Грэм Хилл о второй мировой
Начинаю вешать избранные кусочки из автобиографии Хилла. Книжка прекрасна вся, и выбирать что-то конкретное крайне тяжело, имейте в виду :)
Я родился в Хэмпстеде 25 февраля 1929 года, так что мне было десять лет, когда в 1939 году грянула война, и именно военные годы я помню лучше всего. Я даже отлично помню тот день, когда объявили войну: все начали задёргивать светомаскировочные шторы, хотя было светло, и все собрались вокруг, разговаривали и гадали, что же будет дальше. Включились сирены, и мы увидели в небе самолёт, но это был один из наших. В конце концов, я ушёл играть со своими солдатиками.
Тогда мы жили в Хендоне, на северо-западе Лондона, и я ходил в школу на Элджернон-роуд. Мой отец работал на фондовой бирже, но вскоре после начала боевых действий записался добровольцем в Королевские Военно-Воздушные Силы. В 1940 году на несколько месяцев мы с мамой и моим младшим братом Брайаном уехали в эвакуацию в Херефорд, где в то время служил отец. Но там нам не понравилось, мы вернулись в Хендон и всю оставшуюся часть войны провели в Лондоне. Если ночью был налёт, то, по утрам, прежде чем пойти в школу, мы собирали по окрестностям осколки снарядов. У каждого кусочка была своя цена: обломок носовой части стоил шесть пенсов, а донной - три. Могу припомнить, как я выкапывал в саду неразорвавшиеся зажигательные бомбы, запуская руку в ямы и доставая их оттуда. Днём нам несколько раз случалось видеть «собачьи схватки» истребителей. Было здорово наблюдать, как они носятся по небу, стреляя из пулемётов, но ночами приходилось гораздо хуже: немецкие самолёты прилетали бомбить Лондон, и иногда мы спали на кухне под столом. У нас было убежище Моррисона - одна из этих похожих на стол стальных штуковин, - которое мы поставили в столовой, но спал я в нём всего однажды: там было так неудобно, что я предпочитал оставаться в своей постели. Но когда становилось слишком тяжело, и моя мама считала риск слишком большим, мне приходилось спускаться вниз. Оглушительно работала противовоздушная артиллерия, наш дом трясся и дребезжал, что меня несколько беспокоило. Иногда мы видели большое зарево в небе, а на следующий день читали в газетах, что в доках или ещё где-то произошёл пожар.
Во время одной из бессонных ночей 1940 года, я услышал фантастический звук, как будто шёл скорый поезд, и помню, как подпрыгнула наша кошка - шерсть у неё стояла дыбом. А потом раздался сильнейший взрыв - затрясся весь дом, разбились окна и распахнулись все двери. Примерно в миле от нас упала огромная бомба, уничтожив несколько рядов домов. Никто так и не узнал, что это было, но считалось, что это была самая большая бомба, какую когда-либо сбрасывали на Англию. Ходили разговоры о какой-то таинственной красной штуковине в небе, о секретном оружии. Очевидно, та бомба была гораздо больше обычных, и она причинила так много разрушений, что, как говорили знатоки, она должна была быть слишком большой, чтобы её мог поднять самолёт.
Мы никогда не ночевали на станциях метро: привыкли к бомбёжкам и просто надеялись, что нас не заденет. Иногда нам на крышу падали светящиеся зажигательные бомбы, но мы просто поднимались наверх и сбрасывали их оттуда. Дома по соседству с нами сгорели после бомбёжек, нам на крышу сыпались бомбы, снаряды и разбитая кровельная плитка. Мы были очень рады, когда всё кончилось.
Налётов стало меньше, но после затишья появились летающие бомбы. Я очень хорошо помню первую: я лежал в кровати и услышал звук, похожий на моторную лодку - пых-пых-пых. Потом двигатель замолчал, и я подумал: «Блин! Она падает!» И почти сразу после этого мы услышали сильный взрыв. Прошли недели, прежде чем мы узнали, что это такое, и к этому моменту они стали появляться в гораздо большем количестве. Это было действительно страшно, потому что их слышали заранее и ждали, когда двигатель замолчит - и когда он смолкал, пригибали головы. Ты слушал, как приближаются эти летающие бомбы, и думал: «Лети дальше! Лети дальше! Пусть достанется кому-то другому!» Когда двигатель смолкал, возникала леденящая душу пауза. Вообще за день можно было увидеть несколько бомб, некоторые из которых летели с большей скоростью, чем остальные. Они двигались быстро, и было ясно, что они пролетят ещё какое-то время и исчезнут вдали. А другие надвигались медленно, и вот тогда ты думал: «Ну здрасте-приехали!» И ты смотрел, как они останавливаются и падают прямо вниз, на землю - около тонны взрывчатки каждая. Мы даже видели, как истребители пытались перехватить их. Догонять такую бомбу и пытаться взорвать в воздухе было для лётчика слишком опасно: он сам мог попасть в эпицентр взрыва. Вместо этого они подходили к летящей бомбе сбоку, поддевали одно из её крыльев крылом истребителя, переворачивали её и раскачивали. Эта штуковина поворачивала обратно и отправлялась туда, откуда явилась.
Я родился в Хэмпстеде 25 февраля 1929 года, так что мне было десять лет, когда в 1939 году грянула война, и именно военные годы я помню лучше всего. Я даже отлично помню тот день, когда объявили войну: все начали задёргивать светомаскировочные шторы, хотя было светло, и все собрались вокруг, разговаривали и гадали, что же будет дальше. Включились сирены, и мы увидели в небе самолёт, но это был один из наших. В конце концов, я ушёл играть со своими солдатиками.
Тогда мы жили в Хендоне, на северо-западе Лондона, и я ходил в школу на Элджернон-роуд. Мой отец работал на фондовой бирже, но вскоре после начала боевых действий записался добровольцем в Королевские Военно-Воздушные Силы. В 1940 году на несколько месяцев мы с мамой и моим младшим братом Брайаном уехали в эвакуацию в Херефорд, где в то время служил отец. Но там нам не понравилось, мы вернулись в Хендон и всю оставшуюся часть войны провели в Лондоне. Если ночью был налёт, то, по утрам, прежде чем пойти в школу, мы собирали по окрестностям осколки снарядов. У каждого кусочка была своя цена: обломок носовой части стоил шесть пенсов, а донной - три. Могу припомнить, как я выкапывал в саду неразорвавшиеся зажигательные бомбы, запуская руку в ямы и доставая их оттуда. Днём нам несколько раз случалось видеть «собачьи схватки» истребителей. Было здорово наблюдать, как они носятся по небу, стреляя из пулемётов, но ночами приходилось гораздо хуже: немецкие самолёты прилетали бомбить Лондон, и иногда мы спали на кухне под столом. У нас было убежище Моррисона - одна из этих похожих на стол стальных штуковин, - которое мы поставили в столовой, но спал я в нём всего однажды: там было так неудобно, что я предпочитал оставаться в своей постели. Но когда становилось слишком тяжело, и моя мама считала риск слишком большим, мне приходилось спускаться вниз. Оглушительно работала противовоздушная артиллерия, наш дом трясся и дребезжал, что меня несколько беспокоило. Иногда мы видели большое зарево в небе, а на следующий день читали в газетах, что в доках или ещё где-то произошёл пожар.
Во время одной из бессонных ночей 1940 года, я услышал фантастический звук, как будто шёл скорый поезд, и помню, как подпрыгнула наша кошка - шерсть у неё стояла дыбом. А потом раздался сильнейший взрыв - затрясся весь дом, разбились окна и распахнулись все двери. Примерно в миле от нас упала огромная бомба, уничтожив несколько рядов домов. Никто так и не узнал, что это было, но считалось, что это была самая большая бомба, какую когда-либо сбрасывали на Англию. Ходили разговоры о какой-то таинственной красной штуковине в небе, о секретном оружии. Очевидно, та бомба была гораздо больше обычных, и она причинила так много разрушений, что, как говорили знатоки, она должна была быть слишком большой, чтобы её мог поднять самолёт.
Мы никогда не ночевали на станциях метро: привыкли к бомбёжкам и просто надеялись, что нас не заденет. Иногда нам на крышу падали светящиеся зажигательные бомбы, но мы просто поднимались наверх и сбрасывали их оттуда. Дома по соседству с нами сгорели после бомбёжек, нам на крышу сыпались бомбы, снаряды и разбитая кровельная плитка. Мы были очень рады, когда всё кончилось.
Налётов стало меньше, но после затишья появились летающие бомбы. Я очень хорошо помню первую: я лежал в кровати и услышал звук, похожий на моторную лодку - пых-пых-пых. Потом двигатель замолчал, и я подумал: «Блин! Она падает!» И почти сразу после этого мы услышали сильный взрыв. Прошли недели, прежде чем мы узнали, что это такое, и к этому моменту они стали появляться в гораздо большем количестве. Это было действительно страшно, потому что их слышали заранее и ждали, когда двигатель замолчит - и когда он смолкал, пригибали головы. Ты слушал, как приближаются эти летающие бомбы, и думал: «Лети дальше! Лети дальше! Пусть достанется кому-то другому!» Когда двигатель смолкал, возникала леденящая душу пауза. Вообще за день можно было увидеть несколько бомб, некоторые из которых летели с большей скоростью, чем остальные. Они двигались быстро, и было ясно, что они пролетят ещё какое-то время и исчезнут вдали. А другие надвигались медленно, и вот тогда ты думал: «Ну здрасте-приехали!» И ты смотрел, как они останавливаются и падают прямо вниз, на землю - около тонны взрывчатки каждая. Мы даже видели, как истребители пытались перехватить их. Догонять такую бомбу и пытаться взорвать в воздухе было для лётчика слишком опасно: он сам мог попасть в эпицентр взрыва. Вместо этого они подходили к летящей бомбе сбоку, поддевали одно из её крыльев крылом истребителя, переворачивали её и раскачивали. Эта штуковина поворачивала обратно и отправлялась туда, откуда явилась.