Рассуждая вслух
Убивать - нехорошо. Всегда нехорошо. Даже, когда, убивая, спасаешь от убийства других. Но это - вынужденная мера. Если убийство убивающего спасет другие жизни, на это нужно идти, хотя ничего хорошего в этом нет.
Убивать за мысли, высказывания и рисунки недопустимо вообще. А за карикатуры? А за кощунственные высказывания? А за человеконенавистнические идеи? А за их распространение? А за растление? А за?.. а за?.. а за?.. Тут мы можем зайти в тупик. Все же, думается, пока нет прямой угрозе жизни других, убивать нельзя. Это я не о расстрелянной ровно три года назад редакции срамного парижского журнальчика сейчас говорю. Какую бы оценку их деятельности мы не давали, убийство недопустимо. Просто рассуждаю вслух, ибо навеяло. Что же касается третьей годовщины именно этого расстрела, то в этой связи могу только заметить, что смерть смерти - рознь. Одна, бывает, звучит на весь мир, а другая - незаметна, как будто ее и не было. По одной рыдают на площадях, а от другой отмахиваются, как от надоедливой мухи.
В романе Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?», опубликованном в журнале
«Октябрь» за 1969 г., есть такой отрывок:
«Двести восемьдесят человек! - думал Булатов. - В живых не оставили даже грудных ребятишек. Почему же в мире знают Лидице, знают Орадур, хотя в Лидице ни женщин, ни детей не расстреливали и живьем в огонь никого не кидали, но совсем не знают о псковской, русской Красухе? Почему даже советские публицисты непременно оснастят свои статьи названиями Лидице и Орадур, но о Красухе не вспомнят?» Он думал о том, что вот здесь, на каменистой северной земле, под этим мягко-голубым, светлым, высоким северным небом, где в далекие века рождалось могучее русское государство, должен бы ежегодно исполняться какой-то очень волнующий сердца и чувства народный гимн: что для исполнения его на месте гибели двухсот восьмидесяти верных Родине советских людей должны съезжаться лучшие голоса страны; не по церквам бы, в дыму свечей и ладана, петь иным знаменитым русским тенорам, а вот здесь, над пеплом геройски и мученически павших голубоглазых и русоволосых псковичей и псковитянок.
<…>
Булатова интересовало, известны ли имена тех, кто учинил расправу над красухинцами, понесли ли палачи наказание. Кое-кого, как рассказал редактор, изловили. Но главные-то преступники скрылись, сидят в ФРГ и лелеют мечту о новых, более успешных походах на Восток…»
Полвека прошло, а что-то изменилось? О десятке фигляров «Шарли Эбдо» горюет весь мир, про полсотни заживо сожженных в одесском Доме Профсоюзов Европа даже не вспоминает. Это их право и их дело, но нам давно пора перестать смотреть на них, как на носителей какой-то морали. Давно пора понять - нет на Западе ни братства, ни справедливости по отношению к тем, кого они равными себе не считают. Запад со всеми его «ценностями» - и есть главный источник неравенства и несправедливости.
Убивать за мысли, высказывания и рисунки недопустимо вообще. А за карикатуры? А за кощунственные высказывания? А за человеконенавистнические идеи? А за их распространение? А за растление? А за?.. а за?.. а за?.. Тут мы можем зайти в тупик. Все же, думается, пока нет прямой угрозе жизни других, убивать нельзя. Это я не о расстрелянной ровно три года назад редакции срамного парижского журнальчика сейчас говорю. Какую бы оценку их деятельности мы не давали, убийство недопустимо. Просто рассуждаю вслух, ибо навеяло. Что же касается третьей годовщины именно этого расстрела, то в этой связи могу только заметить, что смерть смерти - рознь. Одна, бывает, звучит на весь мир, а другая - незаметна, как будто ее и не было. По одной рыдают на площадях, а от другой отмахиваются, как от надоедливой мухи.
В романе Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?», опубликованном в журнале
«Октябрь» за 1969 г., есть такой отрывок:
«Двести восемьдесят человек! - думал Булатов. - В живых не оставили даже грудных ребятишек. Почему же в мире знают Лидице, знают Орадур, хотя в Лидице ни женщин, ни детей не расстреливали и живьем в огонь никого не кидали, но совсем не знают о псковской, русской Красухе? Почему даже советские публицисты непременно оснастят свои статьи названиями Лидице и Орадур, но о Красухе не вспомнят?» Он думал о том, что вот здесь, на каменистой северной земле, под этим мягко-голубым, светлым, высоким северным небом, где в далекие века рождалось могучее русское государство, должен бы ежегодно исполняться какой-то очень волнующий сердца и чувства народный гимн: что для исполнения его на месте гибели двухсот восьмидесяти верных Родине советских людей должны съезжаться лучшие голоса страны; не по церквам бы, в дыму свечей и ладана, петь иным знаменитым русским тенорам, а вот здесь, над пеплом геройски и мученически павших голубоглазых и русоволосых псковичей и псковитянок.
<…>
Булатова интересовало, известны ли имена тех, кто учинил расправу над красухинцами, понесли ли палачи наказание. Кое-кого, как рассказал редактор, изловили. Но главные-то преступники скрылись, сидят в ФРГ и лелеют мечту о новых, более успешных походах на Восток…»
Полвека прошло, а что-то изменилось? О десятке фигляров «Шарли Эбдо» горюет весь мир, про полсотни заживо сожженных в одесском Доме Профсоюзов Европа даже не вспоминает. Это их право и их дело, но нам давно пора перестать смотреть на них, как на носителей какой-то морали. Давно пора понять - нет на Западе ни братства, ни справедливости по отношению к тем, кого они равными себе не считают. Запад со всеми его «ценностями» - и есть главный источник неравенства и несправедливости.