(no subject)
Из немногих обретений, которые для меня внутренне и вправду важны, возможность не жить постоянно в нынешней Москве - одно из значимых. Впрочем, вчера неранним утром я не без усилия оторвался от рассуждений с самим же собою насчет места и времени появления нескольких строчек на поле средневековой рукописи и выскользнул в столицу.
Добираться пришлось сквозь дышащие стылой промозглостью и густо засыпанные поверх разного сора ядовитой собянинской солью неуютные плиточно-каменные пространства современного урбанизма, но моя цель того заслуживала.
При входе в Кремль, неспешно подмерзая с конца, стояла очередь, состоящая из радостно-бессмысленных школьников с туповатыми и неожиданно даж и для меня злобными учительницами, а также из нескольких ярких персонажей новой социальной реальности Отечества. То были завезенные в Москву ради участия в массовке защитники русскаго Донбасса, пожертвовавшие этим - т.е. пока еще только массовкою - ради посещения сердца своей советской прародины. Сам русский Донбасс есть лишь миф, порожденный Старой Площадью, но защитники его были вполне настоящие, доходя этой своею настоящестию даже и до комизма, если бы не отчетливо читающиеся в их виде нотки Босха: пять или шесть явно испитых персонажей не слишком определенного пола и возраста в разномастных камуфляжных штанцах и в куртках (видимо, мущщины), а также в пуховиках (скорее, их спутницы) с дешевого рынка. Мужская часть материлась как тертые уездные пэтэушники и вела себя в подражание уркам, поблескивая золотыми зубьями, коих, однако, все равно недоставало для восполнения всех дентальных прорех. Они фоткались на старенькие телефоны на все видавшем фоне Кутафьей башни и Троицких ворот, возбужденно захлебываясь в рассылаемых в дальние дали голосовых сообщениях: мля, смотрите, нах, уже где мы!
Сию уютную очередь создала своими усилиями пара откормленных меланхоличных охранников в кремлевской форме и бронежилетах. Если гендерная принадлежность (псевдо?)вагнеров была чуть размыта, то эти смотрелись и вовсе андрогинами. Их странность создавалась вовсе не дорогими форменными брониками, а неприятно-бесполою полнотой лиц и их странным выражением, а также и неуловимой внечеловеческой необычностью силуэтов, движений, жестов. Дополнением к этому послужил необъяснимый для ratio факт, что и стоящие уже без прямо читаемой миссии далее, у ворот крепостной башни и на территории Кремля, прочие явные стражи по службе и охранники в штатском еще и слушали на морозе при помощи своих устройств связи и смартфонов пустое и бесконечное послание. Это послание проигравший все на свете, включая и свою, и чужие жизни отставной старичок читал совсем неподалеку отсюда, в стоящем у городской площади на месте прежнего людного московского базара Гостином дворе. Лица внимавших там ему со скорбью во взгляде «спящих институтов» (бесценных в качестве потенциальной кормовой базы для ушлой Кати Шульман) были, если верить дошедшим оттуда снимкам и кадрам, столь же бессодержательны, как и лица слушавших ту же тягомотину кремлевских сторожей.
Не без труда, но все ж я миновал охрану: увидавший на рентгеновском снимке моей торбы контуры блока питания для ноутбука страж попросил показать - что это у вас? Я достал и продемонстрировал провода и прочие к ним причиндалы, но премудрый цербер сурово спросил: нет, а вот это? и указал на экран прибора, на коем они же запечатлелись в ином силуэте. Благодаря сему нежданному недоразумению я чуть лучше понял, почему сурово разящие ракеты и противоракеты отечественных военно-космических сил столь часто летят не так, не тогда и не вполне туда, как от них ожидали.
Эта скучная и медленная чепуха на холоде, вовсе однакож, ушла в прошлое, когда, пройдя Ивановскую площадь, я очутился там, куда мне и было нужно - в фьоровантиевском кафедрале, успевшем зацепиться за последние годы завершавшегося русского Средневековья. Стены и своды с росписью, уходящие ввысь, быстро вернули реальности с ее скучающими туристами ее реальный масштаб и ее реальную цену. Нырнуть в закрытый закуток, в коем внизу в шурфе можно увидать стену апсиды первого каменного собора, поставленного еще при Иване Калите - уже и ради этого шанса, думаю я, стоило бы вылезть откуда угодно и пройти все препоны. А мне предстояло еще и вверх. Кряхтя и опасаясь, что уж тут врать, ваш покойный слуга полез на леса. Лестница, лестница, лестница, передых, лестница. Только держась рукою за железные трубы опор чувствуешь себя уверенно на досках примерно этак в пятнадцатиметровой высоте от пола.
Впрочем, молчаливые реставраторки прям там как будто и родились со своими кистями и скребками, их и не замечаешь, настолько им там спокойно.
И вот я на самом верху, то, ради чего поехал и полез - рядом, только протяни руку. За снятыми с тябел иконостаса огромными иконами пророческого ряда - штукатурка стены древней ризницы, а на ней - фрески, написанные вскоре после постройки собора. При Иване III или, скорее, в начале княжения его сына. Они были над первоначальным иконостасом, еще не таким высоким, как нынешний, никонов. Авраам и Сарра, почтительно склонившиеся перед сидящими за столом ангелами Троицы, царь Ирод, уверенно и негромко отдающий приказ о начале непростой, но жизненно важной для спасения государства спецоперации, его хорошо обученные и экипированные воины, нанизывающие на копья пухлых беззащитных младенцев, рядом и еще трупы младенцев, уже сложенные для порядка в штабеля. Маленький Нафанаил, спрятанный матерью от гибели в зелени смоковницы.
Правее - копыта ослика, везущего Марию и Иосифа в Вифлеем на кесареву перепись, а еще дальше - копыта мулов волхвов и Рождество. Все это было открыто для молящихся, для глядящих снизу. Это видели все - Василий III и Елена Глинская, Максим Грек и Василий Блаженный, Иван Грозный и Владимир Старицкий, книжный печатник Иван Федоров и архитект Петр Фрязин, Басманов и Курбский, опричники и сапожники, торговцы и мытники, монахи и продавцы холопов.
Прям просится тут написать, что и сами фрески - они тоже всех видели. Но поправка в том, что глядя с этой высоты не так легко - да и нет нужды - отличить посетителя от экскурсовода. Думаю, так и было: ангелы Троицы не различали, венчается ли там внизу на царство Дмитрий или Лжедмитрий, стоит с царем под венцом его первая невеста или уже совсем не первая, кто там еще пришел помолиться Богородице - будущий палач или будущая жертва. Они лишь видели и понимали, что все это люди, надеясь на проявление в них их лучшей природы. Но хорошо знали, что если любой маленький человек вдруг почему-то твердо решит поступить как Ирод, то сотворит замысленое зло. Невинные будут убиты, но помешать свершиться тому, чего и боятся ироды, их этим злом все равно не выйдет: младенец родится, волхвы приедут туда, куда их хотят не пустить, царство, которому суждено рухнуть за его лживость, подлость и злобу, рухнет.
Эти фрески потом оказались вдруг скрыты, не исчезнув, продолжив глядеть, но покинув видимый снизу мир. Сейчас вот ненадолго вновь открылись нам - и снова укроются огромными поздними иконами пророков, еще и заклеенные для сохранности от страшно коптящих снизу свечей нынешних патриарших служений консервирующим материалом. Навсегда или нет - кто знает?
Уже спускаясь по пыльным лестницам, в узком и длинном окне южной стены собора я увидал реку, а за нею церкви и башни Замоскворечья - тоже с обычно недоступной высоты, превосходящей бровку Боровицкого холма. Глянул к горизонту, где должно было быть между незаметным подъемом Теплостанской возвышенности и идущей на юго-восток бескрайней низменностью Москвы-реки село, в котором жил и родился отец, дед, прадед и все-все-все вплоть до времени вскоре после конца Смуты. Не удивлюсь, если они жили там и раньше, просто от более ранних времен не осталось записей. Место, где нашему когдатошнему селу следовало б быть, впрочем, сейчас оказалось закрыто силуэтами недостроенных огромных домов, пустое пространство в которых вначале планировали продавать по цене неплохих замков где-нибудь в Чехии, сейчас уже рады отдавать за деньги, выплачиваемые властью в случае гибели мобилизованного, а там, глядишь, уже и начнут выделять узбекским и киргизским строителям вовсе в виде погашения долга компании по зарплате под обязательство как-нибудь обжить и что-нибудь платить за коммуналку.
Добираться пришлось сквозь дышащие стылой промозглостью и густо засыпанные поверх разного сора ядовитой собянинской солью неуютные плиточно-каменные пространства современного урбанизма, но моя цель того заслуживала.
При входе в Кремль, неспешно подмерзая с конца, стояла очередь, состоящая из радостно-бессмысленных школьников с туповатыми и неожиданно даж и для меня злобными учительницами, а также из нескольких ярких персонажей новой социальной реальности Отечества. То были завезенные в Москву ради участия в массовке защитники русскаго Донбасса, пожертвовавшие этим - т.е. пока еще только массовкою - ради посещения сердца своей советской прародины. Сам русский Донбасс есть лишь миф, порожденный Старой Площадью, но защитники его были вполне настоящие, доходя этой своею настоящестию даже и до комизма, если бы не отчетливо читающиеся в их виде нотки Босха: пять или шесть явно испитых персонажей не слишком определенного пола и возраста в разномастных камуфляжных штанцах и в куртках (видимо, мущщины), а также в пуховиках (скорее, их спутницы) с дешевого рынка. Мужская часть материлась как тертые уездные пэтэушники и вела себя в подражание уркам, поблескивая золотыми зубьями, коих, однако, все равно недоставало для восполнения всех дентальных прорех. Они фоткались на старенькие телефоны на все видавшем фоне Кутафьей башни и Троицких ворот, возбужденно захлебываясь в рассылаемых в дальние дали голосовых сообщениях: мля, смотрите, нах, уже где мы!
Сию уютную очередь создала своими усилиями пара откормленных меланхоличных охранников в кремлевской форме и бронежилетах. Если гендерная принадлежность (псевдо?)вагнеров была чуть размыта, то эти смотрелись и вовсе андрогинами. Их странность создавалась вовсе не дорогими форменными брониками, а неприятно-бесполою полнотой лиц и их странным выражением, а также и неуловимой внечеловеческой необычностью силуэтов, движений, жестов. Дополнением к этому послужил необъяснимый для ratio факт, что и стоящие уже без прямо читаемой миссии далее, у ворот крепостной башни и на территории Кремля, прочие явные стражи по службе и охранники в штатском еще и слушали на морозе при помощи своих устройств связи и смартфонов пустое и бесконечное послание. Это послание проигравший все на свете, включая и свою, и чужие жизни отставной старичок читал совсем неподалеку отсюда, в стоящем у городской площади на месте прежнего людного московского базара Гостином дворе. Лица внимавших там ему со скорбью во взгляде «спящих институтов» (бесценных в качестве потенциальной кормовой базы для ушлой Кати Шульман) были, если верить дошедшим оттуда снимкам и кадрам, столь же бессодержательны, как и лица слушавших ту же тягомотину кремлевских сторожей.
Не без труда, но все ж я миновал охрану: увидавший на рентгеновском снимке моей торбы контуры блока питания для ноутбука страж попросил показать - что это у вас? Я достал и продемонстрировал провода и прочие к ним причиндалы, но премудрый цербер сурово спросил: нет, а вот это? и указал на экран прибора, на коем они же запечатлелись в ином силуэте. Благодаря сему нежданному недоразумению я чуть лучше понял, почему сурово разящие ракеты и противоракеты отечественных военно-космических сил столь часто летят не так, не тогда и не вполне туда, как от них ожидали.
Эта скучная и медленная чепуха на холоде, вовсе однакож, ушла в прошлое, когда, пройдя Ивановскую площадь, я очутился там, куда мне и было нужно - в фьоровантиевском кафедрале, успевшем зацепиться за последние годы завершавшегося русского Средневековья. Стены и своды с росписью, уходящие ввысь, быстро вернули реальности с ее скучающими туристами ее реальный масштаб и ее реальную цену. Нырнуть в закрытый закуток, в коем внизу в шурфе можно увидать стену апсиды первого каменного собора, поставленного еще при Иване Калите - уже и ради этого шанса, думаю я, стоило бы вылезть откуда угодно и пройти все препоны. А мне предстояло еще и вверх. Кряхтя и опасаясь, что уж тут врать, ваш покойный слуга полез на леса. Лестница, лестница, лестница, передых, лестница. Только держась рукою за железные трубы опор чувствуешь себя уверенно на досках примерно этак в пятнадцатиметровой высоте от пола.
Впрочем, молчаливые реставраторки прям там как будто и родились со своими кистями и скребками, их и не замечаешь, настолько им там спокойно.
И вот я на самом верху, то, ради чего поехал и полез - рядом, только протяни руку. За снятыми с тябел иконостаса огромными иконами пророческого ряда - штукатурка стены древней ризницы, а на ней - фрески, написанные вскоре после постройки собора. При Иване III или, скорее, в начале княжения его сына. Они были над первоначальным иконостасом, еще не таким высоким, как нынешний, никонов. Авраам и Сарра, почтительно склонившиеся перед сидящими за столом ангелами Троицы, царь Ирод, уверенно и негромко отдающий приказ о начале непростой, но жизненно важной для спасения государства спецоперации, его хорошо обученные и экипированные воины, нанизывающие на копья пухлых беззащитных младенцев, рядом и еще трупы младенцев, уже сложенные для порядка в штабеля. Маленький Нафанаил, спрятанный матерью от гибели в зелени смоковницы.
Правее - копыта ослика, везущего Марию и Иосифа в Вифлеем на кесареву перепись, а еще дальше - копыта мулов волхвов и Рождество. Все это было открыто для молящихся, для глядящих снизу. Это видели все - Василий III и Елена Глинская, Максим Грек и Василий Блаженный, Иван Грозный и Владимир Старицкий, книжный печатник Иван Федоров и архитект Петр Фрязин, Басманов и Курбский, опричники и сапожники, торговцы и мытники, монахи и продавцы холопов.
Прям просится тут написать, что и сами фрески - они тоже всех видели. Но поправка в том, что глядя с этой высоты не так легко - да и нет нужды - отличить посетителя от экскурсовода. Думаю, так и было: ангелы Троицы не различали, венчается ли там внизу на царство Дмитрий или Лжедмитрий, стоит с царем под венцом его первая невеста или уже совсем не первая, кто там еще пришел помолиться Богородице - будущий палач или будущая жертва. Они лишь видели и понимали, что все это люди, надеясь на проявление в них их лучшей природы. Но хорошо знали, что если любой маленький человек вдруг почему-то твердо решит поступить как Ирод, то сотворит замысленое зло. Невинные будут убиты, но помешать свершиться тому, чего и боятся ироды, их этим злом все равно не выйдет: младенец родится, волхвы приедут туда, куда их хотят не пустить, царство, которому суждено рухнуть за его лживость, подлость и злобу, рухнет.
Эти фрески потом оказались вдруг скрыты, не исчезнув, продолжив глядеть, но покинув видимый снизу мир. Сейчас вот ненадолго вновь открылись нам - и снова укроются огромными поздними иконами пророков, еще и заклеенные для сохранности от страшно коптящих снизу свечей нынешних патриарших служений консервирующим материалом. Навсегда или нет - кто знает?
Уже спускаясь по пыльным лестницам, в узком и длинном окне южной стены собора я увидал реку, а за нею церкви и башни Замоскворечья - тоже с обычно недоступной высоты, превосходящей бровку Боровицкого холма. Глянул к горизонту, где должно было быть между незаметным подъемом Теплостанской возвышенности и идущей на юго-восток бескрайней низменностью Москвы-реки село, в котором жил и родился отец, дед, прадед и все-все-все вплоть до времени вскоре после конца Смуты. Не удивлюсь, если они жили там и раньше, просто от более ранних времен не осталось записей. Место, где нашему когдатошнему селу следовало б быть, впрочем, сейчас оказалось закрыто силуэтами недостроенных огромных домов, пустое пространство в которых вначале планировали продавать по цене неплохих замков где-нибудь в Чехии, сейчас уже рады отдавать за деньги, выплачиваемые властью в случае гибели мобилизованного, а там, глядишь, уже и начнут выделять узбекским и киргизским строителям вовсе в виде погашения долга компании по зарплате под обязательство как-нибудь обжить и что-нибудь платить за коммуналку.