О радости или "секретики"
Я искренне поверила, что потеряла их, мои маленькие истории про несуществовавших людей. Нет, прототипы были и есть, куда же без них. Но время скоротечно, а прототипы - живые люди, они меняются, а может быть, они никогда и не были такими. Честно говоря, мне как-то было и есть не очень важно, что вышло в итоге. Я сделала слепки их теней тогда, прожила несколько часов с ними в несуществующих мирах, в которых мне гораздо интереснее, чем в существующем, так уж выходит. А потом потеряла. И горевала об этой утрате чуть меньше, чем о том, что с прототипами так или иначе пришлось расстаться.
Но сегодня я случайно набрела на свой давнишний сетевой "секретик" - почти как в детстве, кусочек стеклышка, под ним цветок или яркий конфетный фантик. Откопала и смотрю не насмотрюсь.
Две основополагающие опоры человеческого комфорта: чтобы было тепло и сухо. Я не про всякие там излишества вроде моррокских пустынь - по мне там слишком тепло и слишком сухо. Камин, а еще лучше - камин и плавильня, да надежная крыша над головой - что может быть лучше?
Я слышу, как за окнами шебуршит сонный сентябрьский дождик. Два месяца без возможности хоть что-то видеть сильно обострили мой слух: порой мне кажется, что я могу услышать, как падают отдельные капли, как вздрагивают под их тяжестью травинки и листья. Колечко, а за ним еще одно - я могу делать свою работу и вслепую. Только жалею порой, что так никогда и не увижу, как же они выглядят на своих новых владельцах, все эти мои подвески, пояса и серьги. Ну да ничего, скоро проклятье исчерпает себя, я смогу наконец-то избавиться от пахнущей чертотравом и магией повязки и взглянуть в лицо дождю, солнцу и тому, кто сидит рядом со мной у огня.
- Идет, значит себе вразвалочку, пека мохнатая, сам жы-ырный. Страшно всем, аж колени подгибаются. Далеко не ушел, правда - в воротах застрял. Ну, может кто помог, я уже всего не упомню. Я потом картину отчеканил, хочешь - дам послушать, - у него странный голос, у моего невидимого собеседника. Каждый раз разный. И много-много историй - не видно им конца и края, нет у них ни дна, ни потолка. Я так привыкла к ним за это время. Не хочу думать, как оно будет без них потом.
- А вот еще одна история. Про то, как с кочевниками воевать довелось. Хотя... и про это у меня чеканка есть, погоди минуту, - тяжелые шаги, скрип половиц и ступеней. Колечко, колечко, и еще одно - этак скоро пояс кончится, придется новый придумывать.
- Еле нашел. Столько всякого барахла скопилось - нужные вещи теряются. Держи, - откладываю рукоделье, чувствую ладонями тяжесть металлического листа. Слышу шорох одежды и тоненькое «дзинь» молоточка, что бьет по чеканке. А больше не слышу ничего...
... кроме гула огня и лязга стали. Это больно - голыми руками ловить лезвие чужого меча. Но что делать, если топор сломан, щит разбит, а от брони остались какие-то ошметья. Отступать же особо и некуда - позади бледный от напряжения волшебник из последних сил держит нити заклинаний. Потерпи еще немного, высоколобый. Возвратка на войне - штука быстрая, скоро придет помощь. Только продержись еще чуть-чуть.
Вырываю меч из рук степняка и швыряю в скуластое лицо пригоршню золота. Война - недешевая возлюбленная, и негоже скупиться на подарки для нее. Маммона, не оставь покровительством своего беспутного сына - иначе сыну невольно придется оставить тебя.
Напор черно-красных ослабевает, и я понимаю, что там, за маревом портала свои - вернувшиеся из темноты возвратки и теплых рук кафры, пришли. И это значит, что станет чуточку легче и можно будет вздохнуть, наплевав на перебитые ребра, и сплюнуть кровь. Волшебник за спиной дрожит, как испуганный заяц: кивком показываю, что все - он может падать сколько душе угодно. И снова воздух рвется громовыми раскатами, и чьи-то руки оттаскивают меня в тепло и безопасность...
... А потом я иду и мне улыбается вся мастеровая геффенская слободка. Потому как ветер степи гуляет в крови далеко не у всех; иным милее спокойный огонь в горнах, хлеб на столе и уверенность в завтрашнем дне. Пусть это кому-то и кажется величайшей из глупостей - это не самая худшая из жизней.
Прохожу мимо такой знакомой двери. Не сложилось, не срослось. Война - она тетка ревнивая, берет себе жизнь целиком, без остатка...
...- А вот тут, пожалуй, мы и остановимся. Потому как дальше я все больше себе на память бил. Чтоб если что случится - услышать напоследок, - я сама отдергиваю руки от ставшей горячей чеканки.
- Лучше я тебе чего повеселее достану. Про Мангатхая там, к примеру. Или про то, как кузнецы турнир устраивали. Или про то, как мы на Ацкую Сотону охотиться ходили. Что скажешь?
Улыбаюсь, выпускаю готовый пояс из пальцев. Ты говоришь, что в тебе нет магии, странный кузнец Дакка. Ты упорно отрицаешь то, что в твоих звучащих картинах есть что-то, что выше обычного человеческого умения. Отчего же тогда за каждую из них дают по двадцать весов золота с горкой, и отчего самые черствые воины слушают их с широко, по-детски открытыми глазами. Поющая сталь, магия умелых рук - или что-то большее? Боюсь, я не смогу ответить себе на этот вопрос.
- Давай про Мангатхая. Хорошая история, а я как раз узор придумаю. Подходящий, - за окнами шуршит дождик, потрескивают поленья в камине, а тонкий лист металла поет под твоими руками свою незатейливую песенку:
«Жил-был батыр. Пошёл он бить мангатхаев. Встретил страшного мангатхая, махнул саблей - и отрубил мангатхаю голову...»
«Невозможно - это всего лишь громкое слово, за которым прячутся маленькие люди, им проще жить в привычном мире, чем найти в себе силы его изменить.
Невозможно - это не факт, это только мнение.
Невозможно - это не приговор, это вызов.
Невозможно - это шанс проверить себя.
Невозможно - это не навсегда.»1
Закрываю Книгу Апокалипсиса, привычно загнув уголок страницы. Скоро утро, да и свечи нужно бы поберечь. Сон бежит меня, сон хитро усмехается из дальних уголков моей памяти. Хорошая вещь - умная книга. Помогает придать упорядоченности растрепавшимся мыслям. Помогает не сбиться с долгой-долгой дороги. Помогает...
Да ничерта она не помогает! Скопище старых заплесневевших штампов, загоняющих мышление в удобные для окружающего мира колодки. Я не хочу пользоваться чужими костылями для своих, пусть и хромающих, идей. Не хочу!
И чего я так кипячусь? Усталость, наверное. Просто Перевал оказался немного дальше того, о чем думалось. И ночи оказались куда как более темными. А надежда и вовсе мнится миражом, то, чего не было и быть не должно было. Нужно уснуть...
Когда-то давно, там, где море похоже на жидкий свинец, а у чаек голоса хриплые и гулкие, мой грустный бард сказал мне, что самое страшное - это смотреть в открывающиеся поутру глаза любимого человека, и ловить в них отголоски того звука, с которым разбивается его сердце. Говорят, он написал об этом балладу. Говорят, что самые черствые души становились мягче топленого воска, когда он пел ее на пирах. А я так и не успела услышать...
От окон, затянутых рыбьим пузырем, тянет мозглым холодом. Мне осталось еще три дня пути, если не начнется буран. Три дня наперегонки с надеждой. Не хочу думать о том, что будет со мной, если она окажется ложной. Если тот, за кем я иду уже столько лет, всего лишь призрак из прошлой счастливой жизни.
У нас была смешная свадьба. Венчание между морем и небом, мокрые палубные доски и хлопающие на слабом ветру паруса. Корабельный священник, бубнящий себе под нос канонические молитвы. Крепкий матросский ром с лимонной цедрой на донышке кружки - для вкуса. Символические одежды невесты и монашеский пояс жениха. Цветы из бумаги - ты делал их всю ночь, ты извел на них половину моей магистерской работы, а второй половиной топил печку в моей каюте - ночи в Черпашьем проливе были холодными.
Номер в самой дорогой гостинице Альберты. Пустые карманы и золоченые изголовья кроватей. Короли мира на один день. Помню, что начало своих профессорские тезисов я писала в порту, спрятавшись от солнца между тюков со специями из Моррока. Помню свой страх, когда ты жонглировал тяжеленными запечатанными кувшинами - просто так, чтоб было весело. Люди ахали, охали и бросали тебе под ноги монетки...
Он был неправ, мой печальный певец. В то утро, когда мое сердце разбилось с тонким стеклянным звоном, рядом со мной не было никого. Свадебный амулет на столике, и волглая вата тумана в окне. Закончившаяся эпоха и много-много памяти.
Как я жила до того дня, когда мне рассказали про Перевал? Как-то. Смеялась и плакала, познавала неведомое и боролась с предопределенностью. Слушала песни, давала советы Высоким Владыкам, воевала с старыми ослами из Ректората, получала профессорскую степень. Сражалась под знаменами Падших, умирала и снова возвращалась. Верила в то, что найти тебя - невозможно. Быть - была, а вот жить - не знаю...
Я целый год сомневалась, перед тем, как отправиться к Перевалу. Надежда - такая странная штука; она есть - и мир как бы становится на свое привычное место. И любое движение - к уверенности, к краху ли - причиняет еще немного, еще капельку боли.
Уже светает, пора будить грума и запрягать птиц. Еще три дня пути - и «невозможно» станет всего лишь словом. А я так и не придумала, что же сказать, когда я увижу тебя вновь...
Невозможно - это не навсегда.
--------------------------------
1 - Adidas TM.
У нее тонкие пальцы и взгляд стрелка: прямой ясный, под ним невольно ежишься - потому что для нее ты мишень. Промаха не будет.
А улыбка совсем детская. Карманное солнышко.
Я сидела рядом с ней на теплых плитах городской набережной и чувствовала себя полной дурой. Сентябрьское позднее солнце лениво ползло на положенное ему место, люди спешили по своим будничным людским делам, а я сидела и смотрела в темную реку чужой жизни, понимая, насколько пряма и неглубока моя собственная. Она улыбалась мне - снова и снова - и продолжала отвечать на мои глупее глупого вопросы.
- А как оно было? Как оно вообще бывает?
- Просто, - прохладный ветерок пронесся мимо, зацепил порывом кисточку веревочного пояса, колыхнул зеленую полу кашьи. - Оно всегда просто. Просыпаешься в один из обычных дней и понимаешь, что больше не можешь. Тебе оно и впрямь интересно?
- Очень.
- Тогда смотри, - тонкие прохладные пальцы коснулись моих висков, я подняла глаза - и не сумела отвести взгляда. Вода чужой памяти оказалась темной и тягучей, как смола...
Как же мало одежды! Бафо бы их драл, эти правила! - я смотрю на то, во что я должна рядиться согласно уставу цеха, и понимаю, что в этом я из дому не выйду. Три лоскутика шелка, сандалии-цепочки и какая-то хламида. Благо у нас всегда тепло. Интересно, как живут танцовщицы на Севере? Неужели и там они ходят в этом подобии костюма?
Любопытство пересиливает злость, и я натягиваю этот псевдонаряд. А удобно... Взгляд в большое бронзовое зеркало дает понять, что не только удобно, но и красиво. Шут с ними, похожу пока, а там посмотрим.
В дверь стучат: сильно, размеренно. Неспешно поднимаюсь, неспешно открываю. Вояки. Трое, из номера, что снизу. Улыбки сальные, запах тошнотворный, но грудь колесом и лапы на рукоятях. Все чин-чинарем, здравствуй, провинция...
- Слушаю вас, милостивые судари.
- Эта... ты эта... - у старшего из храбрецов, похоже, большие проблемы с памятью. Со всем остальным, впрочем, у него тоже не ахти.
- Да, я эта. Чем обязана?
- Пляшешь? - вторая рожа высовывается из темноты. Нестерпимо хочется засветить в глаз, но хозяин просил обойтись без драк.
- Нет. Я только что получила патент. Не успела научиться. Извините, судари. - пытаюсь закрыть дверь. Старший оказывает активное сопротивление.
- Врешь, стерва... эта... я все вижу. И тряпки твои, и глаза. Все вижу... - интересно, как по выражению глаз можно сказать хоть что-то о моих танцевальных талантах? Додумать не успеваю: троица приступает к активным действиям.
Меня хватают за руки, сдирая кожу на запястьях. Меня волокут на три пролета вниз, в темную каморку, суют в руки плеть из дешевеньких и бьют по лицу. Легонько, для отстрастки. Плюю в лицо ближайшему, получаю оплеуху посильнее и приказ сплясать. Чтоб душа вначале свернулась, а потом...
Улыбаюсь, отираю кровь. Великая Мать отмерила мне много талантов. Настало время их продемонстрировать. Моему патенту танцовщицы всего пара часов - святая правда. Но вот танцую я с тех пор, как научилась ходить. А может и раньше.
Диссонанс. Старый как мир танец, старая как мир магия. Шаг, разворот, движение руками, разворот... шаг, разворот...
Им плохо, им больно - никто никогда не говорил им, что танец может убивать. И я не скажу. Я просто покажу им краешек того целого, которое им увидеть так и не суждено. Смотрю в наливающиеся кровью глаза, и понимаю, что мне не жаль этих дураков. Ни капельки. Моя боль стоит большего.
- Брависсимо! Вы просто прелесть, милочка! - у вошедшего бархатный голос и черные бархатные перчатки на руках. А еще - холодные серые глаза и улыбка, фальшивая насквозь. - Осмелюсь доложить, что крайне впечатлен. И также хотел бы вас уведомить, что за умерщвление мирных жителей вас ждет лет пять каторги минимум.
Хотелось бы мне знать, кто и зачем все это устроил. Чтобы при случае поблагодарить от всего сердца.
Сажусь прямо на заплеванный пол, улыбаюсь черному человеку так широко, как только умею.
- А кто вам сказал, почтеннейший, что они умерли?
Мне отвечают не менее ослепительной фальшивой улыбкой и демонстративно щупают пульс у старшего из тройки. Пульса, как и следовало ожидать, нет. Я не хотела останавливаться, я за это расплачусь.
Черный человек представляется советником одного из местных Высоких Домов. Он еще раз напоминает мне о прелестях Черепашьего острова - будто я без него о них не знаю! - и делает предложение, от которого нельзя отказаться. Вернуться назад я просто не могу, - и через пару часов старичок-татуировщик трясущимися руками выбивает на моем плече золотую розу. Клетка захлопывается...
Я танцую на пирах и в гуще битв. Оттачиваю до бритвенной остроты умение убивать взмахом ресниц или щелчком пальцев. Попутно не забывая практиковаться в стрельбе и метании стрел. Мое имя скоро становится известным в узких кругах. Потом оно становится нарицательным. Потом его вымарывают из памяти живущих и подменяют новым.
Я убиваю по приказу. Много, легко и стараясь не задумываться. Я танцую под музыку лучших бардов моего мира. Я плачу по ночам, вглядываясь в пизрачные лица тех, чью возвратку брала и, порой, не единожды.
И однажды я просыпаюсь с твердым знанием того, что больше не могу. Что еще одна смерть-на-заказ убьет и меня. Мои же «хозяева» получат, наконец, то, чего они так хотели - идеального исполнителя. Ни больше ни меньше.
Я беру тайм-аут. Сказавшись невероятно больной, провожу дни в библиотеке, пытаясь найти хоть какую-то лазейку во всех этих дурацких судебных документах. Тщетно - все изыскания напрасны. Я узнаю, что такое отчаяние, и с чем его едят. Время течет сквозь пальцы, словно вода. Наконец оно заканчивается, и мне приходит очередное срочное предписание...
...Не помню, сколько дней - месяцев, лет - я в пути. Загнанная лиса, потерявшая свою суть, но сохранившая одно-единственное желание: быть свободной. Меня ищут, причем так рьяно, что порой мне становится страшно. Мой мир так мал, укрыться с каждым днем становится все сложнее и сложнее. И в одну из грозовых ночей судьба приводит меня в храм Братства.
У этих людей темные от загара лица и негромкая речь. Отец-настоятель улыбается, глядя на меня, мокрую и несчастную, а после велит проводить в гостевую. Уходя, я слышу, как задвигают большой засов в двери обители.
Живу среди монахов на правах послушницы, постигаю науку терпеть и ждать. Делюсь с местными обитателями своими небогатыми умениями. По вечерам танцую основные танцы и импровизации для особо любопытных братьев. Сплю спокойно и глубоко, как младенец, не чувствуя более дыхания гончих за своей спиной. Через две недели я обриваю голову и получаю веревочный пояс. Мир возвращается на свое место...
- Вот так оно и бывает, - мне было больно дышать, в глазах все двоилось и шло радужными кругами. Прожить чужую жизнь в пять минут - это и впрямь тяжело. - Просто, правда?
У нее тонкие пальцы и взгляд стрелка. И улыбка, невинная, как у ребенка. Карманное солнышко.
Но сегодня я случайно набрела на свой давнишний сетевой "секретик" - почти как в детстве, кусочек стеклышка, под ним цветок или яркий конфетный фантик. Откопала и смотрю не насмотрюсь.
Две основополагающие опоры человеческого комфорта: чтобы было тепло и сухо. Я не про всякие там излишества вроде моррокских пустынь - по мне там слишком тепло и слишком сухо. Камин, а еще лучше - камин и плавильня, да надежная крыша над головой - что может быть лучше?
Я слышу, как за окнами шебуршит сонный сентябрьский дождик. Два месяца без возможности хоть что-то видеть сильно обострили мой слух: порой мне кажется, что я могу услышать, как падают отдельные капли, как вздрагивают под их тяжестью травинки и листья. Колечко, а за ним еще одно - я могу делать свою работу и вслепую. Только жалею порой, что так никогда и не увижу, как же они выглядят на своих новых владельцах, все эти мои подвески, пояса и серьги. Ну да ничего, скоро проклятье исчерпает себя, я смогу наконец-то избавиться от пахнущей чертотравом и магией повязки и взглянуть в лицо дождю, солнцу и тому, кто сидит рядом со мной у огня.
- Идет, значит себе вразвалочку, пека мохнатая, сам жы-ырный. Страшно всем, аж колени подгибаются. Далеко не ушел, правда - в воротах застрял. Ну, может кто помог, я уже всего не упомню. Я потом картину отчеканил, хочешь - дам послушать, - у него странный голос, у моего невидимого собеседника. Каждый раз разный. И много-много историй - не видно им конца и края, нет у них ни дна, ни потолка. Я так привыкла к ним за это время. Не хочу думать, как оно будет без них потом.
- А вот еще одна история. Про то, как с кочевниками воевать довелось. Хотя... и про это у меня чеканка есть, погоди минуту, - тяжелые шаги, скрип половиц и ступеней. Колечко, колечко, и еще одно - этак скоро пояс кончится, придется новый придумывать.
- Еле нашел. Столько всякого барахла скопилось - нужные вещи теряются. Держи, - откладываю рукоделье, чувствую ладонями тяжесть металлического листа. Слышу шорох одежды и тоненькое «дзинь» молоточка, что бьет по чеканке. А больше не слышу ничего...
... кроме гула огня и лязга стали. Это больно - голыми руками ловить лезвие чужого меча. Но что делать, если топор сломан, щит разбит, а от брони остались какие-то ошметья. Отступать же особо и некуда - позади бледный от напряжения волшебник из последних сил держит нити заклинаний. Потерпи еще немного, высоколобый. Возвратка на войне - штука быстрая, скоро придет помощь. Только продержись еще чуть-чуть.
Вырываю меч из рук степняка и швыряю в скуластое лицо пригоршню золота. Война - недешевая возлюбленная, и негоже скупиться на подарки для нее. Маммона, не оставь покровительством своего беспутного сына - иначе сыну невольно придется оставить тебя.
Напор черно-красных ослабевает, и я понимаю, что там, за маревом портала свои - вернувшиеся из темноты возвратки и теплых рук кафры, пришли. И это значит, что станет чуточку легче и можно будет вздохнуть, наплевав на перебитые ребра, и сплюнуть кровь. Волшебник за спиной дрожит, как испуганный заяц: кивком показываю, что все - он может падать сколько душе угодно. И снова воздух рвется громовыми раскатами, и чьи-то руки оттаскивают меня в тепло и безопасность...
... А потом я иду и мне улыбается вся мастеровая геффенская слободка. Потому как ветер степи гуляет в крови далеко не у всех; иным милее спокойный огонь в горнах, хлеб на столе и уверенность в завтрашнем дне. Пусть это кому-то и кажется величайшей из глупостей - это не самая худшая из жизней.
Прохожу мимо такой знакомой двери. Не сложилось, не срослось. Война - она тетка ревнивая, берет себе жизнь целиком, без остатка...
...- А вот тут, пожалуй, мы и остановимся. Потому как дальше я все больше себе на память бил. Чтоб если что случится - услышать напоследок, - я сама отдергиваю руки от ставшей горячей чеканки.
- Лучше я тебе чего повеселее достану. Про Мангатхая там, к примеру. Или про то, как кузнецы турнир устраивали. Или про то, как мы на Ацкую Сотону охотиться ходили. Что скажешь?
Улыбаюсь, выпускаю готовый пояс из пальцев. Ты говоришь, что в тебе нет магии, странный кузнец Дакка. Ты упорно отрицаешь то, что в твоих звучащих картинах есть что-то, что выше обычного человеческого умения. Отчего же тогда за каждую из них дают по двадцать весов золота с горкой, и отчего самые черствые воины слушают их с широко, по-детски открытыми глазами. Поющая сталь, магия умелых рук - или что-то большее? Боюсь, я не смогу ответить себе на этот вопрос.
- Давай про Мангатхая. Хорошая история, а я как раз узор придумаю. Подходящий, - за окнами шуршит дождик, потрескивают поленья в камине, а тонкий лист металла поет под твоими руками свою незатейливую песенку:
«Жил-был батыр. Пошёл он бить мангатхаев. Встретил страшного мангатхая, махнул саблей - и отрубил мангатхаю голову...»
«Невозможно - это всего лишь громкое слово, за которым прячутся маленькие люди, им проще жить в привычном мире, чем найти в себе силы его изменить.
Невозможно - это не факт, это только мнение.
Невозможно - это не приговор, это вызов.
Невозможно - это шанс проверить себя.
Невозможно - это не навсегда.»1
Закрываю Книгу Апокалипсиса, привычно загнув уголок страницы. Скоро утро, да и свечи нужно бы поберечь. Сон бежит меня, сон хитро усмехается из дальних уголков моей памяти. Хорошая вещь - умная книга. Помогает придать упорядоченности растрепавшимся мыслям. Помогает не сбиться с долгой-долгой дороги. Помогает...
Да ничерта она не помогает! Скопище старых заплесневевших штампов, загоняющих мышление в удобные для окружающего мира колодки. Я не хочу пользоваться чужими костылями для своих, пусть и хромающих, идей. Не хочу!
И чего я так кипячусь? Усталость, наверное. Просто Перевал оказался немного дальше того, о чем думалось. И ночи оказались куда как более темными. А надежда и вовсе мнится миражом, то, чего не было и быть не должно было. Нужно уснуть...
Когда-то давно, там, где море похоже на жидкий свинец, а у чаек голоса хриплые и гулкие, мой грустный бард сказал мне, что самое страшное - это смотреть в открывающиеся поутру глаза любимого человека, и ловить в них отголоски того звука, с которым разбивается его сердце. Говорят, он написал об этом балладу. Говорят, что самые черствые души становились мягче топленого воска, когда он пел ее на пирах. А я так и не успела услышать...
От окон, затянутых рыбьим пузырем, тянет мозглым холодом. Мне осталось еще три дня пути, если не начнется буран. Три дня наперегонки с надеждой. Не хочу думать о том, что будет со мной, если она окажется ложной. Если тот, за кем я иду уже столько лет, всего лишь призрак из прошлой счастливой жизни.
У нас была смешная свадьба. Венчание между морем и небом, мокрые палубные доски и хлопающие на слабом ветру паруса. Корабельный священник, бубнящий себе под нос канонические молитвы. Крепкий матросский ром с лимонной цедрой на донышке кружки - для вкуса. Символические одежды невесты и монашеский пояс жениха. Цветы из бумаги - ты делал их всю ночь, ты извел на них половину моей магистерской работы, а второй половиной топил печку в моей каюте - ночи в Черпашьем проливе были холодными.
Номер в самой дорогой гостинице Альберты. Пустые карманы и золоченые изголовья кроватей. Короли мира на один день. Помню, что начало своих профессорские тезисов я писала в порту, спрятавшись от солнца между тюков со специями из Моррока. Помню свой страх, когда ты жонглировал тяжеленными запечатанными кувшинами - просто так, чтоб было весело. Люди ахали, охали и бросали тебе под ноги монетки...
Он был неправ, мой печальный певец. В то утро, когда мое сердце разбилось с тонким стеклянным звоном, рядом со мной не было никого. Свадебный амулет на столике, и волглая вата тумана в окне. Закончившаяся эпоха и много-много памяти.
Как я жила до того дня, когда мне рассказали про Перевал? Как-то. Смеялась и плакала, познавала неведомое и боролась с предопределенностью. Слушала песни, давала советы Высоким Владыкам, воевала с старыми ослами из Ректората, получала профессорскую степень. Сражалась под знаменами Падших, умирала и снова возвращалась. Верила в то, что найти тебя - невозможно. Быть - была, а вот жить - не знаю...
Я целый год сомневалась, перед тем, как отправиться к Перевалу. Надежда - такая странная штука; она есть - и мир как бы становится на свое привычное место. И любое движение - к уверенности, к краху ли - причиняет еще немного, еще капельку боли.
Уже светает, пора будить грума и запрягать птиц. Еще три дня пути - и «невозможно» станет всего лишь словом. А я так и не придумала, что же сказать, когда я увижу тебя вновь...
Невозможно - это не навсегда.
--------------------------------
1 - Adidas TM.
У нее тонкие пальцы и взгляд стрелка: прямой ясный, под ним невольно ежишься - потому что для нее ты мишень. Промаха не будет.
А улыбка совсем детская. Карманное солнышко.
Я сидела рядом с ней на теплых плитах городской набережной и чувствовала себя полной дурой. Сентябрьское позднее солнце лениво ползло на положенное ему место, люди спешили по своим будничным людским делам, а я сидела и смотрела в темную реку чужой жизни, понимая, насколько пряма и неглубока моя собственная. Она улыбалась мне - снова и снова - и продолжала отвечать на мои глупее глупого вопросы.
- А как оно было? Как оно вообще бывает?
- Просто, - прохладный ветерок пронесся мимо, зацепил порывом кисточку веревочного пояса, колыхнул зеленую полу кашьи. - Оно всегда просто. Просыпаешься в один из обычных дней и понимаешь, что больше не можешь. Тебе оно и впрямь интересно?
- Очень.
- Тогда смотри, - тонкие прохладные пальцы коснулись моих висков, я подняла глаза - и не сумела отвести взгляда. Вода чужой памяти оказалась темной и тягучей, как смола...
Как же мало одежды! Бафо бы их драл, эти правила! - я смотрю на то, во что я должна рядиться согласно уставу цеха, и понимаю, что в этом я из дому не выйду. Три лоскутика шелка, сандалии-цепочки и какая-то хламида. Благо у нас всегда тепло. Интересно, как живут танцовщицы на Севере? Неужели и там они ходят в этом подобии костюма?
Любопытство пересиливает злость, и я натягиваю этот псевдонаряд. А удобно... Взгляд в большое бронзовое зеркало дает понять, что не только удобно, но и красиво. Шут с ними, похожу пока, а там посмотрим.
В дверь стучат: сильно, размеренно. Неспешно поднимаюсь, неспешно открываю. Вояки. Трое, из номера, что снизу. Улыбки сальные, запах тошнотворный, но грудь колесом и лапы на рукоятях. Все чин-чинарем, здравствуй, провинция...
- Слушаю вас, милостивые судари.
- Эта... ты эта... - у старшего из храбрецов, похоже, большие проблемы с памятью. Со всем остальным, впрочем, у него тоже не ахти.
- Да, я эта. Чем обязана?
- Пляшешь? - вторая рожа высовывается из темноты. Нестерпимо хочется засветить в глаз, но хозяин просил обойтись без драк.
- Нет. Я только что получила патент. Не успела научиться. Извините, судари. - пытаюсь закрыть дверь. Старший оказывает активное сопротивление.
- Врешь, стерва... эта... я все вижу. И тряпки твои, и глаза. Все вижу... - интересно, как по выражению глаз можно сказать хоть что-то о моих танцевальных талантах? Додумать не успеваю: троица приступает к активным действиям.
Меня хватают за руки, сдирая кожу на запястьях. Меня волокут на три пролета вниз, в темную каморку, суют в руки плеть из дешевеньких и бьют по лицу. Легонько, для отстрастки. Плюю в лицо ближайшему, получаю оплеуху посильнее и приказ сплясать. Чтоб душа вначале свернулась, а потом...
Улыбаюсь, отираю кровь. Великая Мать отмерила мне много талантов. Настало время их продемонстрировать. Моему патенту танцовщицы всего пара часов - святая правда. Но вот танцую я с тех пор, как научилась ходить. А может и раньше.
Диссонанс. Старый как мир танец, старая как мир магия. Шаг, разворот, движение руками, разворот... шаг, разворот...
Им плохо, им больно - никто никогда не говорил им, что танец может убивать. И я не скажу. Я просто покажу им краешек того целого, которое им увидеть так и не суждено. Смотрю в наливающиеся кровью глаза, и понимаю, что мне не жаль этих дураков. Ни капельки. Моя боль стоит большего.
- Брависсимо! Вы просто прелесть, милочка! - у вошедшего бархатный голос и черные бархатные перчатки на руках. А еще - холодные серые глаза и улыбка, фальшивая насквозь. - Осмелюсь доложить, что крайне впечатлен. И также хотел бы вас уведомить, что за умерщвление мирных жителей вас ждет лет пять каторги минимум.
Хотелось бы мне знать, кто и зачем все это устроил. Чтобы при случае поблагодарить от всего сердца.
Сажусь прямо на заплеванный пол, улыбаюсь черному человеку так широко, как только умею.
- А кто вам сказал, почтеннейший, что они умерли?
Мне отвечают не менее ослепительной фальшивой улыбкой и демонстративно щупают пульс у старшего из тройки. Пульса, как и следовало ожидать, нет. Я не хотела останавливаться, я за это расплачусь.
Черный человек представляется советником одного из местных Высоких Домов. Он еще раз напоминает мне о прелестях Черепашьего острова - будто я без него о них не знаю! - и делает предложение, от которого нельзя отказаться. Вернуться назад я просто не могу, - и через пару часов старичок-татуировщик трясущимися руками выбивает на моем плече золотую розу. Клетка захлопывается...
Я танцую на пирах и в гуще битв. Оттачиваю до бритвенной остроты умение убивать взмахом ресниц или щелчком пальцев. Попутно не забывая практиковаться в стрельбе и метании стрел. Мое имя скоро становится известным в узких кругах. Потом оно становится нарицательным. Потом его вымарывают из памяти живущих и подменяют новым.
Я убиваю по приказу. Много, легко и стараясь не задумываться. Я танцую под музыку лучших бардов моего мира. Я плачу по ночам, вглядываясь в пизрачные лица тех, чью возвратку брала и, порой, не единожды.
И однажды я просыпаюсь с твердым знанием того, что больше не могу. Что еще одна смерть-на-заказ убьет и меня. Мои же «хозяева» получат, наконец, то, чего они так хотели - идеального исполнителя. Ни больше ни меньше.
Я беру тайм-аут. Сказавшись невероятно больной, провожу дни в библиотеке, пытаясь найти хоть какую-то лазейку во всех этих дурацких судебных документах. Тщетно - все изыскания напрасны. Я узнаю, что такое отчаяние, и с чем его едят. Время течет сквозь пальцы, словно вода. Наконец оно заканчивается, и мне приходит очередное срочное предписание...
...Не помню, сколько дней - месяцев, лет - я в пути. Загнанная лиса, потерявшая свою суть, но сохранившая одно-единственное желание: быть свободной. Меня ищут, причем так рьяно, что порой мне становится страшно. Мой мир так мал, укрыться с каждым днем становится все сложнее и сложнее. И в одну из грозовых ночей судьба приводит меня в храм Братства.
У этих людей темные от загара лица и негромкая речь. Отец-настоятель улыбается, глядя на меня, мокрую и несчастную, а после велит проводить в гостевую. Уходя, я слышу, как задвигают большой засов в двери обители.
Живу среди монахов на правах послушницы, постигаю науку терпеть и ждать. Делюсь с местными обитателями своими небогатыми умениями. По вечерам танцую основные танцы и импровизации для особо любопытных братьев. Сплю спокойно и глубоко, как младенец, не чувствуя более дыхания гончих за своей спиной. Через две недели я обриваю голову и получаю веревочный пояс. Мир возвращается на свое место...
- Вот так оно и бывает, - мне было больно дышать, в глазах все двоилось и шло радужными кругами. Прожить чужую жизнь в пять минут - это и впрямь тяжело. - Просто, правда?
У нее тонкие пальцы и взгляд стрелка. И улыбка, невинная, как у ребенка. Карманное солнышко.