О начале войны, антисоветских мифах и геополитике
Владимир Сергеевич Бушин вспоминает о Великой Отечественной Войне и комментирует антисоветскую мифологию.
- Как вам вспоминается 22 июня 41-го?
- Я помню этот день до полудня, до выступления по радио Молотова. Обычный день семнадцатилетнего москвича, только что окончившего школу, озабоченного тем, что делать дальше. Но то, что произошло незадолго до этого часа и после него, врезалось в память на всю жизнь.
За два дня до этого у нас, десятиклассников 437-й школы Сталинского района Москвы - это в Измайлове - был выпускной вечер, на котором иные из нас - и девушки и ребята - впервые осушили бокалы вина, ну, может быть, как я, второй раз после встречи Нового 1941 года. И много было смеха, шуток, порхания и перепархивания многозначительных взглядов…
А 22-го мы с моим одноклассником Борисом Федоровым утром куда-то ходили. И вот возвращались домой, а двор наш издавна, видимо, еще с дореволюционной поры, со времени бесчисленных балканских войн именовался Балканом. Видимо, потому что там нередко случались драки с ребятами соседнего двора, который назывался Старым. «Парень с Балкана» - это имело особый смысл.
В нашем дворе в стоявшем как бы на полуострове, омываемом речушкой Серебрянкой, доме №15 на втором этаже жила наша ровесница Сима Ионова. До шестого класса она училась с нами в одной школе в параллельном классе. Школу по цвету её кирпичной кладки называли Красной в отличие от Белой, начальной, еще земской четырехклассной школы, действительно белой. Но с шестого класса Сима почему-то оказалась в другой, кажется, в 445-й школе, находившейся тоже на Первомайской улице в новом поселке Измайлове недалеко от нашей.
И вот мы с Борисом почему-то решили зайти к Симе, хотя я никогда у нее не был и не мог вообразить себя в этом святилище, ибо пора признаться, что с пятого класса я был пламенно, тайно и безответно влюблен в Симу. Какая девушка была!.. Первая осознанная любовь… Каждая случайная встреча - как встречи Петрарки с Лаурой. До сих пор помню и вижу ей бардовое пальто. Одноклассники почему-то знали мою тайну и подшучивали надо мной. С фронта я иногда писал ей, она отвечала, но когда я вернулся, она уже окончила медицинский институт и была не Ионовой, а Бутюгиной. Знал я этого Бутюгина. В селе Измайлове на Никитинской улице напротив Хабаринских ворот стоял их самый богатый в селе дом… А последний раз я встретил Серафиму на нашем же дворе по дороге к трамваю, который ходил по Первомайской. Она была озабочена поступлением сына в институт.
Есть у Симона Чиковани стихи в переводе Николая Тихонова:
Мы прекраснейшим только то зовем,
Что созревшей силой отмечено -
Виноград стеной или река весной,
Или нив налив, или женщина.
Это о Серафиме в ту пору. Береника на высоких каблуках…
И вот 22 июня минут за двадцать до двенадцати мы поднялись на второй этаж дома №15, постучали или позвонили в правую дверь на лестнице в углу, и Симочка вышла. Она почему-то не позвала нас в комнату, мы стояли на пороге и о чем-то говорили. О чем? Скорей всего, что теперь делать, куда поступать. Она ведь тоже окончила школу… Вдруг из глубины квартиры мы услышали радио: «Товарищи, через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение!» И сразу мысль: война!
- Вы ждали войну или она оказалась полной неожиданностью?
- Как сказать… И да и нет. Мы уже давно жили, как пели в песнях того времени:
Тучи над городом встали.
В воздухе пахнет грозой…
Если завтра война, если враг нападет,
Если грозное время настанет,
Как один человек весь советский народ
За любимую родину встанет…
Так и произошло 22 июня сорок первого.
Для многих, и для меня в том числе, первым тревожным знаком был ещё день 5 мая 41 года, когда Сталина назначили главой правительства. В самом деле, он же всю жизнь был Генеральным секретарем ЦК, и ему уже перевалило за шестьдесят, и к Молотову, который был главой правительства, нет никаких претензий, он стал первым заместителем, - и вдруг! В чем же дело, почему? Естественно, приходила мысль, что возрастает угроза войны, и в связи с этим во главе не только партии, но и правительства дожжен быть именно Сталин. А уж знаменитое «Сообщение ТАСС» 14 июня 41 года, в котором рисовалась благостная картина советско-германских отношений, воспринималась просто как знак беды. И смешны мне разговоры о том, что это чисто разведывательное сообщение дезориентировало народ, сбило с толку военных… И несмотря на тревогу, все-таки… Ведь в плохое, в несчастье верится с трудом.
Сима почему-то не сказала нам: «Давайте послушаем, что за сообщение». Мы помчались ко мне домой, это недалеко, и успели к черной тарелке репродуктора к самому началу выступления Молотова. До сих пор слышу его взволнованный, немного заикающийся голос: «Граждане и грАжданки Советского Союза!» Да, он сказал именно так непривычно: грАжданки. А ведь можно было просто употребить одно всеохватное слово «граждане». Видимо, сказались спешка и волнение.
Сейчас порой приходится слышать, в частности, от достопочтенного Даниила Гранина, что вот, мол, когда народ увидел зверства немцев, тогда он и поднялся, тогда войну и нарекли Отечественной. На самом деле уже в этом первом правительственном выступлении было сказано: «В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за родину, за честь, за свободу».
Другие скептики недоумевают, а то и негодуют: да почему же 22 июня не выступил по радио сам Сталин? Это чаще всего люди нынешней формации. Они привыкли к тому, что чуть что, как тут же выступает президент или глава правительства. Вот недавно наши хоккеисты на чемпионате мира получили бронзовые медали. Ведь не медные! Как же их не поздравить. И мы слышим державную речь. Или почила в Бозе выдающаяся антисоветчица Валерия Новодворская. Нельзя не выразить публично свою глубокую скорбь. И тому подобное.
Эти скептики даже не интересуются: а Гитлер выступил? Ведь у него было всё в руках, всё спланировано - и день и час, но дело ограничилось тем, что рано утром Геббельс зачитал по радио длинное и нудное, как дипломатическая нота, обращение Гитлера к армии и к членам своей партии, которое кончалось мольбой: «Да поможет нам Бог!». Потом была пресс-конференция для журналистов. 22 июня из политических лидеров воюющих стран выступил по радио только Черчилль. Еще бы! Это был счастливейший день его жизни, он понял: Англия, целый год стоявшая против Германии один на один, спасена! Это была прекрасная речь, в ней английский премьер выразил полное сочувствие нам, хотя и сказал, что не отказывается ни от одного прежнего слова о Советском Союзе, о коммунистах.
Некоторые авторы, желая «оправдать» молчание Сталина в этот день, уверяют, что у него была тяжелейшая форма ангины, и он просто не мог говорить. Никакой ангины не было. А ему и не надо, и нельзя, да и некогда было выступать, ибо, во-первых, он должен был решить множество важнейших вопросов, дорога была каждая минута, и в этот день у него состоялось 29 встреч и бесед с военными, наркомами и другими ответственными лицами. А всего за первую неделю войны - зафиксировано 174 встречи. Это только в кремлевском кабинете, но были встречи и дома, о которых мы знаем только по воспоминаниям, например знаменитого авиаконструктора А.С.Яковлева. Это к сведению тех, кто продолжает твердить о «параличе Сталина» в первые дни войны, как Э.Радзинский.
Но главное в том, что его слово было столь весомым и в стране, и во всём мире, что он не мог просто объявить о нападении, в чём и состояла суть выступления Молотова. Сталин обязан был выждать и посмотреть, как будут развиваться события на фронте и в мире, и дать объяснение происшедшему. Он это и сделал в своей великой речи 3 июля: «Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!». Я слушал эту речь рано утром, собираясь на работу в авиационном заводе им.Лепсе. И Сталин тоже вспомнил нашествие Наполеона и назвал начавшуюся войну Отечественной. Это свидетельствует о том, что руководство страны ясно понимало масштаб происшедшего.
Эта речь имела огромное значение. Как и последовавшие вскоре назначения Сталина председателем Государственного комитета обороны, Верховным Главнокомандующим и наркомом обороны. Как и речь его 6 ноября на заседании Моссовета, посвященном 24-й годовщине Октябрьской революции, и 7 ноября на Красной площади во время парада.
- Этот парад чтят и ныне.
- Да, стыдливо скрывая, чему он был посвящен. Можно подумать, что Дню физкультурника. Позор! А ведь подумать только, немецкие танки в тридцати верстах от Москвы, а Сталин приказывает провести парад и произносит там бессмертную речь... За одно это ему полагается памятник в Кремле.
На днях в одной уважаемой газете литератор, принадлежащий к старшему поколению и стоящий на патриотических позициях, обличающий, например, Чубайса-второго за его чумное заявление, что Сталин был лучшим другом Гитлера, и только слишком бурным выражением дружеских чувств по ошибке довел дружка до самоубийства, - этот литератор вдруг заявил: «Я догадываюсь(!), что в либеральных мифах исторической правды ничуть не больше, чем в песнях о Сталине». Догадывается!.. Однако какую же неправду угадал он в этих песнях? Сталин возглавлял страну, совершавшую невиданный в ее истории рывок в своем развитии, он возглавлял армию, спасшую страну от гибели, и это естественно рождало стихи и песни в его честь.
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет отчизна нас!
За слезы наших матерей…
Так до сих пор поет Иосиф Кобзон. И в чем тут «либеральный миф»?
Выпьем за родину, выпьем за Сталина!
Это из песни на слова фронтовика Павла Шубина. И разве эту песню поют братья Чубайсы? Разве им аккомпанирует на балалайке известный балалаечник Сванидзе или столь же знаменитый гармонист Млечин?
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.
Смелыми Сталин гордится,
Смелого любит народ.
Что тут неправда? Что пуля ничего не боится? Верно, не боится пуля-дура. Что штык «берет» и смелого? Тоже верно. Та ведь в песнях-то еще и не то может быть. Например: «Я опущусь на дно морское, Я поднимусь под облака…» Надо понимать, что такое песня. Но Сталин-то действительно гордился смелыми, и действительно их любит народ: Чапаева, Чкалова, Талалихина, Прохоренко…Надо, говорю, понимать, чувствовать, что такое песня, прежде чем устраивать ей шмон за «историческую правду». Ну, это к слову.
А есть и такие люди, которые считают себя обманутыми. Цитируют выступление Молотова: «Сегодня в 4 часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…». И вопрошают: «Как так без объявления войны? А посол Шуленбург? Он же предал Молотову ноту». О ноте ничего неизвестно, но устно посол действительно сделал заявление. Но когда? Об этом сказано в выступлении Молотова: спустя полтора-два часа после нападения. Оно ведь началось-то раньше четырех часов. При той технике, при полной готовности армии и уже выбранных целях удара за это время можно такое натворить! И они натворили…
Позволю себе упомянуть и о тех, кто уже много лет уверяет, что вовсе не Молотов объявил о нападении немцев, а диктор Юрий Левитан. Другие энтузиасты святой правды уточняют: нет, объявил-то Молотов, но ему никто не поверил, а вот когда его текст зачитал Левитан, тогда все поняли. И вообще, говорят, Гитлер считал Левитана своим личным врагом №1, занес в специальный списочек, выучил русский язык, чтобы слушать его, и обещал громадные деньги за его поимку и доставку живым или мертвым в Новую имперскую канцелярию. Поверьте, я читал это своими глазами.
- Что вы чувствовали в тот день? Какие были настроения вокруг?
- А какие тут могли быть необыкновенные чувства? Что вообще может чувствовать человек, на родину которого напал враг? И мы знали, что враг силен, жесток и коварен. Думаю, что мои чувства 22 июня 1941 года мало чем отличались от чувств князя Андрея и Пьера Безухова 24 июня 1812 года: пришла великая беда и надо её одолеть. И помните слова князя Андрея? «Я бы пленных не брал…» В этом мы с ним, пожалуй, расходимся.
Есть две замечательных фотографии: советские люди слушают выступление Молотова. На одной - случайные прохожие на Никольской улице Москвы, застигнутые врасплох и словно окаменевшие. На другой - рабочие какого-то завода, видимо, заранее извещенные о выступлении. Вглядитесь в их лица. На всех написано одно: большая беда!
Но представьте себе, жили тогда в большой стране и такие граждане, которые радовались войне. К моему изумлению, ими были два моих однокурсника по Литературному институту, впоследствии довольно известные литераторы. Они написали об этом в своих воспоминаниях. Вот один из них:
«Увидев меня и маму, отец соскочил с электрички на платформу и сказал: - Война...
Услыхав это слово, я мгновенно забыл обо всём, что волновало меня. Вот оно! Наконец-то! Я не понимал, почему плачет мама, почему не радуется отец. Я радовался... Радость моя была искренней, неподдельной. Случилось, наконец, самое главное - то, к чему мы всё время готовились, чего так долго ждали!» (Скучно не было. М., 2004, с.76). Чего это «мы ждали»-то? Братания, что ли? А ведь парню было уже не десять-двенадцать, когда мальчишки играют в казаков-разбойников, а пятнадцать лет, комсомолец, ровесник тех девушек, что на Никольской, потрясенные, слушали Молотова.
То же самое читаем у второго: «Мы обрадовались, когда услышали по радио: война!» (Жизнь, подаренная дважды. М.,1999. с.32). Это ещё удивительней: автору было в тот день без пустяка уже восемнадцать лет, окончил школу, студент техникума. Да, как сказал классик, «страшно далеки они от народа».
Первый из них еще и вот что поведал «Когда началась война, Сталин впал в такую глубокую прострацию, что готов был предложить Гитлеру Украину и все другие, уже захваченные, земли». Готов был!.. И что, позвонил Гитлеру, а тот трубку не взял или не захотел никакой Украины?
«...Выйдя из прострации, Сталин наспех соорудил вместо рухнувшей идеологической схемы другую, призвав на помощь великие тени русских полководцев, в том числе и тех, которые ещё вчера третировались». В речи 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин напутствовал солдат, что текли могучей рекой мимо Мавзолея: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Да, было время, когда кое-какие из этих имен третировались. Ещё как! Например, стихотворец по имени Джек глумился не только над Мининым и Пожарским, но и над родиной:
Подумаешь, они спасли Россию!
А, может, и не стоило спасать?
- Когда вы были призваны?
- Первый раз я получил повестку в октябре 41 года, в самую отчаянную пору битвы за Москву. Мы с матерью пришли с вещами на призывной пункт на Семеновской улице. Там стояли столы. Я подошел к тому, на котором были написаны крупные буквы А,Б и В. Протянул мужчине, сидевшему за столом, паспорт. Он развернул его, посмотрел и просто заорал: «Тебе же нет восемнадцати. Чего ты явился? А ну, шпарь домой, жди повестки!»
Ничего не оставалось, как шпарить и ждать. Через несколько месяцев дождался. Судьба…
- У вас не возникло отчаяния, ощущения слабости Красной Армии?
- Очень это ныне в большой цене - отчаяние, слабость, даже разгром Красной Армии. С такими вопросами лучше обращаться Д.Гранину. Он постоянно твердит, что по всем данным мы должны были проиграть войну. Вот у него, заместителя командира батальона по комсомолу, возможно, было отчаяние. Я его спрашивал: по каким данным - по историческим? Но они противоречат вашей уверенности: все нашествия на Россию кончались крахом. По экономически? Но к началу войны СССР стал могучей индустриальной державой. По недостатку населения? По отсутствию патриотизма? Он не ответил, ибо ответить тут нечего. Если наша армия была бы слабой, то что могло помешать Гитлеру осуществить полностью свой план: в два-три месяца захватить Москву, Ленинград, Киев и - победный парад на Красной площади. Еще 3 июля начальник Генштаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Ф.Гальдер записал в дневнике: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней». А ведь знаток, военный интеллектуал, входивший в первую пятерку руководителей вермахта. На другой день 4 июля не мог сдержать ликования и сам Гитлер: «Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Ведь войну он уже проиграл» (В.Дашичев. Банкротство стратегии германского фашизма. М.1973. Т.2, с.205). Мы доставим ему это удовольствие - оказаться в положении противника. Им обоим не пришло на ум даже вспомнить, что ведь и с Польшей возились все-таки два-три недели, и с Францией - 43 дня. Вот как успех начисто отбивает разум даже у весьма не глупых людей.
Ведь лишь через три месяца удалось захватить только Киев. Красная Армия, обливаясь кровью, однако же разбила вдребезги их блицкриг. Фундамент победы был заложен именно тогда.
А уж после разгрома под Москвой и увольнения чохом 35 генералов среди них, генералов-то, начались самоубийства.
- А разве у нас не было самоубийств?
- Были. Первым застрелится командующий авиацией Западного фронта, в первый же день войны понесшего ужасные потери в воздухе и на земле.
- А потом в отчаянные дни 41 и 42 годов?
- По подсчетам дотошного полковника Н.Дронова, потом не выдержали и свели счеты с жизнью ещё 8 наших генералов. А у немцев - 110. Заодно приведу из того же источника число пленных среди генералов. У нас в плен попали 72 генерала, у немцев - 553. Соотношение - как голоса телезрителей в поединке Леонида Гозмана, когда он бесстрашно выходит на бой с Зюгановым или Прохановым.
Ныне развелось очень много мыслителей, которые обожают рассуждать о слабости Красной Армии, умалчивая о том, что было с другими армиями Европы под ударами немцев. Немцы польскую армию расколошматили в две-три недели. А французы с англичанами превосходили силой немцев и после объявления войны имели восемь спокойных месяцев для подготовки отпора. И что? Через 43 дня в Компьенском лесу в том же вагоне, в котором в1918 подписали капитуляцию немцы, теперь подписали французы…. После чего французы стали в Африке воевать против англичан, вчерашних союзников. Да и у нас в плену оказалось 23136 французов. В плену! А сколько сложили головы, сколько по ранению отбыли под подол Марианны?
- Вообще на фронте между собой солдаты обсуждали перспективы войны?
- Мы и слов таких не знали - перспектива.
- Какие настроения преобладали?
- Их хорошо выразил Твардовский:
Не зарвемся, так прорвемся,
Живы будем - не помрём.
Час придет - назад вернемся,
Что отдали - все вернем.
- Вы помните свой первый бой? Что можете о нём рассказать?
- Я помню, как первый раз наш взвод, которым командовал ныне живущий в Алуште мой друг, тогда лейтенант Алексей Павлов, попал под бешеный обстрел. Это было в городке Мосальске Калужской области. Ну, набрались страху, набрались. Однако в штаны никто не наложил. А военная специальность моя - связист, как, допустим, у Виктора Астафьева. Наша задача - кровь из носа - дать связь. Но он был телефонистом и, как писатель, постоянно врал о войне: в Советское время с тремя плюсами в пользу Красной Армии, а в антисоветское - с пятью минусами против Красной Армии, т.е в пользу вермахта. А я был радистом и как в то время старался, так и сейчас стараюсь показать подлинную цену таких метаморфоз горбачевско-ельцинских Героев.
- Что вы думаете об институте комиссаров в советской армии? Долгие годы формировался миф о трусливых и жестоких политруках…
- Мне и говорить-то об этом противно. Слишком мягко сказано - миф. Это клевета и главным образом тех, кто и в мирное-то время армии не служил… У нас комиссаром был капитан Титенский, достойнейший человек.
- Есть такая формула, что война - это тяжёлая работа. А как же героизм, самопожертвование? На фронте вообще приходилось думать об этом? Что называется, рефлексировать на тему подвига.
- Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать. Разумеется, война это тяжелая работа. Но почему «а как же» - разве это противостоит подвигу, героизму? А такие слова как «рефлектировать», я вам уже сказал - и теперь-то не понимаю, а уж тогда… Тогда голова была забита очень понятными словами «мессер», «юнкерс», «фокке-вульф», «дорнье»… Попробуй не знай их, они же смертью грозили. Впрочем, иногда мы, кажется, рефлексировали над котелками с кашей.
- Говорят и так, что, мол, победная риторика в довоенных газетах и фильмах - дымовая завеса. Вы ощущали на себе «давление пропаганды»?
- О Господи! Не обходится ныне без дымовых завес, риторики, давления пропаганды… Мы читали в газетах стихи Симонова:
Знай, никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И никто её не спасет,
Если ты её не спасешь!
Это что - дымовая завеса, пропаганда? Да, пропаганда, агитация. И будь они благословенны.
Мы читали стихи Светлова:
Я стреляю - и нет справедливости
Справедливее пули моей.
Это давление пропаганды?.. Немцы на нас давили, а не пропаганда. Давили до самой Москвы, до Сталинграда.
- Одно из самых распространённых обвинений Сталина - что он возлагал слишком большие надежды на договор между СССР и Германией о ненападении. А потому наша армия оказалась не готова сопротивляться.
- Даже сопротивляться… А Брестская крепость, Одесса, Ельня, Севастополь, а разгром под Москвой? А летчики Харитонов, Жуков, Задорцев - первые за войну Герои Советского Союза. Это же самое начало, первые дни и месяцы войны. Так что, признать нам наших героев непротивленцами? А может и покаяться? Что-то давненько я не слышал этого призыва после смерти академика Лихачева… У Сталина, у всех нас были слишком веские основания опасаться нового «похода Антанты». Теперь-то известно, например, что во время войны с финнами, французы готовились и послать экспедиционный корпус на помощь им и бомбардировать бакинские нефтепромыслы. А потом аж восемь месяцев длилась «странная войны», будущие союзнички не беспокоили немцев, а выжидали, надеялись, что Гитлер бросится на Россию. А он неблагодарный со всего маху им врезал. И те всего лишь двадцатилетней давности походы жили в памяти нашего народа. А Черчилль был не только их организатором, о чем писал ещё Ленин. Сейчас его великая надежда состояла в войне между Германией и СССР. И вообще, что такое Черчилль? Это человек, который только на четыре года уступил Гитлеру высокий пост врага России №1. Так что Сталин обязан был быть крайне осторожным. Мы балансировали над пропастью. И, разумеется, тут чрезвычайно трудно найти меру. Руководство страны знало, что войны с Германией не избежать, но не смогло определить срок, день, час.
А разве французы и англичане догадывались, что произойдет 10 мая 1940 года? Разве американцы предугадали 7 декабря 1941 года - удар японцев, уничтоживший почти весь их Тихоокеанский флот. А ведь эскадра шла от Курильских островов целую неделю открытым морем, где спрятаться негде. И Рузвельт вначале отказывался верить, что флот погиб. Да и для немцев были полной неожиданностью и наше контрнаступление под Москвой 5 декабря 1941 года, и наш прорыв 19 ноября под Сталинградом, а через несколько дней -- окружение, и наша артиллерийская буря на Курской дуге за полчаса до их запланированной атаки. А ведь это уже во время войны, когда ушки на макушке. А главная неожиданность для немцев это, конечно, полный разгром, безоговорочная капитуляция в Берлине. Незадолго до конца Гитлер признал: «Мы распахнули дверь, но не знали, что за ней!» А за ней была великая страна во главе с великим вождем.
- Можно ли считать, что Германия успешно прошла «денацификацию»?
- Игорь Шафаревич писал в «Нашем современнике, что-де Солженицын подсчитал, что было осуждено 86 тысяч нацистов. Но никакой необходимости подсчитывать (да и как он мог это сделать?) не было. Сведения о денацификации широко публиковались в открытой печати. Так вот, не осуждено, а привлечено к суду было 86498 человек, но из них 76602 были оправданы (Правда.5 января 1986). Вот и считайте. И примите во внимание, что фашизм сейчас цветет не в Германии, а гораздо ближе.
- Кто, по-вашему, сегодня главные враги и наиболее вероятные противники России?
- У Куприна в «Поединке» есть сцена «урок словесности». Фельдфебель спрашивает солдата Овечкина:
- Кто для Росси враг внешний и внутренний?
Овечкин вскакивает и радостно кричит:
- Унешние враги - япошки, германцы. А унутренние - бунтовщики, конокрады, жиды и поляки!
Вся Россия тогда смеялась над этим «уроком словесности». Прошло много лет. Конокрады перевелись. Поляки из унутренних стали унешними, разместили у себя американские военный базы и ждут, когда мы по ним бабахнем. Жидов, по мнению одних, в России тоже не осталось. Все стали евреями. Но по мнению одной известной русской поэтессы, урожденной еврейки,
Как мало в России евреев осталось.
Как много жидов развелось.
Да, когда-то в Большом зале консерватории я сиживал рядом с Гольденвейзером, игравшим в шахматы со Львом Толстым, слушал в Политехническом Пастернака, был знаком с Михаилом Светловым, жил в добром соседстве с Наумом Гребневым (Рабахом), талантливейшим переводчиком Гамзатова («Журавли»)… Никого не осталось, а нахлынула орда… И все голосят об одном: как отвратительно было Советское время, как позорно мы воевали…
- Как вам кажется, Советский Союз в 50-е - 80-е годы адекватно реагировал на военные угрозы?
- Я не знаю, что такое адекватно. Аккуратно, что ли? Тогда могу сказать, что Советский Союз отвечал на военные угрозы очень аккуратно - разумно, достойно, твердо, своевременно, как полагается уважающей себя стране. Когда, например, над Свердловском - Разве это не угроза? Вон куда забрался! - обнаружили американский самолет У-2, который не отвечал на наши вызовы, его очень аккуратно сбили первой же ракетой. Когда в соседнем Афганистане возникла угроза реакционного переворота и американской оккупации, а правительство страны обратилось за помощь, мы её оказали. И 13 тысяч наших ребят сложили головы за благоденствие этой страны и за безопасность родины. Но пришел Горбачев и вывел наши войска. Туда немедленно нагрянули американцы. Что там сейчас, страшно подумать.
- Верно ли утверждать, что после войны милитаризация советского общества, экономики была избыточной?
- Что такое милитаризация общества - все ходили с берданками, а под кроватью у каждого лежала атомная бомба? Если бы наша вооруженность не была такой, какой она была, то американцы осуществили бы известный теперь план атомной бомбардировки ста наших городов. И им это избыточным не показалось бы.
ИСТОЧНИК
- Как вам вспоминается 22 июня 41-го?
- Я помню этот день до полудня, до выступления по радио Молотова. Обычный день семнадцатилетнего москвича, только что окончившего школу, озабоченного тем, что делать дальше. Но то, что произошло незадолго до этого часа и после него, врезалось в память на всю жизнь.
За два дня до этого у нас, десятиклассников 437-й школы Сталинского района Москвы - это в Измайлове - был выпускной вечер, на котором иные из нас - и девушки и ребята - впервые осушили бокалы вина, ну, может быть, как я, второй раз после встречи Нового 1941 года. И много было смеха, шуток, порхания и перепархивания многозначительных взглядов…
А 22-го мы с моим одноклассником Борисом Федоровым утром куда-то ходили. И вот возвращались домой, а двор наш издавна, видимо, еще с дореволюционной поры, со времени бесчисленных балканских войн именовался Балканом. Видимо, потому что там нередко случались драки с ребятами соседнего двора, который назывался Старым. «Парень с Балкана» - это имело особый смысл.
В нашем дворе в стоявшем как бы на полуострове, омываемом речушкой Серебрянкой, доме №15 на втором этаже жила наша ровесница Сима Ионова. До шестого класса она училась с нами в одной школе в параллельном классе. Школу по цвету её кирпичной кладки называли Красной в отличие от Белой, начальной, еще земской четырехклассной школы, действительно белой. Но с шестого класса Сима почему-то оказалась в другой, кажется, в 445-й школе, находившейся тоже на Первомайской улице в новом поселке Измайлове недалеко от нашей.
И вот мы с Борисом почему-то решили зайти к Симе, хотя я никогда у нее не был и не мог вообразить себя в этом святилище, ибо пора признаться, что с пятого класса я был пламенно, тайно и безответно влюблен в Симу. Какая девушка была!.. Первая осознанная любовь… Каждая случайная встреча - как встречи Петрарки с Лаурой. До сих пор помню и вижу ей бардовое пальто. Одноклассники почему-то знали мою тайну и подшучивали надо мной. С фронта я иногда писал ей, она отвечала, но когда я вернулся, она уже окончила медицинский институт и была не Ионовой, а Бутюгиной. Знал я этого Бутюгина. В селе Измайлове на Никитинской улице напротив Хабаринских ворот стоял их самый богатый в селе дом… А последний раз я встретил Серафиму на нашем же дворе по дороге к трамваю, который ходил по Первомайской. Она была озабочена поступлением сына в институт.
Есть у Симона Чиковани стихи в переводе Николая Тихонова:
Мы прекраснейшим только то зовем,
Что созревшей силой отмечено -
Виноград стеной или река весной,
Или нив налив, или женщина.
Это о Серафиме в ту пору. Береника на высоких каблуках…
И вот 22 июня минут за двадцать до двенадцати мы поднялись на второй этаж дома №15, постучали или позвонили в правую дверь на лестнице в углу, и Симочка вышла. Она почему-то не позвала нас в комнату, мы стояли на пороге и о чем-то говорили. О чем? Скорей всего, что теперь делать, куда поступать. Она ведь тоже окончила школу… Вдруг из глубины квартиры мы услышали радио: «Товарищи, через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение!» И сразу мысль: война!
- Вы ждали войну или она оказалась полной неожиданностью?
- Как сказать… И да и нет. Мы уже давно жили, как пели в песнях того времени:
Тучи над городом встали.
В воздухе пахнет грозой…
Если завтра война, если враг нападет,
Если грозное время настанет,
Как один человек весь советский народ
За любимую родину встанет…
Так и произошло 22 июня сорок первого.
Для многих, и для меня в том числе, первым тревожным знаком был ещё день 5 мая 41 года, когда Сталина назначили главой правительства. В самом деле, он же всю жизнь был Генеральным секретарем ЦК, и ему уже перевалило за шестьдесят, и к Молотову, который был главой правительства, нет никаких претензий, он стал первым заместителем, - и вдруг! В чем же дело, почему? Естественно, приходила мысль, что возрастает угроза войны, и в связи с этим во главе не только партии, но и правительства дожжен быть именно Сталин. А уж знаменитое «Сообщение ТАСС» 14 июня 41 года, в котором рисовалась благостная картина советско-германских отношений, воспринималась просто как знак беды. И смешны мне разговоры о том, что это чисто разведывательное сообщение дезориентировало народ, сбило с толку военных… И несмотря на тревогу, все-таки… Ведь в плохое, в несчастье верится с трудом.
Сима почему-то не сказала нам: «Давайте послушаем, что за сообщение». Мы помчались ко мне домой, это недалеко, и успели к черной тарелке репродуктора к самому началу выступления Молотова. До сих пор слышу его взволнованный, немного заикающийся голос: «Граждане и грАжданки Советского Союза!» Да, он сказал именно так непривычно: грАжданки. А ведь можно было просто употребить одно всеохватное слово «граждане». Видимо, сказались спешка и волнение.
Сейчас порой приходится слышать, в частности, от достопочтенного Даниила Гранина, что вот, мол, когда народ увидел зверства немцев, тогда он и поднялся, тогда войну и нарекли Отечественной. На самом деле уже в этом первом правительственном выступлении было сказано: «В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за родину, за честь, за свободу».
Другие скептики недоумевают, а то и негодуют: да почему же 22 июня не выступил по радио сам Сталин? Это чаще всего люди нынешней формации. Они привыкли к тому, что чуть что, как тут же выступает президент или глава правительства. Вот недавно наши хоккеисты на чемпионате мира получили бронзовые медали. Ведь не медные! Как же их не поздравить. И мы слышим державную речь. Или почила в Бозе выдающаяся антисоветчица Валерия Новодворская. Нельзя не выразить публично свою глубокую скорбь. И тому подобное.
Эти скептики даже не интересуются: а Гитлер выступил? Ведь у него было всё в руках, всё спланировано - и день и час, но дело ограничилось тем, что рано утром Геббельс зачитал по радио длинное и нудное, как дипломатическая нота, обращение Гитлера к армии и к членам своей партии, которое кончалось мольбой: «Да поможет нам Бог!». Потом была пресс-конференция для журналистов. 22 июня из политических лидеров воюющих стран выступил по радио только Черчилль. Еще бы! Это был счастливейший день его жизни, он понял: Англия, целый год стоявшая против Германии один на один, спасена! Это была прекрасная речь, в ней английский премьер выразил полное сочувствие нам, хотя и сказал, что не отказывается ни от одного прежнего слова о Советском Союзе, о коммунистах.
Некоторые авторы, желая «оправдать» молчание Сталина в этот день, уверяют, что у него была тяжелейшая форма ангины, и он просто не мог говорить. Никакой ангины не было. А ему и не надо, и нельзя, да и некогда было выступать, ибо, во-первых, он должен был решить множество важнейших вопросов, дорога была каждая минута, и в этот день у него состоялось 29 встреч и бесед с военными, наркомами и другими ответственными лицами. А всего за первую неделю войны - зафиксировано 174 встречи. Это только в кремлевском кабинете, но были встречи и дома, о которых мы знаем только по воспоминаниям, например знаменитого авиаконструктора А.С.Яковлева. Это к сведению тех, кто продолжает твердить о «параличе Сталина» в первые дни войны, как Э.Радзинский.
Но главное в том, что его слово было столь весомым и в стране, и во всём мире, что он не мог просто объявить о нападении, в чём и состояла суть выступления Молотова. Сталин обязан был выждать и посмотреть, как будут развиваться события на фронте и в мире, и дать объяснение происшедшему. Он это и сделал в своей великой речи 3 июля: «Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!». Я слушал эту речь рано утром, собираясь на работу в авиационном заводе им.Лепсе. И Сталин тоже вспомнил нашествие Наполеона и назвал начавшуюся войну Отечественной. Это свидетельствует о том, что руководство страны ясно понимало масштаб происшедшего.
Эта речь имела огромное значение. Как и последовавшие вскоре назначения Сталина председателем Государственного комитета обороны, Верховным Главнокомандующим и наркомом обороны. Как и речь его 6 ноября на заседании Моссовета, посвященном 24-й годовщине Октябрьской революции, и 7 ноября на Красной площади во время парада.
- Этот парад чтят и ныне.
- Да, стыдливо скрывая, чему он был посвящен. Можно подумать, что Дню физкультурника. Позор! А ведь подумать только, немецкие танки в тридцати верстах от Москвы, а Сталин приказывает провести парад и произносит там бессмертную речь... За одно это ему полагается памятник в Кремле.
На днях в одной уважаемой газете литератор, принадлежащий к старшему поколению и стоящий на патриотических позициях, обличающий, например, Чубайса-второго за его чумное заявление, что Сталин был лучшим другом Гитлера, и только слишком бурным выражением дружеских чувств по ошибке довел дружка до самоубийства, - этот литератор вдруг заявил: «Я догадываюсь(!), что в либеральных мифах исторической правды ничуть не больше, чем в песнях о Сталине». Догадывается!.. Однако какую же неправду угадал он в этих песнях? Сталин возглавлял страну, совершавшую невиданный в ее истории рывок в своем развитии, он возглавлял армию, спасшую страну от гибели, и это естественно рождало стихи и песни в его честь.
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет отчизна нас!
За слезы наших матерей…
Так до сих пор поет Иосиф Кобзон. И в чем тут «либеральный миф»?
Выпьем за родину, выпьем за Сталина!
Это из песни на слова фронтовика Павла Шубина. И разве эту песню поют братья Чубайсы? Разве им аккомпанирует на балалайке известный балалаечник Сванидзе или столь же знаменитый гармонист Млечин?
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.
Смелыми Сталин гордится,
Смелого любит народ.
Что тут неправда? Что пуля ничего не боится? Верно, не боится пуля-дура. Что штык «берет» и смелого? Тоже верно. Та ведь в песнях-то еще и не то может быть. Например: «Я опущусь на дно морское, Я поднимусь под облака…» Надо понимать, что такое песня. Но Сталин-то действительно гордился смелыми, и действительно их любит народ: Чапаева, Чкалова, Талалихина, Прохоренко…Надо, говорю, понимать, чувствовать, что такое песня, прежде чем устраивать ей шмон за «историческую правду». Ну, это к слову.
А есть и такие люди, которые считают себя обманутыми. Цитируют выступление Молотова: «Сегодня в 4 часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…». И вопрошают: «Как так без объявления войны? А посол Шуленбург? Он же предал Молотову ноту». О ноте ничего неизвестно, но устно посол действительно сделал заявление. Но когда? Об этом сказано в выступлении Молотова: спустя полтора-два часа после нападения. Оно ведь началось-то раньше четырех часов. При той технике, при полной готовности армии и уже выбранных целях удара за это время можно такое натворить! И они натворили…
Позволю себе упомянуть и о тех, кто уже много лет уверяет, что вовсе не Молотов объявил о нападении немцев, а диктор Юрий Левитан. Другие энтузиасты святой правды уточняют: нет, объявил-то Молотов, но ему никто не поверил, а вот когда его текст зачитал Левитан, тогда все поняли. И вообще, говорят, Гитлер считал Левитана своим личным врагом №1, занес в специальный списочек, выучил русский язык, чтобы слушать его, и обещал громадные деньги за его поимку и доставку живым или мертвым в Новую имперскую канцелярию. Поверьте, я читал это своими глазами.
- Что вы чувствовали в тот день? Какие были настроения вокруг?
- А какие тут могли быть необыкновенные чувства? Что вообще может чувствовать человек, на родину которого напал враг? И мы знали, что враг силен, жесток и коварен. Думаю, что мои чувства 22 июня 1941 года мало чем отличались от чувств князя Андрея и Пьера Безухова 24 июня 1812 года: пришла великая беда и надо её одолеть. И помните слова князя Андрея? «Я бы пленных не брал…» В этом мы с ним, пожалуй, расходимся.
Есть две замечательных фотографии: советские люди слушают выступление Молотова. На одной - случайные прохожие на Никольской улице Москвы, застигнутые врасплох и словно окаменевшие. На другой - рабочие какого-то завода, видимо, заранее извещенные о выступлении. Вглядитесь в их лица. На всех написано одно: большая беда!
Но представьте себе, жили тогда в большой стране и такие граждане, которые радовались войне. К моему изумлению, ими были два моих однокурсника по Литературному институту, впоследствии довольно известные литераторы. Они написали об этом в своих воспоминаниях. Вот один из них:
«Увидев меня и маму, отец соскочил с электрички на платформу и сказал: - Война...
Услыхав это слово, я мгновенно забыл обо всём, что волновало меня. Вот оно! Наконец-то! Я не понимал, почему плачет мама, почему не радуется отец. Я радовался... Радость моя была искренней, неподдельной. Случилось, наконец, самое главное - то, к чему мы всё время готовились, чего так долго ждали!» (Скучно не было. М., 2004, с.76). Чего это «мы ждали»-то? Братания, что ли? А ведь парню было уже не десять-двенадцать, когда мальчишки играют в казаков-разбойников, а пятнадцать лет, комсомолец, ровесник тех девушек, что на Никольской, потрясенные, слушали Молотова.
То же самое читаем у второго: «Мы обрадовались, когда услышали по радио: война!» (Жизнь, подаренная дважды. М.,1999. с.32). Это ещё удивительней: автору было в тот день без пустяка уже восемнадцать лет, окончил школу, студент техникума. Да, как сказал классик, «страшно далеки они от народа».
Первый из них еще и вот что поведал «Когда началась война, Сталин впал в такую глубокую прострацию, что готов был предложить Гитлеру Украину и все другие, уже захваченные, земли». Готов был!.. И что, позвонил Гитлеру, а тот трубку не взял или не захотел никакой Украины?
«...Выйдя из прострации, Сталин наспех соорудил вместо рухнувшей идеологической схемы другую, призвав на помощь великие тени русских полководцев, в том числе и тех, которые ещё вчера третировались». В речи 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин напутствовал солдат, что текли могучей рекой мимо Мавзолея: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Да, было время, когда кое-какие из этих имен третировались. Ещё как! Например, стихотворец по имени Джек глумился не только над Мининым и Пожарским, но и над родиной:
Подумаешь, они спасли Россию!
А, может, и не стоило спасать?
- Когда вы были призваны?
- Первый раз я получил повестку в октябре 41 года, в самую отчаянную пору битвы за Москву. Мы с матерью пришли с вещами на призывной пункт на Семеновской улице. Там стояли столы. Я подошел к тому, на котором были написаны крупные буквы А,Б и В. Протянул мужчине, сидевшему за столом, паспорт. Он развернул его, посмотрел и просто заорал: «Тебе же нет восемнадцати. Чего ты явился? А ну, шпарь домой, жди повестки!»
Ничего не оставалось, как шпарить и ждать. Через несколько месяцев дождался. Судьба…
- У вас не возникло отчаяния, ощущения слабости Красной Армии?
- Очень это ныне в большой цене - отчаяние, слабость, даже разгром Красной Армии. С такими вопросами лучше обращаться Д.Гранину. Он постоянно твердит, что по всем данным мы должны были проиграть войну. Вот у него, заместителя командира батальона по комсомолу, возможно, было отчаяние. Я его спрашивал: по каким данным - по историческим? Но они противоречат вашей уверенности: все нашествия на Россию кончались крахом. По экономически? Но к началу войны СССР стал могучей индустриальной державой. По недостатку населения? По отсутствию патриотизма? Он не ответил, ибо ответить тут нечего. Если наша армия была бы слабой, то что могло помешать Гитлеру осуществить полностью свой план: в два-три месяца захватить Москву, Ленинград, Киев и - победный парад на Красной площади. Еще 3 июля начальник Генштаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Ф.Гальдер записал в дневнике: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней». А ведь знаток, военный интеллектуал, входивший в первую пятерку руководителей вермахта. На другой день 4 июля не мог сдержать ликования и сам Гитлер: «Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Ведь войну он уже проиграл» (В.Дашичев. Банкротство стратегии германского фашизма. М.1973. Т.2, с.205). Мы доставим ему это удовольствие - оказаться в положении противника. Им обоим не пришло на ум даже вспомнить, что ведь и с Польшей возились все-таки два-три недели, и с Францией - 43 дня. Вот как успех начисто отбивает разум даже у весьма не глупых людей.
Ведь лишь через три месяца удалось захватить только Киев. Красная Армия, обливаясь кровью, однако же разбила вдребезги их блицкриг. Фундамент победы был заложен именно тогда.
А уж после разгрома под Москвой и увольнения чохом 35 генералов среди них, генералов-то, начались самоубийства.
- А разве у нас не было самоубийств?
- Были. Первым застрелится командующий авиацией Западного фронта, в первый же день войны понесшего ужасные потери в воздухе и на земле.
- А потом в отчаянные дни 41 и 42 годов?
- По подсчетам дотошного полковника Н.Дронова, потом не выдержали и свели счеты с жизнью ещё 8 наших генералов. А у немцев - 110. Заодно приведу из того же источника число пленных среди генералов. У нас в плен попали 72 генерала, у немцев - 553. Соотношение - как голоса телезрителей в поединке Леонида Гозмана, когда он бесстрашно выходит на бой с Зюгановым или Прохановым.
Ныне развелось очень много мыслителей, которые обожают рассуждать о слабости Красной Армии, умалчивая о том, что было с другими армиями Европы под ударами немцев. Немцы польскую армию расколошматили в две-три недели. А французы с англичанами превосходили силой немцев и после объявления войны имели восемь спокойных месяцев для подготовки отпора. И что? Через 43 дня в Компьенском лесу в том же вагоне, в котором в1918 подписали капитуляцию немцы, теперь подписали французы…. После чего французы стали в Африке воевать против англичан, вчерашних союзников. Да и у нас в плену оказалось 23136 французов. В плену! А сколько сложили головы, сколько по ранению отбыли под подол Марианны?
- Вообще на фронте между собой солдаты обсуждали перспективы войны?
- Мы и слов таких не знали - перспектива.
- Какие настроения преобладали?
- Их хорошо выразил Твардовский:
Не зарвемся, так прорвемся,
Живы будем - не помрём.
Час придет - назад вернемся,
Что отдали - все вернем.
- Вы помните свой первый бой? Что можете о нём рассказать?
- Я помню, как первый раз наш взвод, которым командовал ныне живущий в Алуште мой друг, тогда лейтенант Алексей Павлов, попал под бешеный обстрел. Это было в городке Мосальске Калужской области. Ну, набрались страху, набрались. Однако в штаны никто не наложил. А военная специальность моя - связист, как, допустим, у Виктора Астафьева. Наша задача - кровь из носа - дать связь. Но он был телефонистом и, как писатель, постоянно врал о войне: в Советское время с тремя плюсами в пользу Красной Армии, а в антисоветское - с пятью минусами против Красной Армии, т.е в пользу вермахта. А я был радистом и как в то время старался, так и сейчас стараюсь показать подлинную цену таких метаморфоз горбачевско-ельцинских Героев.
- Что вы думаете об институте комиссаров в советской армии? Долгие годы формировался миф о трусливых и жестоких политруках…
- Мне и говорить-то об этом противно. Слишком мягко сказано - миф. Это клевета и главным образом тех, кто и в мирное-то время армии не служил… У нас комиссаром был капитан Титенский, достойнейший человек.
- Есть такая формула, что война - это тяжёлая работа. А как же героизм, самопожертвование? На фронте вообще приходилось думать об этом? Что называется, рефлексировать на тему подвига.
- Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать. Разумеется, война это тяжелая работа. Но почему «а как же» - разве это противостоит подвигу, героизму? А такие слова как «рефлектировать», я вам уже сказал - и теперь-то не понимаю, а уж тогда… Тогда голова была забита очень понятными словами «мессер», «юнкерс», «фокке-вульф», «дорнье»… Попробуй не знай их, они же смертью грозили. Впрочем, иногда мы, кажется, рефлексировали над котелками с кашей.
- Говорят и так, что, мол, победная риторика в довоенных газетах и фильмах - дымовая завеса. Вы ощущали на себе «давление пропаганды»?
- О Господи! Не обходится ныне без дымовых завес, риторики, давления пропаганды… Мы читали в газетах стихи Симонова:
Знай, никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И никто её не спасет,
Если ты её не спасешь!
Это что - дымовая завеса, пропаганда? Да, пропаганда, агитация. И будь они благословенны.
Мы читали стихи Светлова:
Я стреляю - и нет справедливости
Справедливее пули моей.
Это давление пропаганды?.. Немцы на нас давили, а не пропаганда. Давили до самой Москвы, до Сталинграда.
- Одно из самых распространённых обвинений Сталина - что он возлагал слишком большие надежды на договор между СССР и Германией о ненападении. А потому наша армия оказалась не готова сопротивляться.
- Даже сопротивляться… А Брестская крепость, Одесса, Ельня, Севастополь, а разгром под Москвой? А летчики Харитонов, Жуков, Задорцев - первые за войну Герои Советского Союза. Это же самое начало, первые дни и месяцы войны. Так что, признать нам наших героев непротивленцами? А может и покаяться? Что-то давненько я не слышал этого призыва после смерти академика Лихачева… У Сталина, у всех нас были слишком веские основания опасаться нового «похода Антанты». Теперь-то известно, например, что во время войны с финнами, французы готовились и послать экспедиционный корпус на помощь им и бомбардировать бакинские нефтепромыслы. А потом аж восемь месяцев длилась «странная войны», будущие союзнички не беспокоили немцев, а выжидали, надеялись, что Гитлер бросится на Россию. А он неблагодарный со всего маху им врезал. И те всего лишь двадцатилетней давности походы жили в памяти нашего народа. А Черчилль был не только их организатором, о чем писал ещё Ленин. Сейчас его великая надежда состояла в войне между Германией и СССР. И вообще, что такое Черчилль? Это человек, который только на четыре года уступил Гитлеру высокий пост врага России №1. Так что Сталин обязан был быть крайне осторожным. Мы балансировали над пропастью. И, разумеется, тут чрезвычайно трудно найти меру. Руководство страны знало, что войны с Германией не избежать, но не смогло определить срок, день, час.
А разве французы и англичане догадывались, что произойдет 10 мая 1940 года? Разве американцы предугадали 7 декабря 1941 года - удар японцев, уничтоживший почти весь их Тихоокеанский флот. А ведь эскадра шла от Курильских островов целую неделю открытым морем, где спрятаться негде. И Рузвельт вначале отказывался верить, что флот погиб. Да и для немцев были полной неожиданностью и наше контрнаступление под Москвой 5 декабря 1941 года, и наш прорыв 19 ноября под Сталинградом, а через несколько дней -- окружение, и наша артиллерийская буря на Курской дуге за полчаса до их запланированной атаки. А ведь это уже во время войны, когда ушки на макушке. А главная неожиданность для немцев это, конечно, полный разгром, безоговорочная капитуляция в Берлине. Незадолго до конца Гитлер признал: «Мы распахнули дверь, но не знали, что за ней!» А за ней была великая страна во главе с великим вождем.
- Можно ли считать, что Германия успешно прошла «денацификацию»?
- Игорь Шафаревич писал в «Нашем современнике, что-де Солженицын подсчитал, что было осуждено 86 тысяч нацистов. Но никакой необходимости подсчитывать (да и как он мог это сделать?) не было. Сведения о денацификации широко публиковались в открытой печати. Так вот, не осуждено, а привлечено к суду было 86498 человек, но из них 76602 были оправданы (Правда.5 января 1986). Вот и считайте. И примите во внимание, что фашизм сейчас цветет не в Германии, а гораздо ближе.
- Кто, по-вашему, сегодня главные враги и наиболее вероятные противники России?
- У Куприна в «Поединке» есть сцена «урок словесности». Фельдфебель спрашивает солдата Овечкина:
- Кто для Росси враг внешний и внутренний?
Овечкин вскакивает и радостно кричит:
- Унешние враги - япошки, германцы. А унутренние - бунтовщики, конокрады, жиды и поляки!
Вся Россия тогда смеялась над этим «уроком словесности». Прошло много лет. Конокрады перевелись. Поляки из унутренних стали унешними, разместили у себя американские военный базы и ждут, когда мы по ним бабахнем. Жидов, по мнению одних, в России тоже не осталось. Все стали евреями. Но по мнению одной известной русской поэтессы, урожденной еврейки,
Как мало в России евреев осталось.
Как много жидов развелось.
Да, когда-то в Большом зале консерватории я сиживал рядом с Гольденвейзером, игравшим в шахматы со Львом Толстым, слушал в Политехническом Пастернака, был знаком с Михаилом Светловым, жил в добром соседстве с Наумом Гребневым (Рабахом), талантливейшим переводчиком Гамзатова («Журавли»)… Никого не осталось, а нахлынула орда… И все голосят об одном: как отвратительно было Советское время, как позорно мы воевали…
- Как вам кажется, Советский Союз в 50-е - 80-е годы адекватно реагировал на военные угрозы?
- Я не знаю, что такое адекватно. Аккуратно, что ли? Тогда могу сказать, что Советский Союз отвечал на военные угрозы очень аккуратно - разумно, достойно, твердо, своевременно, как полагается уважающей себя стране. Когда, например, над Свердловском - Разве это не угроза? Вон куда забрался! - обнаружили американский самолет У-2, который не отвечал на наши вызовы, его очень аккуратно сбили первой же ракетой. Когда в соседнем Афганистане возникла угроза реакционного переворота и американской оккупации, а правительство страны обратилось за помощь, мы её оказали. И 13 тысяч наших ребят сложили головы за благоденствие этой страны и за безопасность родины. Но пришел Горбачев и вывел наши войска. Туда немедленно нагрянули американцы. Что там сейчас, страшно подумать.
- Верно ли утверждать, что после войны милитаризация советского общества, экономики была избыточной?
- Что такое милитаризация общества - все ходили с берданками, а под кроватью у каждого лежала атомная бомба? Если бы наша вооруженность не была такой, какой она была, то американцы осуществили бы известный теперь план атомной бомбардировки ста наших городов. И им это избыточным не показалось бы.
ИСТОЧНИК