Набережная
Это не совсем правда, что с каждым
прожитым годом становишься ироничнее. Возможно, все как раз наоборот. Как
старики снова становятся детьми, так и чувства ищут любую возможность
проявиться, пускай даже в такой сущей нелепости как сердцеобразные валентинки,
полные банальных возвышенностей.
Совсем близко к шумной автостраде
расположена набережная, зажатая в тисках платоновского вечностроя и офисных
многоэтажек. Совсем непохожая на другие набережные Москвы-реки, летом она скорее
напоминает каналы Амстердама с пешеходными мостиками, речными трамвайчиками и
парочками влюбленных. В эти февральские морозы их щеки порозовели, а носы
покраснели, разве что у гастербайтеров с автостоянки рядом всегда одинаково
тоскующей по родным краям выражение лиц. Я слоняюсь взад-вперед, смотрю на
замерзшую воду и на блики ночных фонарей на мостовой, пытаясь мысленно воссоздать
образы этого времени.
Любовь - это чувство
исключительности, и я думаю, что в ее основе восхищение, ведь это большей
частью визуальная культура. Иногда я думаю, что об этом я знаю все, об этих
встречах и расставаниях, но все меняется, когда из тусклого множества лиц начинает
выступать лишь одно, с резко очерченными скулами, но мягкой формой подбородка. Суховатые
локти мало что говорят о характере, зато эти худые руки и выступающие, словно у
подростка, ключицы - все эти линии будто заново найдены, отвоеваны у
действительности. И в очередной раз мне кажется, что я ничего не знаю о любви. Присутствие
этого образа незаметно становится таким необходимым, хотя так было и с другими,
так было часто. Но это не повторение одной мелодии - скорее новые импровизации,
ведь в самом ее мотиве сокрыты бесчисленные возможности для интерпретаций.
Когда все эти шероховатости и
маленькие несовершенства становятся родными, когда покупаешь модный двубортный
костюм, чтобы ей понравится, а зазвучавшая в глубине кафе песня либерийской
девушки кумира детства пьянит как хороший бурбон - четверть прожитого века подсказывает,
в чем здесь дело.
Если бы я собирал коллекции
женских улыбок, то ее была бы бежевого или светло-розового цвета - едва
наметившаяся линия губ. Ее хочется унести с собой, хранить, а потом снова
увидеть, чтобы снова унести и перелистовать как томик Пруста весь день до
глубокой ночи. Ее улыбку, наверное, ещё кто-то любит, таких женщин всегда ещё
кто-то любит, потому что она намного больше, чем просто красива.
Я знаю, что она встает, ходит,
садится снова, смотрит, но ничего не видит, снова встает, подходит к окну -
четверть прожитого века снова подсказывает, что все это связано со мной. Такой
роман по всем канона жанрам должен попасть в индекс запрещенный книг, но меня
никогда не интересовали общественные оценки, я будто живу в другой реальности:
темные очки, гостиничные номера, двусмысленные разговоры. Может быть, завтра я
буду в двубортном пиджаке, я скажу нужные слова и ее улыбка будет принадлежать лишь
мне, и она будет любить только меня, но только я об этом ещё не знаю.
Завыл двигатель, человек внутри
маленькой кабинки носится по набережной, расчищая снег. Пройтись, чтобы не
озябнуть, как в прошлый раз.
прожитым годом становишься ироничнее. Возможно, все как раз наоборот. Как
старики снова становятся детьми, так и чувства ищут любую возможность
проявиться, пускай даже в такой сущей нелепости как сердцеобразные валентинки,
полные банальных возвышенностей.
Совсем близко к шумной автостраде
расположена набережная, зажатая в тисках платоновского вечностроя и офисных
многоэтажек. Совсем непохожая на другие набережные Москвы-реки, летом она скорее
напоминает каналы Амстердама с пешеходными мостиками, речными трамвайчиками и
парочками влюбленных. В эти февральские морозы их щеки порозовели, а носы
покраснели, разве что у гастербайтеров с автостоянки рядом всегда одинаково
тоскующей по родным краям выражение лиц. Я слоняюсь взад-вперед, смотрю на
замерзшую воду и на блики ночных фонарей на мостовой, пытаясь мысленно воссоздать
образы этого времени.
Любовь - это чувство
исключительности, и я думаю, что в ее основе восхищение, ведь это большей
частью визуальная культура. Иногда я думаю, что об этом я знаю все, об этих
встречах и расставаниях, но все меняется, когда из тусклого множества лиц начинает
выступать лишь одно, с резко очерченными скулами, но мягкой формой подбородка. Суховатые
локти мало что говорят о характере, зато эти худые руки и выступающие, словно у
подростка, ключицы - все эти линии будто заново найдены, отвоеваны у
действительности. И в очередной раз мне кажется, что я ничего не знаю о любви. Присутствие
этого образа незаметно становится таким необходимым, хотя так было и с другими,
так было часто. Но это не повторение одной мелодии - скорее новые импровизации,
ведь в самом ее мотиве сокрыты бесчисленные возможности для интерпретаций.
Когда все эти шероховатости и
маленькие несовершенства становятся родными, когда покупаешь модный двубортный
костюм, чтобы ей понравится, а зазвучавшая в глубине кафе песня либерийской
девушки кумира детства пьянит как хороший бурбон - четверть прожитого века подсказывает,
в чем здесь дело.
Если бы я собирал коллекции
женских улыбок, то ее была бы бежевого или светло-розового цвета - едва
наметившаяся линия губ. Ее хочется унести с собой, хранить, а потом снова
увидеть, чтобы снова унести и перелистовать как томик Пруста весь день до
глубокой ночи. Ее улыбку, наверное, ещё кто-то любит, таких женщин всегда ещё
кто-то любит, потому что она намного больше, чем просто красива.
Я знаю, что она встает, ходит,
садится снова, смотрит, но ничего не видит, снова встает, подходит к окну -
четверть прожитого века снова подсказывает, что все это связано со мной. Такой
роман по всем канона жанрам должен попасть в индекс запрещенный книг, но меня
никогда не интересовали общественные оценки, я будто живу в другой реальности:
темные очки, гостиничные номера, двусмысленные разговоры. Может быть, завтра я
буду в двубортном пиджаке, я скажу нужные слова и ее улыбка будет принадлежать лишь
мне, и она будет любить только меня, но только я об этом ещё не знаю.
Завыл двигатель, человек внутри
маленькой кабинки носится по набережной, расчищая снег. Пройтись, чтобы не
озябнуть, как в прошлый раз.