Ручьевский неведимка
У Бориса Ручьева наткнулся в поэме "Невидимка" на такие строки:
Вышло войско по тревоге
на отвалы и валы...
Обыскали все берлоги,
к штабу дядьку привели.
Глянул дядька из-под чуба,
вытер бороду рукой,
дядька ростом до полдуба.
Смотрят немцы: кто такой?
Чуют немцы: взятки гладки,
дядька на зуб сам остер,
только в лоб получишь с дядьки,
по рукам видать, шахтер.
Вышел к дядьке для почину
старый, вроде главаря
(генерал, видать, по чину),
деликатно говоря:
дескать, вам, как диверсанту,
жить на свете ровно час,
опишите вашу банду,
а не то повешу вас.
...Зорька зрела ранним цветом,
ветер тронул тополя,
над Артемовским Советом
флаг германский шевеля.
Поглядел шахтер на небо,
сдвинул брови и сказал:
- Запишите, колы треба,
герр вельможный генерал.
Сам старенький, незавидный,
добре ваше геррство бье,
е у мене батька рiдный,
та браты у мене е,
та сынов с дочками мав,
та внучкiв нагодував,
та ще кумы, та ще сваты
дуже порохом богаты.
Та колы писаты кряду,
запишить менi - мою
всю донецькую громаду,
всю шахтарьскую семью.
Та ще треба записать
те, шо ты, собака, тать,
и в Донбаси тоби, татю,
николы не панувать!..
Больше 70-ти лет назад написаны эти строки - в тяжелейшее для страны время - в 1942 году, но актуальны они, к сожалению, на Донбассе и сегодня. Надеюсь, не панувать фашистам на Донбассе, браты, никогда не панувать!
Кончается поэма довольно жесткой картиной:
Будто вымер пленный Киев
в черном пламени-дыму,
в переулки городские
нет прохода никому.
Огневые ветры дуют...
...На горелом пустыре
чью-то старую, седую
мать пытают на костре.
Дюже бабка виновата
перед гадами была:
бабка смолоду когда-то
коммуниста родила.
Вырос в битвах невредимый,
изо всех душевных сил
крепче матери родимой
только Родину любил...
...Сохнут с жару капли слез,
палачи ведут допрос:
- Укажи, старуха, честно,
с кем он связан, где хранит,
как взрывает повсеместно
большевистский динамит...
То за сердце пламя тронет,
то колени обоймет...
Мать ни слова не проронит,
мать ни шагу не шагнет.
...Долог день, короток суд,
мать по Киеву ведут.
Вдоль по улицам паленым,
битым камушкам каленым,
по майданам, по посадам,
по днепровским берегам
под сыновним, может, взглядом,
невидимым для врага.
Может, скажет бабка слово
у несказанных ворот,
может, самого родного
перед смертью позовет.
И тогда, никак не волен
в горе справиться с собой,
сам из сказки выйдет воин
на убой - в открытый бой.
...Долог век, короток суд,
мать по Киеву ведут.
Стража слева, стража справа,
только шаг неровный тих,
и не стынет след кровавый
на широких мостовых,
да багровою листвою
опадают с высоты
над головушкой седою
обожженные сады.
Только кровь горит над бровью
в цвет багрового листа,
только гневом и любовью
в муке скованы уста.
А уж ночь, такая ночь -
никому дышать невмочь!
В Минске виселицы строят,
в Курске кровь, как воду, льют,
на Дону живых хоронят,
мертвым смерти не дают...
И встает, как жизни рада,
в бой за Родину свою
невидимая громада,
смертью смерть поправ в бою.
Единая страна, один народ. Как это можно было все растерять и забыть? Как можно улицы в Киеве именами эсесовцев называть?