Павел Луспекаев.
Сегодня день рождения его.
Случайно узнала, напоровшись на очень интересную статью о нём.
После визита в Ленинград знаменитый Лоуренс Оливье говорил: “В России есть один актер - абсолютный гений! Только фамилию его произнести невозможно”... Эта непроизносимая фамилия - Луспекаев. Позже Павла Луспекаева, уже безногого и безработного, Олег Ефремов стал уговаривать переехать в Москву и поступить в “Современник”. “Олежка, дорогой ты мой человек! Ты посмотри на меня внимательно! Да если ТАКОЕ выйдет на твою сцену, весь твой “Современник” рухнет!”…http://ocheretniy.blogspot.com/2011/04/blog-post_20.html
Но что больше всего грустно.
Однажды в конце 1969-го года в Москве между ним и Михаилом Козаковым произошел такой, или почти такой разговор:
- Ты, Миша, знаменитость… А я популярным артистом был только однажды. Позарез нужны были деньги, ну и снялся я в противопожарной короткометражке. Думал, никто ее и не увидит! И тут в Ленинград привезли один западный боевик; все, конечно, бегали смотреть. А вместо киножурнала приклеили к нему меня: после пожара, возникшего из-за непотушенной сигареты, прямо в камеру тычу и говорю: “Это должен помнить каждый!”. В общем, на каждой репетиции шуточки: “Помним, Паша, помним. Дай, кстати, закурить”. Вот и вся моя популярность…
Прошло несколько месяцев. Мартовским, солнечным, счастливым днем 1970-го года к Козаковым приехал Луспекаев - в пальто с бобровым воротником, в широкой белой кепке-аэродроме (не даром по документам он числился армянином). В одной руке - тяжелая палка, с которой он никогда не расставался. В другой - три билета в кинотеатр “Москва”, на “Белое солнце пустыни”: “Бери дочку, Миша!”Всю дорогу Павел нервничал:
- Нет, Михаил, тебе не понравится. Вот дочке твоей понравится. Катька, тебе нравится, когда в кино стреляют?
- Успокойся, Паша, я тоже люблю, когда в кино стреляют.
Фильм начался. Верещагин на экране еще не появился, но за кадром зазвучал мотив песни Окуджавы и Шварца (“Ваше благородие, госпожа удача”). Паша просиял: “Моя темочка! Хороша?” Через несколько минут на экране крупно - ставни, сквозь щель в них - огромный глаз Верещагина. Луспекаев восторженно, как ребенок, толкает Козакова локтем: “Смотри, какой у него глаз!”
После просмотра Павел не шел - летел, почти не опираясь на свою палку: “Узнают! Все узнают!”, - ликовал он. “Теперь тебя уже никогда не забудут, - сказал Козаков, поддавшись восторженному луспекаевскому настроению. - Журналисты станут брать у тебя интервью, фотографы замучат вспышками. Привыкай”. “Да, буду привыкать”, - обещал Павел. Жить ему оставалось всего один месяц. Ни проинтервьюировать, ни сфотографировать толком его так и не успели…
Случайно узнала, напоровшись на очень интересную статью о нём.
После визита в Ленинград знаменитый Лоуренс Оливье говорил: “В России есть один актер - абсолютный гений! Только фамилию его произнести невозможно”... Эта непроизносимая фамилия - Луспекаев. Позже Павла Луспекаева, уже безногого и безработного, Олег Ефремов стал уговаривать переехать в Москву и поступить в “Современник”. “Олежка, дорогой ты мой человек! Ты посмотри на меня внимательно! Да если ТАКОЕ выйдет на твою сцену, весь твой “Современник” рухнет!”…http://ocheretniy.blogspot.com/2011/04/blog-post_20.html
Но что больше всего грустно.
Однажды в конце 1969-го года в Москве между ним и Михаилом Козаковым произошел такой, или почти такой разговор:
- Ты, Миша, знаменитость… А я популярным артистом был только однажды. Позарез нужны были деньги, ну и снялся я в противопожарной короткометражке. Думал, никто ее и не увидит! И тут в Ленинград привезли один западный боевик; все, конечно, бегали смотреть. А вместо киножурнала приклеили к нему меня: после пожара, возникшего из-за непотушенной сигареты, прямо в камеру тычу и говорю: “Это должен помнить каждый!”. В общем, на каждой репетиции шуточки: “Помним, Паша, помним. Дай, кстати, закурить”. Вот и вся моя популярность…
Прошло несколько месяцев. Мартовским, солнечным, счастливым днем 1970-го года к Козаковым приехал Луспекаев - в пальто с бобровым воротником, в широкой белой кепке-аэродроме (не даром по документам он числился армянином). В одной руке - тяжелая палка, с которой он никогда не расставался. В другой - три билета в кинотеатр “Москва”, на “Белое солнце пустыни”: “Бери дочку, Миша!”Всю дорогу Павел нервничал:
- Нет, Михаил, тебе не понравится. Вот дочке твоей понравится. Катька, тебе нравится, когда в кино стреляют?
- Успокойся, Паша, я тоже люблю, когда в кино стреляют.
Фильм начался. Верещагин на экране еще не появился, но за кадром зазвучал мотив песни Окуджавы и Шварца (“Ваше благородие, госпожа удача”). Паша просиял: “Моя темочка! Хороша?” Через несколько минут на экране крупно - ставни, сквозь щель в них - огромный глаз Верещагина. Луспекаев восторженно, как ребенок, толкает Козакова локтем: “Смотри, какой у него глаз!”
После просмотра Павел не шел - летел, почти не опираясь на свою палку: “Узнают! Все узнают!”, - ликовал он. “Теперь тебя уже никогда не забудут, - сказал Козаков, поддавшись восторженному луспекаевскому настроению. - Журналисты станут брать у тебя интервью, фотографы замучат вспышками. Привыкай”. “Да, буду привыкать”, - обещал Павел. Жить ему оставалось всего один месяц. Ни проинтервьюировать, ни сфотографировать толком его так и не успели…