Наверное не надо пояснять, кто такой Викентий Вересаев, но если, кто, вдруг забыл, то, в трех словах, это выдающийся русский писатель. В 1904 году, т.е. в военное время, Вересаев, как врач, был призван на действительную службу в Русскую императорскую армию. Таким образом появилось на свет его документальное произведение "На японской войне", я еще обращусь к вересаевскому описанию русско-японской войны, а сейчас приведу небольшую выдержку, где военный врач Вересаев едет в действующую армию и проезжает наши забайкальские степи, это конечно не единственное описание Забайкалья, сделанное Вересаевым, но лично мне именно этот эпизод показался наиболее интересным.
Утром просыпаюсь, -- слышу за окном вагона детски-радостный голос солдата:
-- Тепло!
Небо ясно, солнце печет. Во все стороны тускнеет просторная степь, под теплым ветерком колышется сухая, порыжелая трава. Вдали отлогие холмы, по степи маячат одинокие всадники-буряты, виднеются стада овец и двугорбых верблюдов. Денщик смотрителя, башкир Мохамедка, жадно смотрит в окно с улыбкою, расплывшеюся по плоскому лицу с приплюснутым носом.
-- Мохамед, чего это ты?
-- Вэрблуд! -- радостно и конфузливо отвечает он, охваченный родными воспоминаниями.
И тепло, тепло. Не верится, что все эти дни было так тяжело, и холодно, и мрачно. Везде слышны веселые голоса. Везде звучат песни...
Все обвалы мы миновали, но ехали так же медленно, с такими же долгими остановками. По маршруту мы давно должны были быть в Харбине, но все еще ехали по Забайкалью.
Китайская граница была уже недалеко. И в памяти оживало то, что мы читали в газетах о хунхузах, об их зверино-холодной жестокости, о невероятных муках, которым они подвергают захваченных русских. Вообще, с самого моего призыва, наиболее страшное, что мне представлялось впереди, были эти хунхузы. При мысли о них по душе проводил холодный ужас.
На одном разъезде наш поезд стоял очень долго. Невдалеке виднелось бурятское кочевье. Мы пошли его посмотреть. Нас с любопытством обступили косоглазые люди с плоскими, коричневыми лицами. По земле ползали голые, бронзовые ребята, женщины в хитрых прическах курили длинные чубуки. У юрт была привязана к колышку грязно-белая овца с небольшим курдюком. Главный врач сторговал эту овцу у бурятов и велел им сейчас же ее зарезать.
Овцу отвязали, повалили на спину, на живот ей сел молодой бурят с одутловатым лицом и большим ртом. Кругом стояли другие буряты, но все мялись и застенчиво поглядывали на нас.
-- Чего они ждут? Скажи, чтобы поскорее резали, а то наш поезд уйдет! -- обратился главный врач к станционному сторожу, понимавшему по-бурятски.
-- Они, ваше благородие, конфузятся. По-русски, говорят, не умеем резать, а по-бурятски конфузятся.
-- Не все ли нам равно! Пусть режут, как хотят, только поскорее.
Буряты встрепенулись. Они прижали к земле ноги и голову овцы, молодой бурят разрезал ножом живой овце верхнюю часть брюха и запустил руку в разрез. Овца забилась, ее ясные, глупые глаза заворочались, мимо руки бурята ползли из живота вздутые белые внутренности. Бурят копался рукою под ребрами, пузыри внутренностей хлюпали от порывистого дыхания овцы, она задергалась сильнее и хрипло заблеяла. Старый бурят с бесстрастным лицом, сидевший на корточках, покосился на нас и сжал рукою узкую, мягкую морду овцы. Молодой бурят сдавил сквозь грудобрюшную преграду сердце овцы, овца в последний раз дернулась, ее ворочавшиеся светлые глаза остановились. Буряты поспешно стали снимать шкуру...
Мое примечание. Такой обычай забоя овец идет еще с древне-монгольских, а может даже с более ранних времен. Во всяком случае, это было закреплено в Великой Ясе Чингисхана. В наше время, таким образом буряты овец не режут, за исключением особых случаев, например свадьбы, когда с целью соблюдения обряда они стараются придерживаться своих древних монгольских обычаев.
Использованы фотографии Феликса Лепренса-Ренге, снимки сделаны в 1911 г. в Тургинской степи (Приононье).