Субъективность чувства, множественность жизни.
В литературе или в кино меня время от времени трогает момент выбора любви: вот герой мог бы быть с этой, а стал с той.
Но она же, отвергнутая, часто интересней, чем избранная?
Но герой думает иначе.
Тодоровский любит этот момент: в "Стилягах" и "Оттепели" его жена, актриса-красавица Евгения Брик, дважды изображает отвергнутую.
И целый букет отвергнутых вариантов иной жизни ("американских жен") провожает под венец роскошного Фрэда, сына карьерного дипломата, который сам станет дипломатом. Завидная партия, но недоступная девицам из коммуналок.
Ничто не передаст момент самоуничтожения героя так, как вынужденный брак на дурнушке.
И все же никакой выбор не уничтожает отброшенный вариант окончательно.
И - даже отвергнутость накладывает на отвергнутого какие-то странные обязательства.
Ну, скажем, по этому поводу вспоминается Фазиль Искандер - герой его рассказа влюблен, но остается наедине с ее подругой - и...
"Я посмотрел на свою спутницу. Она пожала плечами. И вдруг я ощутил как-то слитно и эту уединенную часть парка, и эту приглушенную музыку, и эту взрослую свежую девушку с тяжелыми веками и яркими губами, что-то покачнулось в моих глазах, я положил руки ей на плечи и в этот самый миг почувствовал, как тень какой-то большой и печальной мысли пронеслась надо мной и скрылась.
- Где же они могут быть? - спросил я, стараясь вернуть себе то странное состояние, которое было у меня за миг до этого. Но, видно, и она почувствовала, что во мне что-то изменилось.
- А я знаю? - сказала она, пожав плечами, и это можно было понять как слабую попытку освободиться.
Я опустил руки.
Мысль, которая открылась мне в это мгновение, так меня поразила, что я весь остаток вечера промолчал и где-то возле двенадцати часов, проводив до дому свою подругу, продолжал над ней думать.
Когда я положил руки на плечи этой девушки и увидел близко ее прекрасные сонные глаза под тяжелыми веками и почувствовал, что сейчас смогу ее поцеловать, мне неожиданно открылось, что в этот миг моя великая единственная любовь, покинув продуманное русло, почти безболезненно устремится в какой-то неожиданный боковой рукав. И тогда я почувствовал и даже как бы воочию увидел множественность самой жизни и, следовательно, моей жизни и моей любви.
И одновременно с этим у меня возникло ощущение, похожее на грустное предчувствие, что жизнь в самые свои высокие мгновенья будет приоткрываться мне в своей множественности и что я никогда не смогу воспользоваться одним из ее многочисленных ответвлений, я буду идти по намеченной стезе… Потому что нам эта ветвистость ни к чему, нам подавай единственное, неповторимое, главное. Ради такого нам не жаль голову размозжить и душу расквасить, а вариантность нам ни к чему, нам скучно с этой самой вариантностью, да ради нее мы и ухом не поведем и пальцем о палец не ударим!
Хотя я эту мысль сейчас как бы слегка развиваю, все-таки предстала она передо мной именно в тот милый и злополучный вечер".
Но она же, отвергнутая, часто интересней, чем избранная?
Но герой думает иначе.
Тодоровский любит этот момент: в "Стилягах" и "Оттепели" его жена, актриса-красавица Евгения Брик, дважды изображает отвергнутую.
И целый букет отвергнутых вариантов иной жизни ("американских жен") провожает под венец роскошного Фрэда, сына карьерного дипломата, который сам станет дипломатом. Завидная партия, но недоступная девицам из коммуналок.
Ничто не передаст момент самоуничтожения героя так, как вынужденный брак на дурнушке.
И все же никакой выбор не уничтожает отброшенный вариант окончательно.
И - даже отвергнутость накладывает на отвергнутого какие-то странные обязательства.
Ну, скажем, по этому поводу вспоминается Фазиль Искандер - герой его рассказа влюблен, но остается наедине с ее подругой - и...
"Я посмотрел на свою спутницу. Она пожала плечами. И вдруг я ощутил как-то слитно и эту уединенную часть парка, и эту приглушенную музыку, и эту взрослую свежую девушку с тяжелыми веками и яркими губами, что-то покачнулось в моих глазах, я положил руки ей на плечи и в этот самый миг почувствовал, как тень какой-то большой и печальной мысли пронеслась надо мной и скрылась.
- Где же они могут быть? - спросил я, стараясь вернуть себе то странное состояние, которое было у меня за миг до этого. Но, видно, и она почувствовала, что во мне что-то изменилось.
- А я знаю? - сказала она, пожав плечами, и это можно было понять как слабую попытку освободиться.
Я опустил руки.
Мысль, которая открылась мне в это мгновение, так меня поразила, что я весь остаток вечера промолчал и где-то возле двенадцати часов, проводив до дому свою подругу, продолжал над ней думать.
Когда я положил руки на плечи этой девушки и увидел близко ее прекрасные сонные глаза под тяжелыми веками и почувствовал, что сейчас смогу ее поцеловать, мне неожиданно открылось, что в этот миг моя великая единственная любовь, покинув продуманное русло, почти безболезненно устремится в какой-то неожиданный боковой рукав. И тогда я почувствовал и даже как бы воочию увидел множественность самой жизни и, следовательно, моей жизни и моей любви.
И одновременно с этим у меня возникло ощущение, похожее на грустное предчувствие, что жизнь в самые свои высокие мгновенья будет приоткрываться мне в своей множественности и что я никогда не смогу воспользоваться одним из ее многочисленных ответвлений, я буду идти по намеченной стезе… Потому что нам эта ветвистость ни к чему, нам подавай единственное, неповторимое, главное. Ради такого нам не жаль голову размозжить и душу расквасить, а вариантность нам ни к чему, нам скучно с этой самой вариантностью, да ради нее мы и ухом не поведем и пальцем о палец не ударим!
Хотя я эту мысль сейчас как бы слегка развиваю, все-таки предстала она передо мной именно в тот милый и злополучный вечер".