О «безмолвствующем народе» (А. Тарасов). Анатомия не-протеста - 3
Продолжение темы. Еще в 1996г. была опубликована статья известного марксиста А. Тарасова "О «безмолвствующем народе», и "социальном взрыве, которого все нет и нет". Текст интересен обилием впечатляющих исторических фактов (которые имеет смысл регулярно напоминать), иллюстрирующих пассивность масс практически в ультратяжелых условиях («Жесточайший голод поразил земли Ливонии. Люди ели людей, и с виселиц по ночам крали трупы повешенных, и ели их. «В Штирии, Иллирии и Каринтии ... был голод жесток, ели кошек, собак и лошадей, разрывали могилы и ели похороненных». )
Тарасов критикует упрощенный подход части левых, полагающих, "что простое «усиление гнета» автоматически ведет к «усилению социальной борьбы» - это даже не вульгарный социологизм, это признак ненаучности мышления."
Тут не в "ненаучности" дело, а, скорее, в когнитивных искажениях. Пассивность же масс действительно производит крайне удивительное, если не сказать"дьявольское", впечатление. Тарасов там излагает свои мысли на этот счет, я с ним в целом согласен, только могу дополнить своими.
Проблема сложная, хотелось бы избежать упрощающих объяснений и обобщений, но я по прежнему вижу одну из центральных проблем - в нашей социальности. Человек и его психика не сформируется без социума, социум - это и условие нашей жизни, и беда. "Беда" - если социум требует полного конформизма, а так оно пока и есть, и было. Это все можно детально разобрать с помощью инструментария некоторых психологических теорий. В результате мы имеем дело с каким-то животным, условно говоря инстинктивным, но очень мощным и парализующим стремлением принадлежать к обществу и не быть им отторгнутым. Иначе - смерть. Это очень упрощенная картина, но все же. Так или иначе, но общество, будучи живой и самовоспроизводящейся системой, требует постоянного воспроизводства производительных сил (определенного ее количества), а это можно сделать ТОЛЬКО за счет частичного, но значительного, погашения сознания. Но общество, как и любая живая система, открыто к измеениям, и постоянно меняется.
Начинается статья так:
"С осени 1994 г. в оппозиционных кругах России активно обсуждается вопрос «почему народ безмолвствует?». Газета «Завтра» даже провела «круглый стол» на эту животрепещущую тему, пригласив на него, помимо обычной для «Завтра» публики, «известных масонов» Андрея Синявского и Марию Розанову. Я сам присутствовал на крупном сборище радикальной левой оппозиции, где опять-таки всех мучил вопрос «почему народ безмолвствует?». Основания для удивления, конечно, есть. Экономика России стремительно деградирует уже четвертый (если не пятый) год. Имущественное положение подавляющего большинства населения резко ухудшилось и продолжает ухудшаться (министры, правительственные чиновники и продажные экономисты, правда, уже третий год подряд рассказывают нам о «росте доходов населения» и т.д., но кто же из психически здоровых людей этой компании поверит?)...
Политические активисты-оппозиционеры, вспоминая, как повышение цен на проезд в городском транспорте на 12% в столице Венесуэлы вызвало трехдневные уличные бои, а вынесение оправдательного приговора полицейским-расистам - знаменитое Лос-Анджелесское восстание, начинают уже публично задавать вопрос: а есть ли вообще у народа России предел терпения, существует ли «болевой порог», за которым гражданин перестает терпеть унижения и угнетение и восстает, или такого порога нет и «русский народ» покорно позволит принести себя в жертву, превратить в безропотную тягловую силу, рабочую скотину, раба, уморить голодом, наконец? Как сказано в известной книжке Гайдара (не внука, разумеется, а деда), «что же это за страна, что же это за такая удивительная страна...?»...!
Основоположники марксизма были совершенно правы, когда писали, что вся история классовых обществ была историей постоянной борьбы классов, из этого еще не следует, что такая классовая борьба обязательно носила характер силового (и тем более - вооруженного) противостояния. Властвующее меньшинство действительно перманентно вело против подавленного большинства натуральную классовую войну, а это самое большинство во большей части годами, десятилетиями и столетиями покорно терпело. То, что население России подходит в черте массового голода и начинает уже потихоньку вымирать, - еще недостаточное условие для его борьбы с режимом.
История изобилует жуткими примерами куда более обильных голодных гекатомб, которые, однако, не влекли за собой открытого сопротивления. Классический пример такого рода: чудовищный голод, организованный англичанами в Индии.
Британская администрация грабила Индию методами, как раз характерными для хорошо нам сейчас знакомого периода «первоначального накопления капитала». Помимо чисто военных приемов - грабежа и экспроприации, англичане разоряли индийских крестьян непомерными налогами. Ост-Индская компания извлекала колоссальные доходы из неравноправной торговли и спекуляций[3]. Англичане сознательно разорили индийскую текстильную промышленность - конкурента британских текстильщиков. В результате в 1769-1770 гг. в основном центре индийского хлопчатобумажного производства - в Бенгалии - разразился голод, который унес треть населения - 7 млн чел.[4], а по другим подсчетам - все 10 миллионов[5]. В 80-х - 90-х гг. XVIII в. трагедия в Бенгалии повторилась - и теперь от голода вымерла уже половина населения - 10 млн чел.[6].
...
надо иметь в виду, что с завоеванием Америки и установлением, например, в испанских владениях стабильного колониального режима геноцид индейцев не прекратился. Он просто принял другую форму - форму классической эксплуатации. Испанская колониальная администрация разрушила традиционную - общинную - форму хозяйствования, введя принудительный труд на земле (близкий нашей барщине) - «систему энкомьенды». Одновременно была введена «мита» - отработочная система на рудниках. В результате индейское население, например, в вице-королевстве Новая Гранада стало так стремительно вымирать, что это повлекло за собой резкое сокращение доходов казны и побудило испанские власти в начале XVII в. разрешить индейцам Новой Гранады вновь коллективно владеть землей («система ресгуардос»), а в 1729 г. даже издать указ об освобождении индейцев от «миты». Поскольку в Новой Гранаде «мита» отрабатывалась преимущественно на золотых рудниках, понятно, что вымирание индейцев должно было принять тотальный характер, чтобы заставить Мадрид смириться с остановкой работ на золотых копях. В вице-королевстве Перу «мита» отрабатывалась на ртутных, медных, золотых и серебряных шахтах. На ртутных шахтах гибло 100% рабочей силы, на серебряных - 80 из каждых 100 рабочих (впрочем, и остальные 20, отбыв свой срок, возвращались домой умирать)[24]. Считается, что в течение колониального периода на шахтах Перу погибло свыше 8 млн индейцев[25]. В начале завоевания испанцами Перу на территории вице-королевства проживало до 10 млн индейцев, а по данным переписи 90-х гг. XVIII в., их оставалось не более 600 тыс.[26].
Если бы само по себе катастрофическое ухудшение жизненных условий однозначно вело к восстанию, то вся колониальная история Латинской Америки была бы историей одной большой бесконечной партизанской войны. Такой войне благоприятствовали природные условия континента, общинная система, сохранившаяся у индейцев, тот факт, что эксплуататоры были захватчиками и иноземцами, пришлым элементом, не знающим местных условий и плохо к ним приспособленным, а также значительный численный перевес коренного населения и то обстоятельство, что захватчики не понимали местных языков.
Европейское Средневековье вообще было периодом не спорадического, а постоянного голода. Даже Жак Ле Гофф, не склонный, как и все представители школы «Анналов», особенно напирать на экономические и социальные вопросы, вынужден был специально подчеркнуть: «Средневековый Запад - это прежде всего универсум голода, его терзал страх голода и слишком часто сам голод»[27]. Голод был, понятно, уделом «плебса», а не сеньоров. Ле Гофф добавляет: «Эта социальная дискриминация бедствий, которые поражали бедных и щадили богатых, была настолько нормальна для Средневековья, что все удивились, когда внезапно появилась «черная смерть», эпидемия чумы, от которой гибли без разбора и бедные и богатые»[28].
Европейские средневековые хроники перенасыщены такими строками: «Великий голод свирепствовал во всей Кампаньи...»[29]; «Голод был столь опустошителен, что можно было опасаться, что истреблен будет весь род людской»[30]; «Многие бежали от голода в другие места, но по дороге ночью гостеприимные хозяева перерезали им горло там, где бедняги нашли приют и беженцы шли в пищу хозяевам»[31]; «Жесточайший голод поразил земли Ливонии. Люди ели людей, и с виселиц по ночам крали трупы повешенных, и ели их»[32]; «В Штирии, Иллирии и Каринтии ... был голод жесток, ели кошек, собак и лошадей, разрывали могилы и ели похороненных»[33]: «Так много было умерших, что живых не хватало, чтобы хоронить мертвых, и те лежали на улицах без погребения и были пищей волкам; и волки привыкли к человечине и долго еще охотились потом на людей»[34].
Но если почитать русские летописи, то и там - то же самое: «Много людин тогда изомроша от голода»[35]; «Мнози от глада падающе умираху, дети пред родителями своими, отца и матери пред детьми своими»[36]; «И бысть мор людем з голоду, и всякую мертвечину яли, и нечистый скот, и птицы, и гад... глад был силен в Рускои земле; з голоду люди мертвых людеи ели, мроша по путем»[37]; «И глад бысть зело велик в Великом Новеграде: на торгу и по улицам трупие пси ядаху, и валяхуся главы и ноги, и на наметаху скудельницы, имат 3000 и 30, а по весне другую скудельницу. А в Смоленске четыре скудельницы: в двеух по 16000, а в третей 7000, а в четвертой скудельнице 9000»[38]; «Мор был столь велик, что живые не успевали погребать мертвых»[39].
По подсчетам А.Я. Шевеленко, в Европе в средние века «голодовки случались в среднем каждые 6 лет и нередко приводили к катастрофическим последствиям»[40]. В России, где климат суровее, чем в Западной Европе, неурожаи и голод, как известно, случались раз в 3 года вплоть до XX в.
По понятиям рядового современного политически активного гражданина, условия жизни большинства населения в Средневековье были такими, что по всей Европе должна была бушевать одна бесконечная крестьянская война. Конечно, нельзя сказать, что отношения между классами и сословиями в средние века складывались идиллически (один только список восстаний займет столько места, что его ни в какую статью не вставишь) - это даже если не считать обычного для Средневековья явления, когда социальный протест приобретал характер массовых еретических движений (альбигойцы, катары, вальденсы, богумилы, лолларды, гуситы и т.д.), - но все же несопоставимость социального ответа на невыносимые условия существования сама по себе впечатляет.
В Италии, скажем, XIV век был веком неурожаев, связанных с этим голода и чрезвычайного усиления социального гнета (сеньоры с неурожаями не считались), отягощенных еще и чумой. С 1300 по 1450 г. население Италии уменьшилось с 11 млн до 8 млн чел. Средняя продолжительность жизни в течение столетия сократилась с 40 лет до 20[41]. В таких условиях, кажется, страх перед смертью должен в принципе исчезнуть. Мы, однако, может пересчитать серьезные акты сопротивления по пальцам одной руки: восстание под руководством Дольчино в 1304-1307 гг., восстание Кола ди Риенцо в 1347 г., восстание сукноделов в Перудже в 1371 г., восстание чомпи в 1378 г., восстание тукинов в 1386-1387 гг."
Продолжение следует.
Тарасов критикует упрощенный подход части левых, полагающих, "что простое «усиление гнета» автоматически ведет к «усилению социальной борьбы» - это даже не вульгарный социологизм, это признак ненаучности мышления."
Тут не в "ненаучности" дело, а, скорее, в когнитивных искажениях. Пассивность же масс действительно производит крайне удивительное, если не сказать"дьявольское", впечатление. Тарасов там излагает свои мысли на этот счет, я с ним в целом согласен, только могу дополнить своими.
Проблема сложная, хотелось бы избежать упрощающих объяснений и обобщений, но я по прежнему вижу одну из центральных проблем - в нашей социальности. Человек и его психика не сформируется без социума, социум - это и условие нашей жизни, и беда. "Беда" - если социум требует полного конформизма, а так оно пока и есть, и было. Это все можно детально разобрать с помощью инструментария некоторых психологических теорий. В результате мы имеем дело с каким-то животным, условно говоря инстинктивным, но очень мощным и парализующим стремлением принадлежать к обществу и не быть им отторгнутым. Иначе - смерть. Это очень упрощенная картина, но все же. Так или иначе, но общество, будучи живой и самовоспроизводящейся системой, требует постоянного воспроизводства производительных сил (определенного ее количества), а это можно сделать ТОЛЬКО за счет частичного, но значительного, погашения сознания. Но общество, как и любая живая система, открыто к измеениям, и постоянно меняется.
Начинается статья так:
"С осени 1994 г. в оппозиционных кругах России активно обсуждается вопрос «почему народ безмолвствует?». Газета «Завтра» даже провела «круглый стол» на эту животрепещущую тему, пригласив на него, помимо обычной для «Завтра» публики, «известных масонов» Андрея Синявского и Марию Розанову. Я сам присутствовал на крупном сборище радикальной левой оппозиции, где опять-таки всех мучил вопрос «почему народ безмолвствует?». Основания для удивления, конечно, есть. Экономика России стремительно деградирует уже четвертый (если не пятый) год. Имущественное положение подавляющего большинства населения резко ухудшилось и продолжает ухудшаться (министры, правительственные чиновники и продажные экономисты, правда, уже третий год подряд рассказывают нам о «росте доходов населения» и т.д., но кто же из психически здоровых людей этой компании поверит?)...
Политические активисты-оппозиционеры, вспоминая, как повышение цен на проезд в городском транспорте на 12% в столице Венесуэлы вызвало трехдневные уличные бои, а вынесение оправдательного приговора полицейским-расистам - знаменитое Лос-Анджелесское восстание, начинают уже публично задавать вопрос: а есть ли вообще у народа России предел терпения, существует ли «болевой порог», за которым гражданин перестает терпеть унижения и угнетение и восстает, или такого порога нет и «русский народ» покорно позволит принести себя в жертву, превратить в безропотную тягловую силу, рабочую скотину, раба, уморить голодом, наконец? Как сказано в известной книжке Гайдара (не внука, разумеется, а деда), «что же это за страна, что же это за такая удивительная страна...?»...!
Основоположники марксизма были совершенно правы, когда писали, что вся история классовых обществ была историей постоянной борьбы классов, из этого еще не следует, что такая классовая борьба обязательно носила характер силового (и тем более - вооруженного) противостояния. Властвующее меньшинство действительно перманентно вело против подавленного большинства натуральную классовую войну, а это самое большинство во большей части годами, десятилетиями и столетиями покорно терпело. То, что население России подходит в черте массового голода и начинает уже потихоньку вымирать, - еще недостаточное условие для его борьбы с режимом.
История изобилует жуткими примерами куда более обильных голодных гекатомб, которые, однако, не влекли за собой открытого сопротивления. Классический пример такого рода: чудовищный голод, организованный англичанами в Индии.
Британская администрация грабила Индию методами, как раз характерными для хорошо нам сейчас знакомого периода «первоначального накопления капитала». Помимо чисто военных приемов - грабежа и экспроприации, англичане разоряли индийских крестьян непомерными налогами. Ост-Индская компания извлекала колоссальные доходы из неравноправной торговли и спекуляций[3]. Англичане сознательно разорили индийскую текстильную промышленность - конкурента британских текстильщиков. В результате в 1769-1770 гг. в основном центре индийского хлопчатобумажного производства - в Бенгалии - разразился голод, который унес треть населения - 7 млн чел.[4], а по другим подсчетам - все 10 миллионов[5]. В 80-х - 90-х гг. XVIII в. трагедия в Бенгалии повторилась - и теперь от голода вымерла уже половина населения - 10 млн чел.[6].
...
надо иметь в виду, что с завоеванием Америки и установлением, например, в испанских владениях стабильного колониального режима геноцид индейцев не прекратился. Он просто принял другую форму - форму классической эксплуатации. Испанская колониальная администрация разрушила традиционную - общинную - форму хозяйствования, введя принудительный труд на земле (близкий нашей барщине) - «систему энкомьенды». Одновременно была введена «мита» - отработочная система на рудниках. В результате индейское население, например, в вице-королевстве Новая Гранада стало так стремительно вымирать, что это повлекло за собой резкое сокращение доходов казны и побудило испанские власти в начале XVII в. разрешить индейцам Новой Гранады вновь коллективно владеть землей («система ресгуардос»), а в 1729 г. даже издать указ об освобождении индейцев от «миты». Поскольку в Новой Гранаде «мита» отрабатывалась преимущественно на золотых рудниках, понятно, что вымирание индейцев должно было принять тотальный характер, чтобы заставить Мадрид смириться с остановкой работ на золотых копях. В вице-королевстве Перу «мита» отрабатывалась на ртутных, медных, золотых и серебряных шахтах. На ртутных шахтах гибло 100% рабочей силы, на серебряных - 80 из каждых 100 рабочих (впрочем, и остальные 20, отбыв свой срок, возвращались домой умирать)[24]. Считается, что в течение колониального периода на шахтах Перу погибло свыше 8 млн индейцев[25]. В начале завоевания испанцами Перу на территории вице-королевства проживало до 10 млн индейцев, а по данным переписи 90-х гг. XVIII в., их оставалось не более 600 тыс.[26].
Если бы само по себе катастрофическое ухудшение жизненных условий однозначно вело к восстанию, то вся колониальная история Латинской Америки была бы историей одной большой бесконечной партизанской войны. Такой войне благоприятствовали природные условия континента, общинная система, сохранившаяся у индейцев, тот факт, что эксплуататоры были захватчиками и иноземцами, пришлым элементом, не знающим местных условий и плохо к ним приспособленным, а также значительный численный перевес коренного населения и то обстоятельство, что захватчики не понимали местных языков.
Европейское Средневековье вообще было периодом не спорадического, а постоянного голода. Даже Жак Ле Гофф, не склонный, как и все представители школы «Анналов», особенно напирать на экономические и социальные вопросы, вынужден был специально подчеркнуть: «Средневековый Запад - это прежде всего универсум голода, его терзал страх голода и слишком часто сам голод»[27]. Голод был, понятно, уделом «плебса», а не сеньоров. Ле Гофф добавляет: «Эта социальная дискриминация бедствий, которые поражали бедных и щадили богатых, была настолько нормальна для Средневековья, что все удивились, когда внезапно появилась «черная смерть», эпидемия чумы, от которой гибли без разбора и бедные и богатые»[28].
Европейские средневековые хроники перенасыщены такими строками: «Великий голод свирепствовал во всей Кампаньи...»[29]; «Голод был столь опустошителен, что можно было опасаться, что истреблен будет весь род людской»[30]; «Многие бежали от голода в другие места, но по дороге ночью гостеприимные хозяева перерезали им горло там, где бедняги нашли приют и беженцы шли в пищу хозяевам»[31]; «Жесточайший голод поразил земли Ливонии. Люди ели людей, и с виселиц по ночам крали трупы повешенных, и ели их»[32]; «В Штирии, Иллирии и Каринтии ... был голод жесток, ели кошек, собак и лошадей, разрывали могилы и ели похороненных»[33]: «Так много было умерших, что живых не хватало, чтобы хоронить мертвых, и те лежали на улицах без погребения и были пищей волкам; и волки привыкли к человечине и долго еще охотились потом на людей»[34].
Но если почитать русские летописи, то и там - то же самое: «Много людин тогда изомроша от голода»[35]; «Мнози от глада падающе умираху, дети пред родителями своими, отца и матери пред детьми своими»[36]; «И бысть мор людем з голоду, и всякую мертвечину яли, и нечистый скот, и птицы, и гад... глад был силен в Рускои земле; з голоду люди мертвых людеи ели, мроша по путем»[37]; «И глад бысть зело велик в Великом Новеграде: на торгу и по улицам трупие пси ядаху, и валяхуся главы и ноги, и на наметаху скудельницы, имат 3000 и 30, а по весне другую скудельницу. А в Смоленске четыре скудельницы: в двеух по 16000, а в третей 7000, а в четвертой скудельнице 9000»[38]; «Мор был столь велик, что живые не успевали погребать мертвых»[39].
По подсчетам А.Я. Шевеленко, в Европе в средние века «голодовки случались в среднем каждые 6 лет и нередко приводили к катастрофическим последствиям»[40]. В России, где климат суровее, чем в Западной Европе, неурожаи и голод, как известно, случались раз в 3 года вплоть до XX в.
По понятиям рядового современного политически активного гражданина, условия жизни большинства населения в Средневековье были такими, что по всей Европе должна была бушевать одна бесконечная крестьянская война. Конечно, нельзя сказать, что отношения между классами и сословиями в средние века складывались идиллически (один только список восстаний займет столько места, что его ни в какую статью не вставишь) - это даже если не считать обычного для Средневековья явления, когда социальный протест приобретал характер массовых еретических движений (альбигойцы, катары, вальденсы, богумилы, лолларды, гуситы и т.д.), - но все же несопоставимость социального ответа на невыносимые условия существования сама по себе впечатляет.
В Италии, скажем, XIV век был веком неурожаев, связанных с этим голода и чрезвычайного усиления социального гнета (сеньоры с неурожаями не считались), отягощенных еще и чумой. С 1300 по 1450 г. население Италии уменьшилось с 11 млн до 8 млн чел. Средняя продолжительность жизни в течение столетия сократилась с 40 лет до 20[41]. В таких условиях, кажется, страх перед смертью должен в принципе исчезнуть. Мы, однако, может пересчитать серьезные акты сопротивления по пальцам одной руки: восстание под руководством Дольчино в 1304-1307 гг., восстание Кола ди Риенцо в 1347 г., восстание сукноделов в Перудже в 1371 г., восстание чомпи в 1378 г., восстание тукинов в 1386-1387 гг."
Продолжение следует.