Петр Монастырский: Меня совершенно не занимает это время
Это вот мы летом беседовали с Петром Львовичем Монастырским. Вывешу, а то наш журнал "Первый" вообще непонятно кто видит. По-моему, тут всё видно из интервью - и корень успеха, и корень долголетия...
Из могикан
Разговор с Петром Монастырским, почти никак не связанный с 95-летием легендарного режиссера
Вместо вступления или Как мы это читали
Интервью с Монастырским - «проверка на вшивость». Это даже если забыть про иски Петра Львовича к моим старшим коллегам. Неожиданно такой проверкой становится и утверждение текста.
Привожу Петру Львовичу его прямую речь - естественно, без этого вступления. Через некоторое время, вернув в текст некоторые острые высказывания по поводу ныне живущих и известных людей (попутно пожурив за излишний дипломатизм), Монастырский устает читать и сражает меня упреком: «Ну что вы прямо за мной все записали? Ну вы же журналист, могли бы что-нибудь придумать, а это все мои слова. Я вас запомнил как оторву, думал, вы похулиганите».
Угу. Как же.
- Петр Львович, а вы же судились с журналистами?
- Да. С Хмельницким.
- Ага, вот и придумай за вас что-нибудь. Я читала ту статью, из-за которой вы судились. «Самодержец», да, называлась? Она же просто хвалебная, там столько комплиментов вам, столько раз сказано, что вы построили этот театр!
- Вы не прочитали иронии!
Со мной Петр Львович (тьфу-тьфу) не судился, но письма в редакцию старого «Репортера» по поводу рецензий писал.
- А, так это вы писали про сызранскую «Грозу»? - помнит, вот ведь, а прошло три года. Интервью окончательно забыто, и Петр Львович берется за привычное дело: подробно разбирает пьесу «Гроза», доказательно объясняя, что «правильная» Катерина - никакой не луч света в темном царстве, а бойкая Варвара - как раз «луч». 95 лет - не повод мыслить штампами.
В нарушение хронологии или Как мы это писали
В страшную августовскую жару он встречает меня на скамейке у подъезда. И просит показать удостоверение. О боже. За несколько лет работы в самарской журналистике служебное удостоверение пригождается мне с периодичностью раз в два года. И, конечно, с собой его не оказывается.
Поверив, после некоторых усилий с моей стороны, что к нему не пытается прорваться аферистка под видом журналистки, Петр Львович ведет меня в квартиру. За последние три года (столько прошло с моего предыдущего интервью с ним) он ничуть не растерял бодрости. В гостиной, где мы садимся, спасительный кондиционер и часы с боем, каждые пятнадцать минут отмеряющие время. Эклектика лета-2010.
Я для себя уже давно поняла, в чем секрет долголетия этого человека. Проверяю снова: всё интервью пытаюсь поймать Петра Львовича на хоть малейшей неуверенности в себе. Он умудряется опровергнуть мои сомнения еще до начала, собственно, действия. Я звоню в пятницу, интервью он назначает на воскресенье, 15.00. «Петр Львович, нужно позвонить в субботу уточнить?» - «Вы звоните, если хотите, но у меня на воскресенье точно ничего». Это не мне исполнилось 95, а Монастырскому. Но я гораздо меньше него уверена в том, что будет послезавтра, в 15.00.
Интересно, в том же ли секрет его режиссерских успехов?..
Петр Львович, в свою очередь, «всю дорогу» пытается подловить меня: на незнании его биографии, на театральной безграмотности, на непонимании сути вещей. «Горе от ума» - знаете пьесу?» - нормальный вопрос в нашем диалоге.
- Оглядываясь назад, вы думаете, что всё делали бы точно так же, или что-то хочется изменить?
- А что я делал раньше? Сколько вам лет? Когда вам было 9, я перестал работать в театре.
- Некоторые спектакли еще оставались.
- Мало.
(Я перечисляю несколько виденных спектаклей, Монастырский оживляется, когда называю «Настену» - судя по моим воспоминаниям, действительно прекрасный спектакль по «Живи и помни» Распутина. Поначалу севший напротив за полкомнаты от меня, Петр Львович теперь передвигается поближе, профессионально объясняя, что губы у меня «для поцелуя хороши, а вот с посылом проблемы, слышно плохо»).
Я руководил этим театром 40 лет, а работал в нем 43 года. До моего прихода сюда в Куйбышеве работали очень хорошие артисты. Шебуев, Чекмасова, Аренский, Кузнецов, Колесников... Но театра не было. Театр, с моей точки зрения - это дом, в котором живет большая семья, занятая одним делом - строить свой дом. А здесь каждый жил своим интересом, со всеми вытекающими последствиями.
Я пришел сюда в 1955 году, а закончил институт в 1940-м. 15 лет набирался опыта в других театрах. И я видел, что мастера, руководившие театрами, заняты тем же. Мне довелось быть соратником одного из крупнейших русских провинциальных режиссеров Ивана Алексеевича Ростовцева, в Ярославском театре. Но разве только его? А Волгин в Красноярске, Энгелькрон в Воронеже (он потом работал и в Куйбышеве)? Но самое главное, что я ученик Захавы, а Захава - это правая рука Вахтангова. А у Вахтангова была идея - создать свой дом. И я, конечно, старался идти к этому. Актеры, как правило, вышли из разных школ. И мне нужно было «забеременить» их школой Вахтангова. Я занимался этим все 40 лет, несмотря на то, что театр за эти годы стал в Куйбышеве «звездочкой». Легче было попасть в какой-нибудь закрытый НИИ, чем к нам. Публика стремилась попасть на этого актера, на эту актрису... А я сидел вечерами в кассе (меня не было видно за шторкой) и с удовольствием слушал, какого актера они хотят посмотреть.
Я занимался «деланием» артистов. Это очень непросто - когда режиссер не только постановщик спектакля, но и педагог. Но ведь театр интересен единством трех поколений. И я тратил на это очень много времени - ездил по городам, смотрел артистов, рисковал... У нас был такой принцип - «возможности плюс единица риска».
Вот я смотрю на вас: если бы вы были у меня актрисой, что бы вы играли? Ну, сначала я поручал вам какую-нибудь близкую к вашей индивидуальности работу, и если видел, что у вас глаза не пуговицы, что вы одаренный человек - тогда я начинал с вами рисковать. Если бы я ставил «Горе от ума», я бы дал вам Лизу. Вы пьесу знаете?
- Ну конечно. Это очень немаленькая роль для старта.
- Это центральная роль. Но, желая рискнуть, чтобы сделать из вас мастера - я бы сознательно дал вам роль, которую, на первый взгляд, вы не сыграете - Софью. Лизу вам сам бог велел, у вас бровки, глазки, щечки - все на месте. Но я рискую, а потом рискую еще раз - даю вам Грушеньку в «Братьях Карамазовых». Вы не Грушенька - Грушенька производит впечатление отпетой девки. Умела заморочить голову и Федору, и Дмитрию, и всем на свете. Но рядом с вами я поставлю более надежную актрису, которая уж точно спектакль не провалит.
У нас так было, когда я ставил «Ревизора» и вместе с Владимиром Борисовым дал Хлестакова молодому Сергею Кагакову. Борисов просто был создан для этой роли, а Кагаков - совсем мальчик, только что из Щепкинского училища. Но на московских гастролях Борисов провалился, а Кагаков сыграл так, что прошел под знаком «роль года».
И я работал так не только с молодыми. Вот Ершова - знали вы ее? Я пришел в театр - была хорошая молодая героиня под 40 лет. Играла прилично, но мне казалось, что она может больше. И я стал подбирать репертуар, чтобы она играла беззубых шамкающих старух, пожилых... Например, она играла мать в «Последних» Горького, а ее детей - ровесники актрисы. И она говорила «как вам меня не жалко?», а играла очень интересно. Это было начало ее перестройки.
В «Марии Стюарт» есть две женские роли - Елизавета и Мария. Елизавета - противная безбровая баба, а Мария - героиня, ее казнят в конце, красивую, молодую... И я спросил: «Веруся, кого ты хочешь сыграть - Елизавету или Марию?» - «Конечно, Марию». Но я предложил: «Давай сыграем Елизавету?» - «Не хочу-у...» Знаете, когда женщина не хочет, надо добиваться ее, потому что это она только думает, что не хочет. И я распределил роли, поставил ее на Елизавету. Она пришла вся красная (у Ершовой всегда грудь покрывалась красными пятнами, когда она волновалась), в слезах, заикается: «Вы хотите от меня избавиться? Я пишу заявление!» И приносит мне заявление. Я с ней долго говорил и уговорил хитростью: предложил сыграть обе роли. Мне хотелось с ней рискнуть. Но спросили бы вы ее потом, что ей больше нравится играть? Безоговорочно - Елизавету.
Понимаете, артиста надо делать, тогда возникает театр.
«Преемников в театре не бывает»
- А если бы вам пришлось сейчас, в 21 веке строить свой театр - процесс отличался бы?
- Нет, идея была бы та же.
- Время другое.
- Меня совершенно не занимает это время. Я в нем чужой. Я ведь 1915-го года рождения, прошел все власти, войну, голод, но был правоверным пионером, комсомольцем, верил - я и сегодня могу сказать, что верил. Другое дело, что ТАМ что-то не получилось. Но меня в пионеротряде учили азбуке Морзе, а не собрания проводить. Я до сих пор помню ее. Я был влюблен в свою пионервожатую... Она помогала мне устанавливать антенну на крыше, и я думал, что она отвечает на мои чувства. Мне было лет 13. Мы выезжали отрядом на Жевахову гору - там нехорошие были места, дикие. Мальчишек вооружали спортивными палками - и мы караулили у палаток, в которых спали девчонки. Видите, какое сильное нравственное начало! Меня воспитывали как мужчину, который должен защищать женщину. Когда началась война, мне было 27 лет. Меня сделали директором Воронежского театра - совсем пацана! И поэтому, когда я приехал сюда, то уже знал директорскую профессию и стал и худруком, и директором одновременно. Я знал, что такое баланс, дебет, кредит и прочее...
- А в голове худрук директору не мешает?
- Наоборот. В театре очень часто бывает так: худрук умный человек, директор тоже не дурак. Когда они встречаются в решении одного и того же вопроса - начинаются неприятности. И тот умный, и этот умный, и этот прав, и тот. А если еще кто-нибудь из них дурак! Вот, скажем, я умный, а вы дура-директор. Я к вам отношусь презрительно. И вы говорите: это желтое - я говорю, нет, это синее. И кто-то идет жаловаться в обком партии, и в итоге нас обоих увольняют... А здесь - если я ошибался, то мог предъявлять претензии только Монастырскому. И на этом принципе строился театр. У нас не было склок.
- Как вы этого добивались? Все равно есть огромная труппа...
- Им некому было жаловаться на меня. Если я издал приказ - ну кому вы пойдете жаловаться на меня? Не пойдете, потому что если кто-то пожаловался - я пойму, что это вы, и скажу: дуся, хочешь работать? забирай заявление и не морочь голову. Ты хорошая актриса, и т.д, и т.п., но склоки здесь не надо.
Конечно, честно скажу, 95 лет - это трудно. Сейчас бы взяться за старое дело... Но должен вам сказать, что если б не Титов, я, может, до сих пор бы работал.
- Что сделал Титов?
- Предстояли выборы, и ему нужно было получить бескомпромиссную поддержку. А драматический театр стал центром жизни города. Он взял и уволил меня, воспользовавшись тем, что я написал заявление с просьбой освободить меня (мне уже тогда было 80 лет) от обязанностей художественного руководителя, но прошу оставить в театре очередным режиссером. Ему нужно было уволить меня, поэтому он первое прочитал, а второе не стал. Мне бы в суд подать - не хотел. Тем более, что 80 лет - тоже возраст.
- А вы не жалеете, что не подготовили сами себе преемника?
- Таких вещей практически не бывает в театре. Если вы прилично знаете театральную ситуацию в стране, то скажите мне: кого готовит Марк Захаров? кого готовил Станиславский? Никого. Учеников я в театральной элите не вижу. А я все-таки в театре 75 лет.
Понимаете, если рядом готовится талантливый человек, то самолюбие мое страдает. Потому что он интересно работает. Но тогда он, талантливый человек, думает: Монастырский тут надолго, и что я буду ждать, когда его вперед ногами понесут? Уеду я в Свердловск.
У меня был хороший очередной режиссер Сережа Надеждин. Его уже назначили в Свердловск в Театр юного зрителя - но он, не доехав, умер. У меня вообще были хорошие очередные режиссер. Рахлин, Меньшин, Ольга Чернова, Татьяна Дунаевская... Они хорошо работали, но главный режиссер - это совсем не то, что очередной. А кандидат не лучше меня мне был не нужен.
- Вы требовательны.
- А иначе какой смысл? Если он будет хуже - артисты будут издеваться над ним. Вот сейчас, когда Гвоздков стал на мое место и люди стали выступать против него - он взял и уволил их. А это большая группа людей: Комракова, Шебуева, Орлова, Свиридов, Ганюшкин, Боголюбова, Смыкова... И это настоящему театру не на пользу.
- А если бы против вас выступила группа артистов, вы не уволили бы их?
- Я набирал людей, у меня было 50 артистов!
- А если бы они выступили против вас?
- Мне трудно сказать. У меня были конфликты с артистами, но никто не собирался уходить: квартиру здесь получил, звание получил, ставку получил, роли получает. Ну куда они ткнутся в 40-летнем возрасте начинать с нуля? А мне не выгодно было увольнять.
«Откидывал воротник и уходил»
- Вы, Петр Львович, сделали Самару театральным городом. Сегодня она продолжает им оставаться?
- Она сегодня, по-моему, переживает катастрофу. Я иногда прихожу в театр - вижу, что партер заполнен. И Гвоздков считает, что это аншлаг. Подождите, а бельэтаж, амфитеатр?
- На некоторых заполнены.
- И я слышал от людей, что им нравится то, что тут показывают. А это ужасно, что это может нравиться. Люди платят деньги, приходят в здание с такой историей - значит, они пришли в театр на искусство.
- Это вы про кассовые комедии?
- Почему кассовые? Мы тоже кассовые комедии играли. Но у нас полны были залы, когда мы ставили Островского, Горького, Чехова, Грибоедова - всех великих. Само собой, кассовой была «Крошка», но у нас кассовым становился и «Тартюф» Мольера или «Бешеные деньги» Островского.
Люди, уплатившие за билет, были нам нужны как собеседники, а не как инвесторы.
Я ужасно любил после окончания спектакля, особенно зимой, поднимать вот так меховой воротник и пристраиваться к какой-нибудь парочке, которая вышла из театра. О чем они говорят? Если молчат - значит, спектакль понравился. Если обсуждают - тоже ничего. Но если они вдруг, выходя, говорят - что мы ужинать будем? - все, я откидывал воротник и уходил от них. Явно им спектакль не понравился: значит, я что-то для них не решил.
Я как-то еду в полупустом трамвае. Вдруг с конца чужая женщина спохватывается, через весь трамвай ко мне: спасибо, Петр Львович, за театр! По-моему, это именно то, что надо.
Однажды я тоже ехал в трамвае, и на Самарской площади у киоска лежит пьяная вдрабадан женщина. А напротив меня - пассажирка, посматривает на меня, и вдруг говорит: «Петр Львович, как вам это нравится?» Я говорю, нет, это мне не нравится. «А я сама из Чапаевска, и мы с сыном недавно разговаривали, что у нас очень много пьющих людей в Чапаевске. Я говорю, да, а вот в Куйбышеве не так - там мало пьют. Он говорит: ты ничего не знаешь, в Куйбышеве все пьют, я знаю только одного человека, который не пьет - это Монастырский!»
- Целые легенды про вас ходили. А не может быть дело в том, что просто роль театра в жизни общества поменялась?
- Нет. Вы знаете, я думаю, что Гвоздков не одинок, по-другому сегодня работать нельзя, потому что деньги стали основой жизни. Той этической и эстетической основы, которую давал тот театр - сегодня нет.
- Значит, мы возвращаемся к вопросу - сегодня вы работали бы так же, как раньше?
- Так же, а может, еще сложнее. Потому что деньги все равно оставались бы фокусом - значит, нужно было бы и заниматься этикой, и деньги зарабатывать. Чем бы я зарабатывал? Летом в театр люди ходят плохо - и к нам ходили не очень хорошо. А как же жить? Но ноябрь, декабрь, январь и февраль - продыху от зрителей нет. И вот я придумал такую штуку: мы составили календарь названий спектаклей на весенне-летнее время. И когда вы приходили к кассе покупать билеты на декабрь - висел план спектаклей на июнь-июнь, и вы сегодня покупали билеты, потому что знали, что их не будет. Мы делали деньги не за счет инвесторов - мы работали с людьми.
- Вы говорили, что публика поменялась?
- Я вам начал рассказывать про трамвай. Меня встречает на улице бомж и говорит: «Я в театр теперь не хожу-у!» Очень многие люди в театр просто не ходят, потому что смотреть «13», или «Пылко влюбленного таксиста» (авторская интерпретация названий сохранена - К.А) - есть охотники, конечно, но…
«Цензура лучше свободы слова»
- Про деньги поговорили, давайте про власть. Вот вас поздравлял с юбилеем Азаров - насколько для вас важно его поздравление?
- Для меня поздравления в принципе важны, но я давно знаю и Дмитрия Азарова и его брата Олега. Брат был главой Ленинской администрации, и мы с ним довольно часто встречались. Вы это для Азарова делаете?
- Нет, нет. Мне просто интересна тема отношений художника и власти. И, думаю, для вас она была актуальной все эти годы в Куйбышевском театре.
- О, это очень большой вопрос. И я бы сказал: он у меня получился. Вообще я об этом в книгах много пишу. Я считаю, что цензура, которая была тогда, лучше сегодняшней свободы слова.
- А что вам не нравится в сегодняшней свободе?
- Что вы можете по улице ходить - и совершенно спокойно материться. Что вы идете по улице и курите. Вы, женщины.
- Но это же никак не связано с государственной цензурой?
- Очень связано. Те спектакли, которые идут сейчас, как раз так воспитывают. Московский художественный театр, где Табаков худрук, просто проповедует, что в наше время нужно разговаривать так, как хочется говорить, и никто тебе не посмеет ничего сказать. Вы не читали мою последнюю книжку?
- Нет, к сожалению.
- Я в ней про это пишу. Она называется «Мастера культуры, где вы?» У Горького была такая статья - «Кто вы, мастера культуры?» Он обращался к капиталистам. А я обращаюсь к мастерам культуры сегодняшним - чего вы молчите?!
- А они вообще имеют сегодня вес, даже если бы заговорили?
- Да в Самаре нет ни одного театрального критика, театры без худруков - о чем можно вести разговор?
«А кто не читает - так тому и надо»
- Как вы сами живете? Считается, что театральные люди больны этой болезнью, не могут жить без сцены. Вы уже 15 лет фактически без театра.
- Ну я поставил три спектакля в «Колесе», преподавал в Педагогическом университете и издал 13 книг. Так что я не совсем без работы. Но без театра. И пусть самарцы понимают, как они теперь существуют без того театра. И они это понимают.
- А для кого вы пишете книги?
- Для всех. Кто заинтересован - пусть читает. А кто не читает - так тому и надо.
- Мы много знаем о том, как вы строили театр. А какую роль в вашей жизни играла семья? Насколько она была для вас важна?
- Этот вопрос лучше не затевать. Радости семья от моей работы не получала. Я приходил в театр раньше всех, уходил позже всех. Но у меня было две жены - ведущие актрисы. Сначала Грязнова, потом Радолицкая. Они вместе со мной бились головой о стенку. А сейчас уже 26 лет жена - не актриса. Конечно, непросто ей, и мне непросто.
- Вы чаще бывали довольны собой или недовольны?
- Я себя любил, милого. Что значит - доволен, недоволен? Если я получаю сейчас, ко дню рождения пять правительственных телеграмм, в том числе от Медведева - я могу быть собой недоволен? Даже сейчас? Не-ет (смеется). Хотите покажу?
No comments.