Снилось...
... что мы с тобой занимаемся любовью посреди кухни. И все это действо похоже на разворачивание прекрасной синей хризантемы с завитыми ажурными лепестками в горячей чашке комнаты. Вдруг открывается дверь и в кухню заглядывает мой сын. Он хитро улыбается, обозревая весь тот хаос, который мы устроили в комнате... тут и я замечаю, что творится полный беспорядок: ложки, тарелки, полотенца - все перемешано между собой и не на своих местах, а кубарем.
- Гриш - говорю - это любовь...
Сын приходит в восторг и ликуя начинает носится вокруг, бегать по стенам и потолку весело смеясь. Мы тоже улыбаемся ему.
Вдруг слышу, что мою дверь открывают ключом, на пороге появляется мой папа. Он громогласно салютует и сообщает, что принес подарки для Гриши и Саши и начинает выгружать на пол болтики, мотки проволоки, трубы, краны, инструменты...
- Кто такой Саша? - спрашиваю я.
- Ну! Младший твой!
- У меня только один ребенок. Гриша. Саш не было.
Я в замешательстве от этой сцены с еще каким-то ребенком. И тут я вдруг понимаю, что не представила тебя папе. Поспешно начинаю что-то говорить, а папа уже разулся и ходит по моему дому и сваливает весь свой хлам возле плиты, где спрятался Гриша. Вообще-то я знаю, что тут опасно играть, но что-то никак не вмешаюсь.
- Пап, знакомься! Это - ***. Я его люблю.
Ты прямо из кухни к порогу протягиваешь ладонь для рукопожатия... рука вытягивается как предметы на картинах Дали. Я думаю: "Ничего себе... то-то я с ума схожу от твоих прикосновений".
Гришина беготня по комнате продолжилась с новым азартом.
Параллельно с этим сюжетом, я продираюсь сквозь здание театра. Сложно сказать на котором я этаже: полумрак, все проходы заставлены какими-то вещами, кое-где стоят палатки несанкционированной торговли. Вроде бы невысоко, второй или третий этаж. Видно как светает на улице, потому что стен нет, вместо них висят какие-то тряпки и картонки. Я чувствую как нарастает негодование, досада на такое запущенное состояние места, раздражение уже сопровождается рокотом внутри меня. И в конце концов, я срываюсь на какую-то грязную торговку барахлом:
- Чтож ты наделала здесь, что все это??? жизнь же - великое искусство! Зачем срать под себя!
И даже кидаюсь на нее с кулаками. А она оказалась не пальцем деланная... Сопротивляется. Да еще и чувствую, что одерживает верх. Я теряю сознание.
Очнулась в грязной возможно тюремной камере вся липкая от пота и крови. Тяжелую мглу вдруг пронзает истошный крик. Я не сразу узнаю свой собственный голос: мне один за другим ломают и отрезают пальцы на руках. Не помню, чтоб еще когда-то в жизни мне было так больно и так страшно. После того как все пальцы закончились, меня выбрасывают в окно. Шлепнувшись в какой-то контейнер с вонючим, мягким, прелым мусором, я плачу. Мне кажется, что жизнь закончилась... с такими руками я не смогу любить тебя, не смогу потрогать, погладить, говорить с тобой не смогу...
На автопилоте тащусь в сторону дома, поднимаюсь к себе в квартиру, где еще недавно мы валялись на полу. Дом полон родственниками, все заплаканные, в черных кружевных косынках, похоже на траур. Только дети носятся и среди них - Саша. Я смотрю на него и думаю: "да, ты и впрямь мог стать моим сыном, жаль, что я пропадала столько времени ...тебя уже родила другая".
- Кого хороним? - интересуюсь я у тети.
Все кто встречаются со мной взглядом вдруг перестают плакать и теряют дар речи.
- Блядь - срывается у меня с языка, потому что понимаю, что хоронят сейчас меня и пофиг, что без тела.
Родственники вдруг выходят из оцепенения, начинают меня обнимать и вешаться на шею, а я стою и прячу руки за спину... Боюсь, что мне совсем нечем их обнять. Неудобно и стыдно: я не могу им ответить. Потом кто-то приносит с почты три конверта... в них что-то лежит. Разворачиваю. Там три изуродованных моих пальца. Смотреть на них не хочется: желтая с заветрившимися краями кожа оттопырилась, где-то лопнула и поцарапалась, следы запёкшийся крови, воняют... трупные изменения похоже двухнедельной давности... Поначалу сложно понять даже на каких местах они находились, вспоминаю, что у меня есть схема где раньше росли эти уродцы на листочке в клеточку.
Я беру в рот кривую иголку с ниткой и начинаю пришивать их на свои места. Не может же быть, чтоб не осталось в них жизни... может пустят корни. Шить начало получатся даже ловко. Конверты из почтового ящика начинают сыпаться как смски в телефоне и скоро я пришиваю все пальцы как ромашки торчат вокруг моих ладоней. Я немного успокаиваюсь и первый раз улыбаюсь за все это время. В этот момент на пол падают еще два конверта. Там пальцы. "Как??? - думаю я - это уже одиннадцатый и двенадцатый, и я их однозначно узнаю. Значит я обозналась с камими-то и пришила не свои". Срочно разворачиваю всю хирургическую кухню заново и выпарываю левый указательный и правый безымянный. Пришиваю на эти места теперь свои пальцы. И переводя дух, озираюсь на дверь.
Она открывается и входишь ты. Исскитавшийся, грязный, но такой родной, что я кидаюсь к тебе с объятьями. Глажу всего тебя и плачу.
- Гриш - говорю - это любовь...
Сын приходит в восторг и ликуя начинает носится вокруг, бегать по стенам и потолку весело смеясь. Мы тоже улыбаемся ему.
Вдруг слышу, что мою дверь открывают ключом, на пороге появляется мой папа. Он громогласно салютует и сообщает, что принес подарки для Гриши и Саши и начинает выгружать на пол болтики, мотки проволоки, трубы, краны, инструменты...
- Кто такой Саша? - спрашиваю я.
- Ну! Младший твой!
- У меня только один ребенок. Гриша. Саш не было.
Я в замешательстве от этой сцены с еще каким-то ребенком. И тут я вдруг понимаю, что не представила тебя папе. Поспешно начинаю что-то говорить, а папа уже разулся и ходит по моему дому и сваливает весь свой хлам возле плиты, где спрятался Гриша. Вообще-то я знаю, что тут опасно играть, но что-то никак не вмешаюсь.
- Пап, знакомься! Это - ***. Я его люблю.
Ты прямо из кухни к порогу протягиваешь ладонь для рукопожатия... рука вытягивается как предметы на картинах Дали. Я думаю: "Ничего себе... то-то я с ума схожу от твоих прикосновений".
Гришина беготня по комнате продолжилась с новым азартом.
Параллельно с этим сюжетом, я продираюсь сквозь здание театра. Сложно сказать на котором я этаже: полумрак, все проходы заставлены какими-то вещами, кое-где стоят палатки несанкционированной торговли. Вроде бы невысоко, второй или третий этаж. Видно как светает на улице, потому что стен нет, вместо них висят какие-то тряпки и картонки. Я чувствую как нарастает негодование, досада на такое запущенное состояние места, раздражение уже сопровождается рокотом внутри меня. И в конце концов, я срываюсь на какую-то грязную торговку барахлом:
- Чтож ты наделала здесь, что все это??? жизнь же - великое искусство! Зачем срать под себя!
И даже кидаюсь на нее с кулаками. А она оказалась не пальцем деланная... Сопротивляется. Да еще и чувствую, что одерживает верх. Я теряю сознание.
Очнулась в грязной возможно тюремной камере вся липкая от пота и крови. Тяжелую мглу вдруг пронзает истошный крик. Я не сразу узнаю свой собственный голос: мне один за другим ломают и отрезают пальцы на руках. Не помню, чтоб еще когда-то в жизни мне было так больно и так страшно. После того как все пальцы закончились, меня выбрасывают в окно. Шлепнувшись в какой-то контейнер с вонючим, мягким, прелым мусором, я плачу. Мне кажется, что жизнь закончилась... с такими руками я не смогу любить тебя, не смогу потрогать, погладить, говорить с тобой не смогу...
На автопилоте тащусь в сторону дома, поднимаюсь к себе в квартиру, где еще недавно мы валялись на полу. Дом полон родственниками, все заплаканные, в черных кружевных косынках, похоже на траур. Только дети носятся и среди них - Саша. Я смотрю на него и думаю: "да, ты и впрямь мог стать моим сыном, жаль, что я пропадала столько времени ...тебя уже родила другая".
- Кого хороним? - интересуюсь я у тети.
Все кто встречаются со мной взглядом вдруг перестают плакать и теряют дар речи.
- Блядь - срывается у меня с языка, потому что понимаю, что хоронят сейчас меня и пофиг, что без тела.
Родственники вдруг выходят из оцепенения, начинают меня обнимать и вешаться на шею, а я стою и прячу руки за спину... Боюсь, что мне совсем нечем их обнять. Неудобно и стыдно: я не могу им ответить. Потом кто-то приносит с почты три конверта... в них что-то лежит. Разворачиваю. Там три изуродованных моих пальца. Смотреть на них не хочется: желтая с заветрившимися краями кожа оттопырилась, где-то лопнула и поцарапалась, следы запёкшийся крови, воняют... трупные изменения похоже двухнедельной давности... Поначалу сложно понять даже на каких местах они находились, вспоминаю, что у меня есть схема где раньше росли эти уродцы на листочке в клеточку.
Я беру в рот кривую иголку с ниткой и начинаю пришивать их на свои места. Не может же быть, чтоб не осталось в них жизни... может пустят корни. Шить начало получатся даже ловко. Конверты из почтового ящика начинают сыпаться как смски в телефоне и скоро я пришиваю все пальцы как ромашки торчат вокруг моих ладоней. Я немного успокаиваюсь и первый раз улыбаюсь за все это время. В этот момент на пол падают еще два конверта. Там пальцы. "Как??? - думаю я - это уже одиннадцатый и двенадцатый, и я их однозначно узнаю. Значит я обозналась с камими-то и пришила не свои". Срочно разворачиваю всю хирургическую кухню заново и выпарываю левый указательный и правый безымянный. Пришиваю на эти места теперь свои пальцы. И переводя дух, озираюсь на дверь.
Она открывается и входишь ты. Исскитавшийся, грязный, но такой родной, что я кидаюсь к тебе с объятьями. Глажу всего тебя и плачу.