Побывав в параллельном мире или В каком году закончился Бродский как поэт
После посещения лекции литературоведа Михаила Вайскопфа с «интригующим» названием: «Михаил Генделев как «лучший и талантливейший» поэт «русского» Израиля или Наш ответ Бродскому»
Свое мнение по поводу поэзии Михаила Генделева я уже как-то высказал вот здесь, после посещения вечера его памяти (о котором даже был подготовлен вот этот вот краткий репортаж, с мордой вашего покорного слуги на последних секундах).
А вчера я оказался на одной из лекций, проходящей в рамках иерусалимского Лимуда, и попал в какой-то параллельный мир. Мир, в котором «нам» надо почему-то отвечать одним поэтом другому поэту. А поскольку масштабы личностей явно несопоставимы, «мы» вынуждены всячески принижать одного поэта и завышать заслуги другого.
Итак, поэзия Бродского, особенно позднего, по словам Михаила Вайскопфа, - это «поэзия морга», она «полна тяжелого бреда». Вдобавок, убежден лектор, с годами Бродский «писал все хуже и хуже». В результате, выйдя, как и Генделев, из питерской поэтической среды, Бродский не нашел своего места в мире, своего дома в нем. Он вынужден был влачить «выморочное существование». В этом же контексте употребил Вайскопф и слово «межеумочность», но теперь уже трудно сказать - как точно было построено предложение, чтобы это слово встало на правильное место. В общем, Бродский, оказывается, поэт «межеумочный».
Ну, а Михаилу Самуэлевичу Генделеву, напротив, удалось построить свой дом в этом мире: в этом он оказался успешнее Бродского. Хотя судьба у него была, конечно, не особо счастливая: в Израиле он бедствовал, потом уехал в Москву. Но каким-то образом, по словам Вайскопфа, ему удалось сосуществовать на два дома, на две страны.
Слушал я все это - и не мог поверить своим ушам.
Единственное объяснение услышанному у меня может быть такое: Израиль - страна маленькая, все знают всех. Так что многие лично были знакомы с таким неплохим поэтом Мишей Генделевым, дружили с ним. Ну, а желание близких друзей увековечить память знакомого поэта было бы, безусловно, понятно и вызывало бы у меня всяческое уважение...
…если бы некоторые из них не делали бы это так бестолково.
В самом деле, сказал бы Вайскопф просто: я был знаком с одним талантливым поэтом, Мишей Генделевым. Его стихи мне близки, и поэтому я хочу поделиться с вами этими строчками. И не надо никого ни с кем сравнивать, и никому отвечать (вообще, названия лекций на Лимуде, надо сказать, отличаются завидной креативностью. «Еврейское искусство. Существует ли оно?», «Жизнь и театр. Применимы ли законы театра для самоанализа повседневной жизни? Возможно ли стать драматургом собственной судьбы?» и уж совсем загадочное «Фейсбук - виртуальный фьюжн он-лайн. Ехать или не ехать?». «Есть ли жизнь на Марсе?», одним словом).
Время уже поджимало, но все-таки я успел задать этот интересующий меня вопрос: а правда, как можно сравнивать такие несопоставимые по масштабу личности фигуры? Бродского можно любить или не любить, его поэзия может быть близка или нет, но мне лично представляется очевидным, что он - последний на сегодняшний день гениальный поэт, писавший на русском языке, и лучше никого из современных поэтов с ним не сравнивать - а то чувствуешь себя как-то неловко (особенно после того, как слышишь вот это вот: «Бродский с годами писал все хуже и хуже», «его поздние стихи - это поэзия тяжелого бреда»...). Михаил Генделев - это все-таки совсем другая «лига».
В ответ я услышал довольно скомканное рассуждение о том, что стихи и Бродского, и Генделева одинаково трудны для запоминания, и что во многих компаниях (в которые я, слава Богу, не вхож) поэзия Бродского уже давно считается «вчерашним днем».
«Вот, спросите у сидящего здесь Зеева Бар-Селлы», - Вайскопф кивнул на человека, сидящего позади. «Зеев, хочешь что-нибудь сказать на эту тему?».
И поднялся со своего ряда некто Зеев Бар-Селла (бывший журналист газеты «Вести»? бывший заместитель главного редактора?), и изрек:
«Бродский как поэт закончился в 1974 году»…
…И сижу я теперь с томиком Бродского, и пытаюсь понять - как поэт, «закончившийся в 1974 году», смог написать после этого «Осенний крик ястреба», «Венецианские строфы», «Письма династии Мин», «Я был только тем, чего ты касалась ладонью...» и, вообще, все остальное?
Свое мнение по поводу поэзии Михаила Генделева я уже как-то высказал вот здесь, после посещения вечера его памяти (о котором даже был подготовлен вот этот вот краткий репортаж, с мордой вашего покорного слуги на последних секундах).
А вчера я оказался на одной из лекций, проходящей в рамках иерусалимского Лимуда, и попал в какой-то параллельный мир. Мир, в котором «нам» надо почему-то отвечать одним поэтом другому поэту. А поскольку масштабы личностей явно несопоставимы, «мы» вынуждены всячески принижать одного поэта и завышать заслуги другого.
Итак, поэзия Бродского, особенно позднего, по словам Михаила Вайскопфа, - это «поэзия морга», она «полна тяжелого бреда». Вдобавок, убежден лектор, с годами Бродский «писал все хуже и хуже». В результате, выйдя, как и Генделев, из питерской поэтической среды, Бродский не нашел своего места в мире, своего дома в нем. Он вынужден был влачить «выморочное существование». В этом же контексте употребил Вайскопф и слово «межеумочность», но теперь уже трудно сказать - как точно было построено предложение, чтобы это слово встало на правильное место. В общем, Бродский, оказывается, поэт «межеумочный».
Ну, а Михаилу Самуэлевичу Генделеву, напротив, удалось построить свой дом в этом мире: в этом он оказался успешнее Бродского. Хотя судьба у него была, конечно, не особо счастливая: в Израиле он бедствовал, потом уехал в Москву. Но каким-то образом, по словам Вайскопфа, ему удалось сосуществовать на два дома, на две страны.
Слушал я все это - и не мог поверить своим ушам.
Единственное объяснение услышанному у меня может быть такое: Израиль - страна маленькая, все знают всех. Так что многие лично были знакомы с таким неплохим поэтом Мишей Генделевым, дружили с ним. Ну, а желание близких друзей увековечить память знакомого поэта было бы, безусловно, понятно и вызывало бы у меня всяческое уважение...
…если бы некоторые из них не делали бы это так бестолково.
В самом деле, сказал бы Вайскопф просто: я был знаком с одним талантливым поэтом, Мишей Генделевым. Его стихи мне близки, и поэтому я хочу поделиться с вами этими строчками. И не надо никого ни с кем сравнивать, и никому отвечать (вообще, названия лекций на Лимуде, надо сказать, отличаются завидной креативностью. «Еврейское искусство. Существует ли оно?», «Жизнь и театр. Применимы ли законы театра для самоанализа повседневной жизни? Возможно ли стать драматургом собственной судьбы?» и уж совсем загадочное «Фейсбук - виртуальный фьюжн он-лайн. Ехать или не ехать?». «Есть ли жизнь на Марсе?», одним словом).
Время уже поджимало, но все-таки я успел задать этот интересующий меня вопрос: а правда, как можно сравнивать такие несопоставимые по масштабу личности фигуры? Бродского можно любить или не любить, его поэзия может быть близка или нет, но мне лично представляется очевидным, что он - последний на сегодняшний день гениальный поэт, писавший на русском языке, и лучше никого из современных поэтов с ним не сравнивать - а то чувствуешь себя как-то неловко (особенно после того, как слышишь вот это вот: «Бродский с годами писал все хуже и хуже», «его поздние стихи - это поэзия тяжелого бреда»...). Михаил Генделев - это все-таки совсем другая «лига».
В ответ я услышал довольно скомканное рассуждение о том, что стихи и Бродского, и Генделева одинаково трудны для запоминания, и что во многих компаниях (в которые я, слава Богу, не вхож) поэзия Бродского уже давно считается «вчерашним днем».
«Вот, спросите у сидящего здесь Зеева Бар-Селлы», - Вайскопф кивнул на человека, сидящего позади. «Зеев, хочешь что-нибудь сказать на эту тему?».
И поднялся со своего ряда некто Зеев Бар-Селла (бывший журналист газеты «Вести»? бывший заместитель главного редактора?), и изрек:
«Бродский как поэт закончился в 1974 году»…
…И сижу я теперь с томиком Бродского, и пытаюсь понять - как поэт, «закончившийся в 1974 году», смог написать после этого «Осенний крик ястреба», «Венецианские строфы», «Письма династии Мин», «Я был только тем, чего ты касалась ладонью...» и, вообще, все остальное?