Первое увлечение Янковского и "актерская карма".
Янковский:
"Я был десятиклассником и уже участвовал в спектакле Минского театра драмы. И когда мы с моим тогдашним товарищем Кокориным шастали, он позвал меня в спортивный зал. Я должен был подождать, пока у него закончится тренировка, а потом мы собирались, опять же, на «Бродвей». И вот как раз в тот день со мной и случилось то, что называется «первая любовь». Была у нас в школе такая девушка - какой-то такой общественный лидер, вроде пионервожатой. Года двадцать два, наверное, ей было, а нам - по шестнадцать. Мы все ею были увлечены, но она занимала положение, являлась комсомольским лидером. И она, конечно, знала, что я играю в ряде спектаклей Минского театра драмы. А на ту тренировку, где я Кокорина дожидался, пришла другая очаровательная девушка - тоже ей где-то двадцать один год, длинные волосы, зеленые глаза. Выяснилось,что она фехтованием занимается. И мы с Кокориным с ней разговорились после тренировки: я, конечно же, представился артистом Минского театра. «Приятно познакомиться, - говорю. - Приходите на спектакль». Тут же завязалась беседа, уже появились мечты о возможности какого-то продолжения. И у нее, наверное, тоже: «О, актер, как замечательно! Актеров в моем кругу нет!». Мы даже телефонами обменялись, по-моему. И вот проходит месяц, гуляем мы с Кокориным по «Бродвею», и навстречу нам идет наш молодежный лидер, а с ней как раз та самая девушка с зелеными глазами. Я был весь красный, мой друг, наверное, тоже. Наш лидер, наверное, сказала, что это ее ученики из школы, и при мысли об этом вся спесь «артиста Минского театра» с меня буквально слетела».
Янковский смеется и выпускает дым в сторону: «И вот большего стыда, чем когда мы сравнялись и так поздоровались холодно, когда это все кипело внутри меня, в моей жизни не было. Юношеское оскорбленное самолюбие, тщеславие, еще что-нибудь там можно перечислить...Вот так это мое первое увлечение постыдно, постыдно закончилось».
«Через много лет самолюбие мое совсем успокоилось, - с улыбкой вспоминает Олег Иванович. - Я женился, встал на ноги, очень уже популярным артистом был. И вот я приехал в Минск. Поздним вечером мы с Роланом Быковым пришли в гостиницу, был Збруев, еще кто-то из минских актеров, и мы все решили поужинать. В ресторане чувствую: что-то горит спина. Оборачиваюсь - гуляет компания, и за столом сидит уже такая взрослая, и совсем, может быть, не такая прекрасная, та самая девушка. И они обсуждали нас. Быков, Збруев, я. И потом записочка приходит: «Ты меня узнал?». Я повернулся, конечно, поздоровался, подошел. Конечно, это были уже совсем другие ощущения, да...».
То есть совсем исправился, что обещал, то выполнил и даже перевыполнил. Ну и еще про поколение "обаятельных и привлекательных".
"Московский период карьеры Янковского связан с приглашением в труппу захаровского «Ленкома», ну а по-человечески он неразделим с тесным кругом блестящих советских актеров, которые были чем-то вроде «Rat Pack» Синатры - с поправкой на коммунистическую идеологию: Станислав Любшин, Александр Збруев, Олег Даль, Никита Михалков и Сергей Шакуров. «Мы ведь все с ними на одной стометровке стояли и были очень разными, - вспоминает Олег Иванович. - Разница в возрасте была два-три года, так что со стороны мы смотрелись как одна мощная команда. И уже тогда мы знали Николсона, Де Ниро - смотрели на них и думали:«Господи Боже, да как такое вообще возможно!». Это поколение актеров зрители воспринимали не только как отличных профессионалов, но и как коллектив светских персонажей, иллюстрирующих совершенно новый подход к жизни, умеющих одеваться и, чего уж там, являться предметом эротических фантазий женщин СССР. «Для зрителя очень важно, чтобы он, встретив меня, не был разочарован моим внешним видом, - говорит Янковский. - Мы старались соответствовать в меру своих сил, и люди могли сказать: «Вот идет артист». Хотя у всех были семьи и дети, пределом мечтаний было попасть в ресторан ВТО на Пушкинской площади, а на фестивалях всякое общение с актерами и актрисами из других стран из-за незнания языка заканчивалось вечером в компании кипятильника. И это на Каннском фестивале! Грустно».
Работа над новой актерской кармой принесла Олегу Янковскому серьезный опыт. После его главной театральной победы - роли Ленина в пьесе Михаила Шатрова «Синие кони на красной траве», где артист появлялся на сцене без грима («Вы можете себе это представить? Ну какой я, простите за слово, в жопу, Ленин!» - посмеивается Янковский), - именно он стал героем московской интеллигенции. До тотального успеха, когда Олег Иванович на какое-то время стал едва ли не идеальным воплощением советского сорокалетнего мужчины, нужно было сделать всего лишь один шаг, и он был сделан: появились «Полеты во сне и на яву» Романа Балаяна. «Вот кто сейчас герой? - интересуется у меня Янковский. - Все ищут и никак не могут найти. А тогда герой был, причем мне удалось его сделать героем рефлексирующего типа. У меня был год, когда я сделал три картины, одна другой краше: «Полеты во сне и на яву», «Влюблен по собственному желанию» и «Ностальгия». Сейчас стали как угодно называть - и мачо, и секс-символ, но в актере это всегда должно быть. Зрительница, сидящая в зале, должна хотеть». Когда разговор заходит о съемках эротических сцен, Янковский с некоторым смущением вспоминает свою работу в «Моем двадцатом веке» Ильдико Энеди, где его герой Z обнаруживает себя без трусов в компании миниатюрной польской девушки. «Это вообще трудное дело, у меня, помню, еще один такой опыт в картине Масленникова был, - вспоминает Янковский. - На площадке только оператор, Ильдико и я, голый и развалившийся на полу с актрисой. Помню, партнерша сухого вина попросила - как потом в глаза-то друг другу смотреть? Эти сцены вообще мало у кого получаются. Лучшая - у Николсона с Джессикой Лэнг в «Почтальон всегда звонит дважды». Ой, какая там драматургия! Но все откровенно».
Вполне сиволическое фото - незрелая зрелость борется со зрелой юностью.