После Норы Галь
Быть может, я совершаю литературный [роскомнадзор] - но что мне терять?
Возможно, бесчестно нападать на книгу, которой столько же лет, сколько, к примеру, и «Капитализму и шизофрении» (ох…), - а уж тем более начинать с такого сравнения, - но, пожалуй, сделать это нужно ровно потому, что за четыре десятка лет тот же «КиШ» дал почву и критике, и чему-то новому, чему-то после себя. А что же «Слово живое и мёртвое»? А что же родная речь, а что же родной язык? Неужели менее подвижны? Неужели никаких превращений? Неужели их философия не изменилась? Неужели вместо трансмутаций и Великого Делания - теперь одна лишь сортировка на «живое» и «мёртвое» по выведенным некогда правилам? Вернее, в своё время то были не правила, а напутствия и добрые советы, но есть опасение, что сейчас рецепты усовершенствования выродились в схемы выбраковки.
Нора Галь по мере сил боролась с засильем, заразой галлицизмов - но как же ныне поражены галицизмом (в плох. см. слова) редакции! Особенно крупные. Вы можете сказать, что это не худшее, что могло с ними произойти - но ведь и не лучшее. «Слово…» для них не бьёт ключом, но отлито в бетоне - не освежающий родник, но скрижаль и надгробье. Предлагаемый автору стандарт: вот тебе, михрютка иль феечка, 10000 слов и устойчивых конструкций (мелким шрифтом: доходчивых, растиражированных, а потому тиражам и не вредящих), дальше не лезь, становись их мастером, никакой тебе южноамериканской по духу барочности, в частности карпентьеровской (удивительные гиперлинки, что поделать), никаких изобретений, одни находки. (А если к галистам присоединяются ещё и набоковиане - ух!)
Я могу понять необходимость упрощения в семидесятые годы - но почти полвека-то спустя? Разве только из-за информационной перегруженности (однако что это за литература такая, где ей место?). Да и не выходит из упрощения ничего, кроме констатации отсталости русского языка от мира (от способов познания мира?), его неспособности переварить и впитать новые слова так же, как это происходило пару столетий назад (и дать отпор тому, что и впрямь не следует пускать на порог, а уж тем более - размещать на бельэтаже). И какой-то археологической работы (по поиску незатёртых слов и выражений, как предлагала Галь) тоже не видно.
Что-то дало сбой, какой-то орган отказал. Или же - гипетрофирован и подавляет остальные (даже у Галь в словах о внутреннем редакторе нет-нет да сквозит принятие внешнего монументализма). Возможно, это тоже вина въевшегося канцелярита, интернационализирующего слова. А возможно - страха, монтирующего устаревшую модернистскую систему, каковой и Галь не желала (вспомнить хотя бы, как её коробило слово «самодостаточная»). Систему плоскую и подавляющую. А потому итог: и канцелярит разъедает и выхолащивает речь, но и борьба с ним - инквизиция и иезуитство, пресекающие и отсекающие инакомыслие. Казалось бы, ни к чему к таким берегам приближаться, но и меж ними - что-то не то с ветрами и течением.
Разумеется, каждый волен видеть в книге желаемое. Однако разве то вина лишь последователей Галь? Или она сама, осознанно или нет, закладывала в свою работу (так, на периферии, походя) элементы, приглашающие на этот путь?
Галь не страшилась, но ей был присущ своеобразный модернистский отказ, активное неприятие, отрицание всего, что избыточно.
Моё же (ой, какое нескромное, если подумать) мнение - то, что она уводит в негатив, может быть инструментом, средством плетения особых поэтических, что ли, связей по тексту. И совершенно не обязательно - средством пародии.
Она много говорит о слухе и чутье, но иногда сама же им не доверяет. Она может предостерегать от дурных каламбуров (обычно по делу), но при этом не видеть то, что можно назвать интраиронией текста.
Скажем, вот:
Некто стёр в порошок… инженера, предложившего разогнать пыль с помощью технической уловки. Вполне конкретная пыль плохо уживается с порошком в переносном смысле - рядом с пылью «порошок из человека» становится слишком буквален и смешон. [136]
(Все дальнейшие ссылки на страницы - по изданию 2007 г., изд-во «Время», 592 с.)
По-моему, в том и хохма. И смешно это ровно в той мере, в какой и нужно. Хотя, конечно, инженера можно было и испепелить. А то, что «слишком буквально» - ну, торжество материализма.
Но иногда переводчика могут подвести не только слух и чутьё, но и логика:
«Мощные прожекторы были направлены вверх, облегчая кораблю посадку». А правильно было бы: …направились вверх, они облегчали… либо уж: …направленные вверх, облегчали… [35]
Ох уж это снисходительное «уж», уничижающее верный вариант - лишь бы только поддержать важный для метода Галь глагол в активном залоге, а не причастие, нелюбимое как вид. (А вот и иезуитский корешок того, что взращено в последователях.) Ну право, неужели у прожекторов была какая-то автоматика, а то и разум или устоявшееся в речи соединение в одном образе механизма и обслуживающего его персонала, чтобы прожекторы направились? Вряд ли.
Но кстати о слухе.
Из другого перевода. О дятлах на дереве: «…два сумасшедших рыжеволосых врача, простукивающих грудь пациента и восхищённо хихикающих над обнаруживаемыми ими симптомами болезней: червоточиной… пятнами гнили и полчищами личинок… грызущих их пациента». Весь строй и самое звучание этой фразы - свист, шипение, чихание - выдают совершенную глухоту переводчика. А ведь так легко перестроить: …два рыжих врача простукивают… и хихикают, обнаруживая (находя) симптомы болезней: червоточину… пятна гнили и полчища личинок, что (или - которые) грызут их пациента. Все тот же спасительный глагол мгновенно преображает фразу, она становится более чёткой, чистой, динамичной. [38]
Ни-фи-га. Здесь не без конструктивных огрехов, конечно, но пиши я подобную сцену - нездоровую, смрадную, гнилостную, посвящённую разложению и чавканию - для насыщения атмосферы, для густоты непременно использовал бы именно «шипящие, свистящие, чихающие» миазмы причастий. А ведь здесь ещё и симптомы болезни пациента. Прекрасно, настолько прекрасно, что, может, не по чину каким-то там дятлам.
Норе Галь был неведом страх; понятно, почему она не различает его и ужас, делает полностью тождественными, т.ч. автору или переводчику хорроров лучше с осторожностью перенимать её метод.
Бывает, конечно, что толпу охватит паника или человек панически чего‑то боится. А чаще можно и нужно сказать хотя бы: ими овладел ужас, они насмерть перепугались, ему стало страшно, он был в страхе, его охватил ужас, он страшился, смертельно боялся, отчаянно, до смерти боялся. [60]
Немного отвлечёмся и посмотрим, далеко ли мы как читатели ушли от читателя их семидесятых (вернее, образа среднего читателя - это в недавнему вопросу о том, как читают сай-фай):
Это непереведённое frontier попадается в фантастике не раз, а нужно ли оно - большой вопрос! «Людям нужен новый фронтир». Если недостаточно уже привычных пионеров, первопроходцев, первооткрывателей, покорителей новых земель и новых миров, можно поискать что‑нибудь другое, но понятное, русское, не разрывающее ткань русского повествования. Куда верней перевести не дословно, а раскрыть: людям (человечеству) нужно идти вперёд, открывать новые просторы, надо, чтоб было где приложить свои силы и проявить мужество. [53]
Фронтиру, кажется, всё же подыскали рубеж.
Не реже попадает в русский текст ещё одно злополучное слово - интеллект. Особенно в современной научной фантастике, где действуют представители иных миров, наши братья по разуму. [61]
Зато вот «надо, чтоб было где» Галь не смущает. Однако там, где её не устраивает перевод, но и какой-то удачный вариант она отчего подобрать не может, без смущения оставляет вопрос открытым.
Героя зовут Чанс, героиню Хэвенли - что это для русского уха? Тяжело, неблагозвучно - и только. Но в изданном у нас словаре английских личных имён мы ни того, ни другого не находим. А в пьесе и то и другое неспроста. Хэвенли (т. е. неземная, небесная ) - имя‑символ, имя‑ключ, девушка эта воплощение чистоты, а её втоптали в грязь. Чанс (буквально - счастливый случай, удача) - счастливчик, с юности словно «обречённый» на удачу своей красотой, но тоже горько обманутый судьбою. Как тут перевести, можно ли чем‑то заменить? Конечно, это нелегко. Но до чего же обидно смысл и, если угодно, эмоциональный заряд, заключенный в этих именах, терять! [194]
«Конечно, это нелегко». Так как же всё-таки?
Вот штука помягче:
В неплохом переводе сложного и впрямь иронического текста сказано: «Простые механизмы жизни раздирали деликатную розовую кожицу моего тельца». Не знаю, как насчёт «механизмов», но кожица, вероятно, просто нежная (чувствительная ). [65]
Проблема в том, что не каждый пример можно найти через поисковик (в частности потому, что это какие-то внутриредакционные варианты, не дошедшие до печати). В данном случае я не могу сказать, насколько плохи механизмы, однако если указано, что текст иронический, то, пожалуй, вполне уместны по интраироническому основанию. Сейчас бы и вовсе написали не механизмы, а механики (что началось бы! механики раздирают кожицу!).
А вот извольте пример, когда в народной речи сталкиваются дискурсы церковный и бытовой:
И та же старая негритянка говорила: «Ты своей игрой славил дьявола», потому что забылось естественное в этом случае тешил. [100]
Можно поспорить: тешить - хороший вариант, но он не даёт нужного религиозного не то чтобы накала, но возвышения, предостережения. Славить, ясное дело, полагается отнюдь не дьявола, т.ч. этот глагол - лучший способ показать: паренёк играл чертовски хорошо, но манера игры настораживает старушку (потому что игрой он тешил эго?). И уж не знаю, что такого неестественного в этом слове.
Нет уж, пусть язык, как река, остаётся полноводным, привольным и чистым! Это - забота каждого живого человека, тем более - забота тех, кто со словом работает. [102]
Возможно, в том и проблема: либо полноводный, либо чистый. Высокая вода приносит многое. Да и привольность наверняка не обходится без ряби.
Немного отвлечёмся червепидорством в духе наиболее отбитых последователей.
В главе «На ножах» Галь приводит множество примеров излишних созвучий (подборка удивительная, но мы уже выяснили, что не все неуместны), а вот она дальше пишет:
Неопределённое «недели две» здесь невозможно: уж конечно, каждый в точности помнит, сколько времени прошло с того часа, как не стало рядом родного человека. (Вот написалась эта строчка - и едва не случилось то, чего всем нам надо бояться как огня: поставишь нечаянно «не стало рядом близкого человека» - и выйдет дурной каламбур). [211]
И вот инквизиторский корешок: «бояться как огня». Однако суть не в нём. Хорошо, обойдёмся без нетактичных каламбуров, но рядом родного - что за рододендроны в гроб? Менее очевидное излишнее созвучие. Если нет смысловых «ножей», ещё не значит, что нет и «ножей» метрических, что они простительны. Будь это кому интересно.
Вновь обратимся к упрощению и неизбежной для него синонимизации.
И в другом рассказе, о другой женщине, пусть тоже не без иронии: «Она шла, выставив свой плоский живот далеко вперёд, что придавало её позвоночнику какой‑то фантастический изгиб». Не стоило ли перевести это на язык и образы более понятные? К примеру: она выпятила живот и как‑то неестественно, неправдоподобно изогнула спину. Право, читатель легче бы себе это представил! [202]
А в нашей речи точно неправдоподобно - то же, что и фантастически?
Меня «синонимизация для доходчивости» смущает тем, что если представить её как диаграмму Венна, то оставит она для автора и читателя лишь линзу пересекающихся областей. О какой полноводности может быть речь?
А как вам такое противоречие метода?
Вольность? Да, отчасти. Для старой классики этот приём едва ли годится. А в литературе более современной такая непосредственная интонация прозвучит куда живее и убедительней. [214]
А новая классика - это когда? А спустя четыре десятилетия как сдвигаются границы? Я не против нового перевода книг хотя бы раз в пару поколений, просто интересно, как восприятие произведения «современным» влияет на дозволенное в его отношении. Времена и нравы.
Однако оттенить цитату хотел бы вот чем:
Переводчик написал: «из грубой оболочки на миг просквозил ангел, победивший дракона». Посыпались возражения: так нельзя, так не говорят! И выручила ссылка на то, что уже существует, на памятные строчки Блока: «Из невозвратного далека / печальный ангел просквозит». [216]
«Уже существует». Галь (не говоря о наиболее бетонных её последователях) в целом против излишних экспериментов и того, что в живой речи не присутствует неопределённое и неопределяемое время (т.е. устоявшееся), но, случается, может отступить перед новаторским авторитетом. Видимо, новой классикой по их усмотрению. Скользко.
И минутки юмора ради:
А вот ещё головоломка. В начале «Письма заложнику» Сент‑Экзюпери есть образ: Лиссабон как мать - слабая, беззащитная, она верой в призрачное счастье пытается отвести от сына беду. По‑французски Лиссабон женского рода. Но по‑русски… [216]
Ну да, нет у Лиссабона материнского опыта Киева. Да и не по методу подобные переносы: «мистер с аршином» и всё такое.
Наверное, основную психологическую проблему определила сама Галь:
И ведь наш редактор доброжелателен, это не воинствующий невежда и не халтурщик. Но он убеждён в своей правоте, он советуется с коллегами - они тоже вполне милые люди, тоже не первый год редактируют и даже пишут… [232]
Сложно спорить с позицией «за всё хорошее против всего плохого», но она и заболачивает ландшафт, а попавшее в неё - консервирует (как и «Слово…»). Сложно спорить с доброжелательными людьми, которые не первый год редактируют и даже пишут, но будто бы остаётся достойное множество вариантов, не предусматривающих взаимодействие с ними.
Я не призываю оставить Галь в прошлом. Методу «Слова…» нужна встряска.
Моё внутреннее дитя благодарит её за родного Сент-Экзюпери. И «Слово…» я прочёл вовремя: во-первых, сквозь призму книги осмотрю написанное в прошлом, во-вторых, работа над второй книгой потихоньку идёт, и в какой-то момент (нет, через сорок лет это уже, извините, не канцелярит) стало заметно, что для эпохи, в которой разворачиваются события, важно различение и перемежение активного и пассивного залогов, описание мира и мироощущений персонажей с их помощью, с помощью «византийских» узоров причастий и деепричастий… - в общем, всего, что при неумелом и непродуманном использовании и впрямь портит речь. Галь понимает канцелярит шире Чуковского [29], и потому категориями канцелярита клеймится многое из того, что может стать художественными инструментами.
Галь видит в отглагольных существительных проблему и омертвение, переход от действия к стагнации. Отчасти это верно, но для меня это также и этап, следующий за остранением или выступающий его контрапунктом. Если остранение - создание особого, непривычного восприятия и видения взамен средств автоматического узнавания, то остекление отглагольными существительными - не ленточное «по Корбюзье» ли? - это особое восприятие хода истории, хода событий, особое к ним отношение, осознание (не)возможности повлиять на что-либо, но также и своего рода коллекционирование, садомазохический вуайеризм, попытка растворить и раствориться, это, наконец, ирония в отношении претендующего на монументальность и вечность. Монолитное может быть хрупким.
Активный и пассивный залоги - это разговор о действии и взаимодействии механизмов и организмов. Отчасти здесь же - шипение, свист и чихание причастий. Но причастия и деепричастия - это также приращение и фокус.
Примерно то же и с цепным родительным падежом, из которого родятся новые кеннинги - метафоры, построенные на притяжении и владении, требующие постепенной интеграции образа.
Но - что рассказывать, если надо показывать?! Увидимся!