вся правда о сексе с женщиной (18+)
Он расстегивает джинсы и стягивает оливковую футболку. Смуглыми пальчиками она массирует его белые плечи; потом переворачивает его на спину и начинает ласкать руками, пальцами, языком.
Ему кажется, что лампа в углу погасла, и теперь свет исходит только от ярко разгоревшейся свечи.
- Как тебя зовут? - спрашивает он.
- Билкис[5], - она поднимает голову, - через «кью».
- Через что?
- Да бог с ним.
Дыхание у него становится прерывистым.
- Дай вставлю, - говорит он. - Давно пора тебе вставить.
- Да, милый, - отвечает она. - Конечно. Но пока ты будешь брать меня - можно попросить тебя об одной услуге?
- Слушай, ты, - в нем вдруг всплескивает раздражение, - это ведь я плачу тебе деньги, так, кажется?
Одним плавным движением она садится на него верхом и шепчет:
- Да, милый, конечно, я знаю, ты платишь мне деньги, но по тому, как дело складывается, это я должна тебе платить, мне так повезло…
Он поджимает губы: она должна понять, что все эти блядские штучки на него не действуют, с ним этот номер не пройдет; ведь кто она такая, если разобраться: уличная давалка, а он, можно сказать, без пяти минут продюсер , и вытянуть из него под настроение лишнюю десятку еще никому не удавалось, - но она не просит денег. А вместо этого шепчет:
- Милый, пока ты будешь брать меня, пока ты будешь насаживать меня на этот толстый твердый кол - пожалуйста, боготвори меня.
- Чего?
Она раскачивает бедрами, подаваясь то взад, то вперед: налитая головка его члена трется о влажные губы вульвы.
- Называй меня богиней, ладно? Молись мне, хорошо? Почти меня своим телом!
Он улыбается. И только-то? У каждого свои тараканы - особенно под конец рабочего дня.
- Ладно, - соглашается он.
Она запускает руку себе между ног и вводит член.
- Хорошо тебе, а, богиня? - спрашивает он, и у него перехватывает дыхание.
- Поклоняйся мне, милый, - говорит ему Билкис, уличная шлюха.
- Да, - говорит он. - Я боготворю твои груди, и волосы твои, и пизду твою. Я поклоняюсь твоим бедрам, и глазам, и губам, алым, как вишни…
- Да… - мурлычет она и ударяет бедрами в такт.
- Я поклоняюсь соскам твоим, из коих течет млеко жизни. Поцелуй твой слаще меда, и прикосновение твое обжигает, как пламя, и я боготворю его. - Слова он произносит все ритмичнее, и они постепенно тоже попадают в такт слитному движению тел. - Дай мне страсть твою на восходе солнца, и на закате дай мне облегчение и благословение твое. Пусть иду я сквозь тьму без ущерба и страха, и пусть приду к тебе снова, чтобы спать с тобой рядом и любить тебя. Боготворю тебя всем, что только есть во мне, и в душе моей, всем тем, чем был я и в мечтах моих и в… - он осекается, окончательно задохнувшись. - Что ты делаешь ? Какое удивительное чувство. Какое удиви тельное…
Он пытается посмотреть вниз, туда, где соединяются их тела, но ее указательный палец упирается ему в подбородок и откидывает голову назад, так что он видит только ее лицо и еще - потолок.
- Говори, милый, говори, - шепчет она. - Не останавливайся. Тебе хорошо?
- Я вообще никогда в жизни ничего подобного не испытывал! - тут же откликается он, и голос у него совершенно восторженный. - Глаза твои - звезды, горящие во - т-твою мать - во тверди небесной, губы твои - что волны, окатывающие песок, и я боготворю их… - Он уходит в нее все глубже и глубже: его продергивает электрическим спазмом, будто эрекция распространилась на всю нижнюю половину его тела, и та вздыбилась, налилась, исполнилась благодати.
- Одели меня даром твоим, - шепчет он, не ведая уже, что говорит, - истинным даром твоим, и сделай меня вечно… вечно… молю тебя… умоляю…
И тут наслаждение достигает пика и перерастает в оргазм, и душа его срывается в пропасть; все его тело, вся сущность изливаются до пустоты, до последней капли, пока он вонзается в нее все глубже и глубже…
С закрытыми глазами, содрогаясь всем телом, он повисает в этой роскошной пустоте; потом чувствует толчок, и ему начинает казаться, будто он висит уже головой вниз, хотя удовольствие не ослабевает.
Он открывает глаза.
С трудом обретая способность логично и связно мыслить, сперва он вспоминает о родах и пытается понять, без страха, с пронзительной посткоитальной ясностью, не спит ли он, не грезит ли наяву.
А видит он вот что.
Он ушел в нее уже по пояс, и пока он смотрит на нее, не веря своим глазам, она кладет ему обе руки на плечи и тихо толкает к себе.
И он скользит еще глубже.
- Что такое ты со мной делаешь? - спрашивает он, или ему только кажется, что он спрашивает у нее об этом вслух.
- Ты сам это делаешь, милый, - шепчет она.
Он чувствует, как плотно сомкнулись губы ее вульвы у него под мышками, и у лопаток на спине, как они сдавливают и обволакивают его. Он прикидывает, как это должно выглядеть со стороны - если бы кто-нибудь сейчас взглянул на них со стороны. Он удивлен: ему совершенно не страшно. И тут до него доходит.
- Я приношу тебе тело свое, - шепчет он, и она заталкивает его в себя. По лицу его влажно скользят губы, и свет перед глазами меркнет.
Она раскидывается на кровати, как большая кошка, - и зевает.
- Да, милый, - говорит она. - Все так.
«Нокия» разражается высокой электронной модуляцией на тему «Оды к радости». Она берет телефон, нажимает клавишу и подносит трубку к уху.
Живот у нее плоский, половые губы - маленькие и плотно сомкнутые. На лбу и на верхней губе выступили крохотные капельки пота.
- Да-а? - мурлычет она. А потом: - Нет, дорогуша, его здесь нет. Он ушел.
...
Американские боги.
Нил Гейман