Атаман Больше-Зерентуйской станицы
Писатель Константин Седых в детстве (слева) с родителями и младшим братом. Отец писателя, - Федор Григорьевич Седых, был атаманом Больше-Зерентуйской станицы четвертого военного отдела Забайкальского казачьего войска. Василий Балябин, в романе "Забайкальцы", сделал атамана Федора Седых одним из действующих персонажей. Причем изменив только фамилию. Вот некоторые фрагменты романа.
Руководство боевыми действиями против красных в этом районе было поручено командиру 32-го пехотного полка полковнику Малахову. В его штабе и был разработан план окружения и ликвидации «мятежных шаек».
На военный совет, созванный Малаховым, кроме командиров воинских частей и старших офицеров были приглашены вахмистры и даже урядники - руководители станичных дружин. В числе последних были командир Красноярской дружины вахмистр Вагин и Больше-Зерентуевской - старший урядник Федор Сизов. Боевым казаком-батарейцем был Федор Сизов во время войны с Японией, лучшим наводчиком считал его командир батареи полковник Назаров, потому и вернулся Федор с войны кавалером трех георгиевских крестов и двух медалей.
Впервые за всю свою военную службу удостоился Федор приглашения на такое собрание, где он, малограмотный казак, будет заседать вместе с господами офицерами. По такому случаю нарядился он в парадный мундир, на красных батарейских погонах его сочно белели три белых нашивки, а на груди серебром и золотом отливали кресты. Перед тем как выйти из дому, он для смелости распил с друзьями банчок крепко разведенного китайского спирта, а чтобы не пахло, заел его горстью пшена. Поэтому на совет Федор заявился в преотличном боевом настроении.
Военный совет заседал в просторном кабинете атамана отдела, собралось на нем человек двадцать офицеров и девять командиров дружин.
Докладывал совету начальник малаховского штаба, багроволицый, седоусый подполковник Стуков. Стоя боком к собравшимся, в правой руке держал Стуков винтовочный шомпол, которым время от времени показывал на карту, прикрепленную к стене.
- Мятежники в данное время находятся здесь вот, - говорил он, ведя шомполом по голубой, извилистой жилке реки Урюмкан, - в селах Богдатьской станицы. Здесь мы и должны окружить их нашими силами…
Затем подполковник подробно объяснил, каким образом начнется и закончится вся эта операция. По мысли Стукова, три казачьих полка с приданной к ним горной батареей должны глубоким обходом с запада, со стороны реки Газимур, начать наступление и выбить красных из занимаемых ими сел. Отступление к северу противнику преградят сведенные в один полк дружины и 2-я казачья батарея, с юга сделает заслон батальон юнкеров, и красным поневоле придется отходить к востоку, через Богдатьский хребет, падью Мотогор, и. там, в устье пади, их встретит должным образом батальон малаховской пехоты.
- Таким образом, вся эта банда должна быть уничтожена. - Заканчивая свой доклад, Стуков повернулся лицом к собранию. - Нашему успеху, безусловно, будет содействовать и то, что противник плохо вооружен, и то, что у них нет опытных руководителей, даже сам командир этого сброда является всего-навсего прапорщиком, откуда же у него могут быть знания, опыт в военных делах?
- О-го-о! - не утерпел Федор Сизов. - Как бы этот прапорщик полковникам нашим не навтыкал.
Председательствующий полковник Малахов, грузный, гладко выбритый, бровастый брюнет, сердито покосился на дерзкого урядника, постучал карандашом по столу:
- Забываетесь, урядник, учитесь деликатности.
- Виноват, господин полковник.
Но и после доклада, когда подполковник стал отвечать на вопросы, опять-таки не утерпел Сизов и тоже задал вопрос:
- Вот вы, господин подполковник, говорите, что уничтожить надо большевиков, а ежели из них какие в плен сдадутся, с теми как быть?
- Судить будем их, - за начальника штаба Федору ответил сам Малахов. - Судить по законам военного времени, как изменников родины, предателей.
- Та-ак, на распыл, значит, их?
- А как вы думаете? Тюрьмы для них строить или помиловать их за измену? Помните, что говорил по этому поводу наш атаман Семенов: «Только тогда наступит мир и благоденствие в стране, когда мы огнем и мечом уничтожим большевистскую заразу». Понятно вам?
- Ничего мне не понятно. - Сизов, что называется, закусил удила. Он и так-то был не трусова десятка, а тут еще хмель кружил ему голову, придавал смелости, и он попер напролом. - Ежели мы будем эдак-то изничтожать заразу большевистскую, как вон в Курунзулае поступили, так нам с нею ни за что не справиться. Вить это же на дикого рассказ. Люди откачнулись от большевиков, вернулись по-хорошему домой, оружию сдали, а их мало того, что постреляли, да ишо и дома посожгли. Куда же это годится? Вить мы сами людей-то к большевикам толкаем. Теперь в Онон-Борзинской станице кто сроду и не думал про большевиков, после такого злодейства поневоле к ним пойдет.
- Что-то, урядник, за большевиков ратуешь? Может быть, и воевать против них не желаешь?
- Чтобы убивать безоруженных, дома у них сжигать, баб, детишков по миру пущать - с этим я несогласный. А што касаемо войны, это уж будьте спокойны, я и сам, и почесть все мои дружинники вольножелающими пошли, уж от нас-то в бою красюкам пощады не будет, не извольте беспокоиться.
Как видно, последние слова Федора Сизова по душе пришлись полковнику, и голос его зазвучал по-иному:
- Посмотрим, урядник, посмотрим, садись!
Окрылили партизан удачные бои, укрепили в них веру в победу. Однако не все шло и у них гладко, неудача поджидала их на северном направлении, где 2-й и 3-й полки вступили в бой с двумя полками дружины. Здесь с обеих сторон действовали казаки-добровольцы. Если в партизаны шла казачья беднота, то дружины состояли из зажиточных пожилых казаков. И те и другие дрались отчаянно. Но как ни бились партизаны, не могли сбить дружинников с занятых ими позиций - к полудню отступили, заняв ближайшие сопки, и тут в дело вступила трехорудийная батарея дружины.
Поначалу батарейцы действовали плохо, и Федор Сизов злился, глядя на их стрельбу по позициям красных.
- Ты смотри, что они делают, подлецы, да рази же это стрельба! - горячился он, изливая досаду помощнику своему, уряднику Перфильеву. - Бьют изо всех орудий - и без толку, перелет, недолет. Ох, глаза бы мои не глядели! Вот что, Перфильев, оставайся тут за меня, я сейчас, я им покажу, как стрелять надо…
Минут через пять он уже полным галопом мчался к батарее, что находилась левее его сотни, на сопке, покрытой редким, крупным березником.
Разыскав командира батареи, Федор спешился, кинул руку под козырек фуражки:
- Дозвольте, господин есаул, стрельнуть разок-другой по красным.
Стоя на широком пне, есаул оторвался от бинокля, сверху вниз посмотрел на незнакомого урядника в красных лампасах.
- Батареец?
- Так точно, наводчиком был всю японскую войну у самого Назарова.
- Угу, - мотнул головой есаул и к вахмистру. - Демидов, поставь его наводчиком к первому орудию.
- Слушаюсь.
Но Федор снова обратился к командиру с просьбой: прекратить на время огонь, чтобы сделать ему пристрелку из одного орудия. Командир разрешил и скоро убедился, как точно и быстро самозванный наводчик определил расстояние до позиций красных.
Партизанскую цепь на сопке Федор накрыл со второго снаряда и, просияв лицом, снова к командиру:
- Господин есаул, теперь бы шрапнелью по ним, беглым, дозвольте!
И тут уж заговорили все три орудия. Стало видно, как закопошились на сопках, начали отступать партизаны.
Когда прекратили стрельбу, командир батареи подозвал к себе Федора:
- Молодец, урядник, умеешь стрелять, спасибо.
- Рад стараться, господин есаул!
- Вот что, урядник, переходи ко мне в батарею, произведу тебя, наперво, в вахмистры, а потом и в подхорунжии.
- Не могу, господин есаул, из полка меня не пустят, там я сотней командую, дело тоже нешуточное.
Как ни уговаривал его есаул, Федор стоял на своем. С тем и вернулся к себе в сотню.
О разгроме партизанами казачьих полков и пехотинцев Федор узнал лишь к вечеру, когда командиры дружин получили приказ готовиться к отступлению в сторону Аргуни. Там оба полка должны объединиться со 2-м казачьим полком и ждать дальнейших указаний.
Посуровел, загорюнился Федор, когда узнал о провале задуманной против красных операции. Разговор происходил на квартире, где вместе с ним остановились друг его Волокитин и командир Красноярской дружины вахмистр Вагин. Он-то и рассказал друзьям обо всем, только что вернувшись из штаба полка.
- Врут, не может этого быть, - горячо возразил Федор, чувствуя, как сердце его заколотилось сильнее, застучало в висках. Ему не хотелось верить услышанному, хотя уже нутром почувствовал, что Вагин говорит правду, и все-таки где-то там, в глубине души, тлела искорка надежды, что Вагин вот-вот засмеется и скажет: нарошно я, где уж красным одолеть наших. Но Вагин погасил эту искорку тяжкими, как удар прикладом, словами:
- Ничего не врут, а так оно и есть. Я бы тоже не поверил, кабы не моей сотни связные были. Всё они разузнали и мне рассказали.
- Да как же это могло случиться? - Федор опустился на скамью рядом с Волокитиным, положил руки на стол. - Неужели и Малахов со своей пехотой?..
- Хэ… пехота! - Улыбаясь, Вагин прикрыл плотнее дверь горницы, вернувшись, присел к столу. - Эта пехота так драпала от красных, что и кавалерии за ней не угнаться, сам Малахов-то насилу ускребся…
Молча слушал Вагина Федор; весь красный от великой досады, сидел он, сцепив пальцы замком, и, лишь когда Вагин кончил столь печальный рассказ, заговорил, косясь на Волокитина:
- Ну что, уничтожил большевиков? Хвастуны… вашу мать.
- Да я-то при чем тут, - огрызнулся Волокитин, - чего ты на меня-то напустился!
- А кто спорил со мной - окружим, разобьем, прапорщик красными командует?!
- Холера их знала, что так оно получится. - Волокитин громко зевнул. - Давайте-ка на боковую, ночесь ни черта не спали.
- А мне сегодня дежурить выпало по сотне, - сказал Вагин, - идти надо посты проверить.
А Федор и после того, как ушел Вагин, а Волокитин завалился спать на деревянном диване, долго еще сидел за столом, подперев руками пылающую голову. Больше всего он злился на полковника Малахова, вспомнив его надменно-презрительный тон, каким говорил он тогда на совещании, собираясь разгромить красных мятежников.
«Сволочь пузатая, сволочь, - мысленно костерил Федор полковника, - наговорил триста с листом, нахвастал, а как до дела дошло - и в кусты. В руках были красюки, только бы жимануть на них дружнее - и конец им. Так нет, выпустили, мало того, в убег от них ударились. А теперь попробуй погоняйся за ними по тайге. Ах, гады ползучие, што наделали, а я-то думал, что за месяц-то управимся, выполем эту заразу большевистскую с корнем и к сенокосу домой вернемся. И на тебе, получай шиш с маслом. А там делов накопилось, в станице, до черта. Выпить, что ли, с горя-то?» Федор вспомнил про бутылку водки, которой хвастал вчера Волокитин, подошел к спящему другу, тронул его за плечо:
- Андрей Иваныч, Андрюха, где у тебя водка-то? - Но тот лишь мычал в ответ, поворачиваясь на другой бок.
Так и не разбудив крепко спящего сослуживца, Федор отправился на крыльцо, где лежали их седла и седельные сумы. Вскоре же вернулся обратно с бутылкой водки и краюхой хлеба в руке. Еще попытался разбудить Волокитина и, не добудившись, махнул рукой:
- Дрыхни, раз такое дело, а я за твое здоровье дербану. - Наполнив водкой эмалированную кружку, Федор осушил ее до дна, закусил хлебом.
«Ничего-о, рано ишо унывать-то, - подумал он, наливая вторую кружку и чувствуя, как по телу разливается приятная теплота, - будет ишо и на нашей улице праздник».
СКАЧАТЬ РОМАН