Ян Фабр, «Гора Олимп»: 1- Так свершаются революции…
...Так идут на войну.
Древнегреческий царь Этеокл, сын Эдипа и Иокасты, был умным, хитрым и, по-видимому, нечестным царем. По договору, заключенному со своим братом Полиником, Этеокл был обязан уступить ему правление Фивами, однако отказался сделать это. В ответ Полиник выступил со своим войском на Фивы, и Этеокл приготовился к сражению.
Ниже приводится мой пересказ сцены, длящейся в записи вот тут с 1:01 до 1:27. Можно смотреть, можно - читать, можно - и то, и другое.
На сцене девять актеров, в руках у них тонкие цепи. Свет гаснет, и в полной темноте пятеро юношей и четверо девушек начинают прыгать через эти цепи. Сначала слышны только щелчки железа об пол, затем свет загорается, и мы можем рассмотреть всю девятку.
У этой девятки есть предводитель. Он и задает ритм прыжков. Время от времени он останавливается и выкрикивает что-то наподобие армейской речевки, которую тут же подхватывают остальные участники.
-What is the pain that hurts the most?
-The blade of a sword or the words of a ghost.
-What is the shame you can’t deny?
-The thighs of your mother or your father’s eye...
Так продолжается три минуты, пять минут, семь минут… Периодически, кто-то из этой девятки сбивается, начинает снова… Остальные в этот момент продолжают прыжки, иногда даже ускоряя темп, так что получается, что прыгуны намеренно истязают себя. Хотел написать «кажется, что истязают», но это неверно, это не «кажется», это - действительно так.
Не сразу, но постепенно ощущения напряжения, усилия, физической боли начинают передаваться в зал. Обычно, искусство высокого уровня демонстрирует человеческое совершенство. Странно было бы увидеть споткнувшегося танцора или закашлявшегося певца в профессиональном балете или в опере. Здесь же ты видишь - как им физически трудно, как они не выдерживают чудовищной нагрузки… Демонстрация человеческого несовершенства становится у Фабра важным принципом.
-What is the lovely sound I hear?
-It’s the pumping of blood in my inner ear!
Через пятнадцать минут уже нет остановки на речевку, слова выкрикиваются на выдохе, вместе с прыжками. Наконец, еще через три минуты лидер дает сигнал на перерыв. Изможденные актеры валятся на пол.
На отдых у них есть минут шесть. Из-за кулис выходит молодая девушка и обносит всех актеров мороженым.
...и сцена поедания мороженого превращается у этой девятки в своеобразный эротический акт, к которому очень хочется присоединиться, хоть ты сам и не прыгал только что без перерыва в течение семнадцати минут, как они.
Но вот предводитель снова встает на ноги, осматривая свое войско, и готовится к новому раунду прыжков.
Нехотя, через силу поднимаются актеры. Одна девушка не присоединяется к группе и так и остается поедать мороженое, развалившись на полу. Другие, хоть и присоединяются к прыжкам, вскоре, не выдержав, раздраженно покидают сцену.
На площадке остается предводитель и еще одна девушка. Она пытается отвечать на вопросы речевки, но тоже оказывается не готова... не столько к такому яростному темпу, сколько к смерти в этой изнурительной борьбе, и убегает со сцены.
Предводитель остается один. Он прыгает и прыгает в одиночестве, выкрикивая вопросы речевки…
-What is the fear that haunts the night?..
-What is the monster that eats the day?..
...и вдруг зал, заведенный, потрясенный, начинает отвечать ему.
На эту революцию Густаву Кенигсу, игравшему Этеокла, понадобилось двадцать шесть минут сильнейшего физического напряжения (с шестиминутным перерывом, конечно, но все-таки...)
Ничего подобного я в своей жизни никогда не видел. Разве что, когда Андрюс Мамонтовас в роли Гамлета у Някрошюса вставал голой ногой на ледяную глыбу, холод со сцены проникал в душу. Но длилось это секунды.
Здесь же - двадцатиминутное истязание себя на глазах у зрителей.
И эта манипуляция, доведенная до крайности, и при этом - остающаяся в строгих эстетических рамках (что крайне важно!), сработала!
Не могла не сработать.
Так свершаются революции, так призывают на войну. Войны красивыми не бывают, а эта война вдобавок еще и окажется братоубийственной. Но искусство, с которым был проделан этот почти получасовой призыв, восхитило меня.
Продолжение следует.
Древнегреческий царь Этеокл, сын Эдипа и Иокасты, был умным, хитрым и, по-видимому, нечестным царем. По договору, заключенному со своим братом Полиником, Этеокл был обязан уступить ему правление Фивами, однако отказался сделать это. В ответ Полиник выступил со своим войском на Фивы, и Этеокл приготовился к сражению.
Ниже приводится мой пересказ сцены, длящейся в записи вот тут с 1:01 до 1:27. Можно смотреть, можно - читать, можно - и то, и другое.
На сцене девять актеров, в руках у них тонкие цепи. Свет гаснет, и в полной темноте пятеро юношей и четверо девушек начинают прыгать через эти цепи. Сначала слышны только щелчки железа об пол, затем свет загорается, и мы можем рассмотреть всю девятку.
У этой девятки есть предводитель. Он и задает ритм прыжков. Время от времени он останавливается и выкрикивает что-то наподобие армейской речевки, которую тут же подхватывают остальные участники.
-What is the pain that hurts the most?
-The blade of a sword or the words of a ghost.
-What is the shame you can’t deny?
-The thighs of your mother or your father’s eye...
Так продолжается три минуты, пять минут, семь минут… Периодически, кто-то из этой девятки сбивается, начинает снова… Остальные в этот момент продолжают прыжки, иногда даже ускоряя темп, так что получается, что прыгуны намеренно истязают себя. Хотел написать «кажется, что истязают», но это неверно, это не «кажется», это - действительно так.
Не сразу, но постепенно ощущения напряжения, усилия, физической боли начинают передаваться в зал. Обычно, искусство высокого уровня демонстрирует человеческое совершенство. Странно было бы увидеть споткнувшегося танцора или закашлявшегося певца в профессиональном балете или в опере. Здесь же ты видишь - как им физически трудно, как они не выдерживают чудовищной нагрузки… Демонстрация человеческого несовершенства становится у Фабра важным принципом.
-What is the lovely sound I hear?
-It’s the pumping of blood in my inner ear!
Через пятнадцать минут уже нет остановки на речевку, слова выкрикиваются на выдохе, вместе с прыжками. Наконец, еще через три минуты лидер дает сигнал на перерыв. Изможденные актеры валятся на пол.
На отдых у них есть минут шесть. Из-за кулис выходит молодая девушка и обносит всех актеров мороженым.
...и сцена поедания мороженого превращается у этой девятки в своеобразный эротический акт, к которому очень хочется присоединиться, хоть ты сам и не прыгал только что без перерыва в течение семнадцати минут, как они.
Но вот предводитель снова встает на ноги, осматривая свое войско, и готовится к новому раунду прыжков.
Нехотя, через силу поднимаются актеры. Одна девушка не присоединяется к группе и так и остается поедать мороженое, развалившись на полу. Другие, хоть и присоединяются к прыжкам, вскоре, не выдержав, раздраженно покидают сцену.
На площадке остается предводитель и еще одна девушка. Она пытается отвечать на вопросы речевки, но тоже оказывается не готова... не столько к такому яростному темпу, сколько к смерти в этой изнурительной борьбе, и убегает со сцены.
Предводитель остается один. Он прыгает и прыгает в одиночестве, выкрикивая вопросы речевки…
-What is the fear that haunts the night?..
-What is the monster that eats the day?..
...и вдруг зал, заведенный, потрясенный, начинает отвечать ему.
На эту революцию Густаву Кенигсу, игравшему Этеокла, понадобилось двадцать шесть минут сильнейшего физического напряжения (с шестиминутным перерывом, конечно, но все-таки...)
Ничего подобного я в своей жизни никогда не видел. Разве что, когда Андрюс Мамонтовас в роли Гамлета у Някрошюса вставал голой ногой на ледяную глыбу, холод со сцены проникал в душу. Но длилось это секунды.
Здесь же - двадцатиминутное истязание себя на глазах у зрителей.
И эта манипуляция, доведенная до крайности, и при этом - остающаяся в строгих эстетических рамках (что крайне важно!), сработала!
Не могла не сработать.
Так свершаются революции, так призывают на войну. Войны красивыми не бывают, а эта война вдобавок еще и окажется братоубийственной. Но искусство, с которым был проделан этот почти получасовой призыв, восхитило меня.
Продолжение следует.