Их меня
И была еще одна - Полая девочка. Заниматься сексом было с ней неприятно, потому что звуки резонировали, как в гитаре. Если точнее, мне в жизни встретилось довольно много полых девочек, но я, наученный опытом, вёл себя галантно, тем устанавливая границы близости. А с первой… С первой я постепенно нашел нужную конфигурацию - я легонько стучал по ней, в нужном месте, в нужном темпе, мы вообще перешли на язык прикосновений, и это было захватывающе прекрасно - полностью обходиться без слов.
Она беззлобно обзывала меня валуном и дубом, потому что мои отзвуки были глухи, как из-под толщи воды. Но я научился языку прикосновений. Мы говорили на разных языках, но прекрасно понимали друг друга. И еще любили.
Она сместила мою точку сборки в непредставимый мир полых людей. Она познакомила меня с двумя полыми людьми - любовником и братом отца. Я даже не пытался ревновать - мой мир был скуден для неё, но как захватывающе было следить за их беседами - такой полифонический там-там. Помните, я писал, что вроде бы труднопроизносимое имя Ашуретилшамерситубаллиста на самом деле чрезвычайно мелодично и легко в произношении, надо только правильно произносить. Именно этому я научился от Полой девочки. Имя ей Озиче, подозреваю, что это маленький огрызок её настоящего имени.
С самого начала было ясно, что наша связь ненадолго, но меня шокировало и привело в печаль и грусть, когда она сказала: сегодня ночью я покину тебя навсегда. Моё время вышло. Как? Нет! Почему? Она нахмурилась, диссонанс ей всегда был неприятен и, подозреваю, болезненен. Потому что звёзды пришли в нужное время и в нужное место, -сказала она. Как неразумному ребёнку сказала. Так ты жила по звёздам? - спросил я, всё ещё тупя, не в силах поверить в очевидное. А как ты думал, чем мы, полые люди, живы? У нас нет ваших кишок и прочих наполнителей плоти, мы полые внутри. Нас питают звёзды, и мы созвучны им. Моё время пришло, ночью, этой ночью я покидаю тебя. И куда же ты теперь? - глупо спросил я. Ты не поймёшь. Пока не поймёшь. Звук и Свет это одно и то же, совсем-совсем одно и то же. Но я тебя утешу: ты пробыл со мной достаточно долго и был честен, теперь ты можешь слышать меня в звёздном свете, без нужды прикасаться ко мне и постукивать, что, признаться, всегда было довольно грубо и вульгарно. Так мы не расстанемся? О нет. Сотканное однажды остаётся навсегда - как любой изданный или помысленный звук. Он вплетается в Ткань мира, затухает, но никогда не стихает совсем. Он остаётся. Любой звук.
А прикосновение? - спросил я. Что есть прикосновение? Прикосновение - это Огонь. Неужели ты не почувствовал? Ещё бы я не почувствовал…
А обоняние? - спросил я. О, обоняние это сумма. Но ни ты, ни я к этому еще даже не приблизились.
Могу я проводить тебя? В Звуке? Можешь. Но связь прервётся довольно скоро, ты ещё не готов. Зачем ты возилась со мной все эти полтора года, зачем терпела мою грубую дубовость, если всё так? Мне было интересно. Ты научил меня тому, чего я не знала и не предполагала даже. Наша связь была полезна. Полезна - и всё? На это ты промолчала.
Но я тебя уже знал, твоё молчание я - чёрт подери - мог расшифровать, оно всегда имеет разные вибрации. Ты промолчала так, как если бы сказала: друг мой, мне жаль расставаться с тобой, но звёзды звучат, и на их зов я не откликнуться не могу.
И она это уловила. Она сказала: что ж, время потрачено не зря, ты научился слышать и понимать оттенки молчания.
Я смогу вернуться к твоему народу? Нет. Ты не сможешь вернуться к моему народу, как и я уже не вернусь к твоему. Но ты можешь быть чутким и созвучным, и ты можешь помогать полым людям, людям моего народа, в каждом из которых теперь будет звучать история нашей встречи и близости. И ещё ты можешь смотреть на звёзды. И ещё ты можешь - теперь можешь - вызывать огонь прикосновением. Так она сказала.
Я проследил потом по трассам планет, это было Великое соединение Юпитера и Сатурна, происходящее раз в шестьдесят лет. Надо же было как-то примирить невероятность происходившего со мной с reality. Уходя, она издала звук, какого я не слышал прежде. И звук этот, резонируя, всё утихал, утихал, пока не стал совсем неразличим. Как она и говорила, я потерял её в этом месте, когда звук - для меня - совсем утих. Но странным образом остался со мной навсегда. Полая девочка, Озиче, я люблю тебя и твой народ, вся моя дистанцирующая галантность, о которой я говорил - это, возможно, бесплодная попытка сохранить тебя уникальной, глупый эгоизм, но ты ведь это знала наперёд, знала вибрационно, боже мой, кого я хотел обмануть - существо, которое прозревает, провидит тебя, самое грубое, что я позволял себе, пока мы были вместе - это мысленно обозвать тебя: эхолот, эхолокатор. И еще, и еще раз (ведь вибрация не исчезает, твои слова): я тебя люблю.
Она беззлобно обзывала меня валуном и дубом, потому что мои отзвуки были глухи, как из-под толщи воды. Но я научился языку прикосновений. Мы говорили на разных языках, но прекрасно понимали друг друга. И еще любили.
Она сместила мою точку сборки в непредставимый мир полых людей. Она познакомила меня с двумя полыми людьми - любовником и братом отца. Я даже не пытался ревновать - мой мир был скуден для неё, но как захватывающе было следить за их беседами - такой полифонический там-там. Помните, я писал, что вроде бы труднопроизносимое имя Ашуретилшамерситубаллиста на самом деле чрезвычайно мелодично и легко в произношении, надо только правильно произносить. Именно этому я научился от Полой девочки. Имя ей Озиче, подозреваю, что это маленький огрызок её настоящего имени.
С самого начала было ясно, что наша связь ненадолго, но меня шокировало и привело в печаль и грусть, когда она сказала: сегодня ночью я покину тебя навсегда. Моё время вышло. Как? Нет! Почему? Она нахмурилась, диссонанс ей всегда был неприятен и, подозреваю, болезненен. Потому что звёзды пришли в нужное время и в нужное место, -сказала она. Как неразумному ребёнку сказала. Так ты жила по звёздам? - спросил я, всё ещё тупя, не в силах поверить в очевидное. А как ты думал, чем мы, полые люди, живы? У нас нет ваших кишок и прочих наполнителей плоти, мы полые внутри. Нас питают звёзды, и мы созвучны им. Моё время пришло, ночью, этой ночью я покидаю тебя. И куда же ты теперь? - глупо спросил я. Ты не поймёшь. Пока не поймёшь. Звук и Свет это одно и то же, совсем-совсем одно и то же. Но я тебя утешу: ты пробыл со мной достаточно долго и был честен, теперь ты можешь слышать меня в звёздном свете, без нужды прикасаться ко мне и постукивать, что, признаться, всегда было довольно грубо и вульгарно. Так мы не расстанемся? О нет. Сотканное однажды остаётся навсегда - как любой изданный или помысленный звук. Он вплетается в Ткань мира, затухает, но никогда не стихает совсем. Он остаётся. Любой звук.
А прикосновение? - спросил я. Что есть прикосновение? Прикосновение - это Огонь. Неужели ты не почувствовал? Ещё бы я не почувствовал…
А обоняние? - спросил я. О, обоняние это сумма. Но ни ты, ни я к этому еще даже не приблизились.
Могу я проводить тебя? В Звуке? Можешь. Но связь прервётся довольно скоро, ты ещё не готов. Зачем ты возилась со мной все эти полтора года, зачем терпела мою грубую дубовость, если всё так? Мне было интересно. Ты научил меня тому, чего я не знала и не предполагала даже. Наша связь была полезна. Полезна - и всё? На это ты промолчала.
Но я тебя уже знал, твоё молчание я - чёрт подери - мог расшифровать, оно всегда имеет разные вибрации. Ты промолчала так, как если бы сказала: друг мой, мне жаль расставаться с тобой, но звёзды звучат, и на их зов я не откликнуться не могу.
И она это уловила. Она сказала: что ж, время потрачено не зря, ты научился слышать и понимать оттенки молчания.
Я смогу вернуться к твоему народу? Нет. Ты не сможешь вернуться к моему народу, как и я уже не вернусь к твоему. Но ты можешь быть чутким и созвучным, и ты можешь помогать полым людям, людям моего народа, в каждом из которых теперь будет звучать история нашей встречи и близости. И ещё ты можешь смотреть на звёзды. И ещё ты можешь - теперь можешь - вызывать огонь прикосновением. Так она сказала.
Я проследил потом по трассам планет, это было Великое соединение Юпитера и Сатурна, происходящее раз в шестьдесят лет. Надо же было как-то примирить невероятность происходившего со мной с reality. Уходя, она издала звук, какого я не слышал прежде. И звук этот, резонируя, всё утихал, утихал, пока не стал совсем неразличим. Как она и говорила, я потерял её в этом месте, когда звук - для меня - совсем утих. Но странным образом остался со мной навсегда. Полая девочка, Озиче, я люблю тебя и твой народ, вся моя дистанцирующая галантность, о которой я говорил - это, возможно, бесплодная попытка сохранить тебя уникальной, глупый эгоизм, но ты ведь это знала наперёд, знала вибрационно, боже мой, кого я хотел обмануть - существо, которое прозревает, провидит тебя, самое грубое, что я позволял себе, пока мы были вместе - это мысленно обозвать тебя: эхолот, эхолокатор. И еще, и еще раз (ведь вибрация не исчезает, твои слова): я тебя люблю.