели товарища Сталина…» Мы вгляделись друг в друга и засмеялись, это оказался мой однокурсник по МАРХИ Волька Доброковский. Я пришила ему пуговицу и выпустила на улицу.
Мы, конечно, видели Сталина в Колонном зале. Всем было очень грустно, многие плакали. Мне в эти дни исполнилось 25 лет. Вероятно, как у многих, в голове стучались мысли: « Что теперь будет? Как же мы будем без Сталина?» Я ничего не знала о массовых репрессиях и привыкла верить, что социализм строится для народа, что это справедливо и правильно. А что неправильно - то это отдельные недостатки.
В детстве был, правда, момент удивления, когда из пяти маршалов Советского союза, которые красовались у меня на стене, на вырезке из газеты, мне пришлось замазывать черной тушью сначала одного, а потом еще двоих. Они оказались врагами! В последние годы жизни Сталина в мою голову закралась почти совсем крамольная мысль: «Как же он не видит, что так много, слишком много его портретов, бюстов, фигур кругом? Что это уже назойливо и нескромно?» Вот и все мое диссидентство.
Совсем маленькой я страстно ждала коммунизма. В витрине комиссионного магазина в Столешниковом переулке красовалась великолепная кукла с закрывающимися глазами в красивом платье с кружевами. Наверно еще дореволюционная, таких у нас не делали и не продавали. Я понимала, что мои папа и мама не смогут ее купить, и ждала коммунизма, когда отменят деньги. Я тогда первая с раннего утра прибегу в этот магазин и бесплатно получу куклу!