12. ПОПРЫГУНЬЯ СТРЕКОЗА - часть II
Спал Башмачкин долго. Около полудня его разбудил телефонный звонок. Звонил Порфирий Петрович, которого отпустили из больницы домой. Получив от него приглашение в гости, Акакий Акакиевич прикинул в голове, что завтра четверг, и как раз после примерки у Капернаумова можно будет заехать к Порфирию Петровичу. Закончив разговор, Башмачкин отправился на кухню. Не забывая о прослушке, он сказал нараспев, открывая холодильник: «Водка есть, закуска есть, из дома можно не выходить».
Выспавшийся организм Акакия Акакиевича сопротивлялся действию алкоголя до вечера. Наконец Башмачкин стал клевать носом, выпил последнюю пару рюмочек и побрёл к кровати. Едва коснувшись подушки, он почувствовал, что наконец-то увидит сон, которого ждал со вчерашнего утра.
ВТОРОЙ СОН С ЧИСЛОМ ЗВЕРЯ
Закончив откручивать номер, Василий Сергеевич поднялся с корточек. Акакий Акакиевич увидел, что на майке, в которую был одет Курагин, на груди было написано по-русски «шестьсот шестьдесят шесть», а чуть ниже эти же слова меньшим шрифтом были написаны по-гречески. Генерал отправился снимать задний номер. Башмачкин догадался:
- Это что тут у вас: музей, посвящённый числу зверя?
- Ну да, так и называется: «Музей числа зверя», - ответил Василий Сергеевич, снова присаживаясь перед автомобилем, - В названии музея нельзя было использовать просто числительное «шестьсот шестьдесят шесть», потому что в некоторых древних рукописях книги Откровения написано «шестьсот шестнадцать», и такие экземпляры в музее тоже есть, хотя их очень мало. Но, конечно, автомобильные номера с цифрами «шесть-один-шесть» мы в музей не берём - эти-то номера люди используют не с тем смыслом, что вот этот, - и он поднял вверх снятый им задний номер кабриолета.
- А теперь ступайте за мной, - выпрямившись, сказал Курагин. Он, держа оба номера в руках, двинулся в стоявшую рядом рощу. Между деревьев пролегала знакомая вроде бы тропинка, но колодца Акакий Акакиевич за всю дорогу так и не увидел.
Генерал меж тем рассказывал о музее:
- Вы знаете, Акакий Акакиевич, у нас там очень разные экспонаты. Автомобильных номеров, разумеется, больше всего, мы их уже только в запасники тащим. А есть интересные брелочки, кулончики там всякие, также очень впечатляют номера домов - но, конечно, немного у нас таких экземпляров: это, в основном, американская и азиатская экзотика, в Европе редко встретишь улицы такой длины. А ещё некоторые себе татуировки делают - потом очень изящные, знаете ли, выходят сувениры...
Башмачкин удивлённо поднял брови. Василий Сергеевич расхохотался:
- А что, Вам этих людишек жалко? Да бросьте! Ведь, по сути, наш музей - это музей человеческой глупости. Госномер автомобиля - это ещё самое осмысленное использование числа зверя; всё остальное - глупейшие попытки использовать апокалиптический символ для производства нелепых понтов. Ведь никто из тех, кто использует это число для привлечения к себе внимания, не понимает его смысла. Вот Вам, Акакий Акакиевич, открыта тайна этого числа?
Башмачкин хотел сказать, что ему, пускай, эта тайна и не открыта, зато он и не носит майку с этим числом, но тут до него дошло, что майка генерала может быть униформой музейного сотрудника; поэтому он стал вспоминать:
- Конечно, толкований за века накопилось множество. Тут и зашифрованные значения разных имён и титулов, и сумма чисел на колесе рулетки, и штрих-коды, и годовой доход царя Соломона, и толкование составляющих число трёх шестёрок...
- Вот последнее меня особенно веселит, - хихикая, перебил Курагин. - Толкование трёх шестёрок - одно из самых ярких подтверждений убогости современной системы образования и неотъемлемого её свойства распространять невежество и тупость. А Вы, Акакий Акакиевич, ведь Вы же программист! Неужели Вы тоже думаете, что это число можно рассматривать как три цифры «шесть»?
Башмачкин смутился: он не мог понять, в чём здесь кроется подвох и при чём здесь «программист». Василий Сергеевич шагнул с тропинки в сторону, подобрал валявшуюся на траве веточку и протянул её Акакию Акакиевичу:
- Вот, напишите число зверя римскими цифрами, пожалуйста!
Башмачкин взял веточку, наклонился к земле и начал выводить латинские буквы, стараясь не задеть снующих вокруг муравьёв:
- Так, вспоминаем: «шестьсот» пишется «дэ-цэ», «шестьдесят» - «эл-икс», ну а шесть - это совсем просто: «вэ-и». Ну да, нет никаких трёх одинаковых цифр, но при чём здесь римские цифры, ведь «Апокалипсис» написан не на латыни, а на гречес...
Тут до Акакия Акакиевича дошло. Он шлёпнул себя ладонью по лбу и проныл:
- Какой же я болван... Ну конечно, позиционная система записи десятичных чисел была придумана в Индии через полтысячи лет после того, как Иоанн записал слова Откровения! А страны христианского мира узнали об этих идеях только на рубеже тысячелетий, от арабов! А без позиционной нотации никаких трёх шестёрок не может быть!
Курагин, ухмыляясь, поинтересовался:
- А, может, Вы считаете, что изобретение политеистами индусами позиционной нотации и экспансия ислама, донесшая знание об этом до христианизированных народов, есть последовательные этапы открытия тайн Апокалипсиса?
Башмачкин отрицательно покачал головой:
- Чтобы полагать такое, нужно быть весьма рьяным адептом экуменической парадигмы. Надеюсь, подобная характеристика никогда не будет приложима ко мне.
Василий Сергеевич приподнял бровь:
- Надо же, как Вы убеждены в правильности ныне исповедуемой Вами доктрины! Впрочем, для людей верующих это обычное дело. Мне, как агностику, гораздо проще живётся в плане смены мировоззрений - благодаря отсутствию самого мировоззрения. Пойдёмте же дальше.
Оба снова двинулись по тропинке. Спутник Акакия Акакиевича продолжил разговор:
- А насчёт того, что число зверя может быть разгадано по числовым значениям букв - так случай был прямо в моей семье. Зять мой бывший, неплохой в целом парень, связался с масонами и вбил себе в голову, что Наполеон Бонапарт есть зверь. В наше-то время его упекли бы куда следует и полечили, а тогда война была, ну и ничем хорошим не кончилось. Хотя и ничем особо страшным тоже, потому что дочка моя с ним вовремя развелась. Правда, умерла потом, красавица моя. Но я о другом: ведь столько толкований этих самых числовых значений было, а всегда находилось ещё какое-нибудь, обоснованное не менее предыдущего. И те, кто придумывал новые разгадки, нередко были людьми весьма неглупыми и уважаемыми. Не показывает ли всё это, что разгадка числовой тайны есть мираж, всего лишь потеха ума, и искатели ключа к шестистам шестидесяти шести гоняются за фантомом?
Тропинка тем временем вывела путников из рощи к знакомому уже Башмачкину зданию. Ни кладбища, ни парка рядом теперь не наблюдалось. Акакий Акакиевич, несколько растерявшийся от аргументов собеседника, молчал, но через несколько шагов вдруг остановился и обратился к генералу:
- А знаете, сейчас для меня стало вдруг понятно и логично, что многочисленные попытки рассказать людям об истинном значении числа зверя не могут иметь успеха, причём независимо от правильности найденного истолкования.
Курагин, также остановившись, удивлённо посмотрел на него. Башмачкин продолжил:
- Понимаете, любая человеческая затея с толкованием числа ли зверя, нагорной ли проповеди, притч Иисуса, ещё многих библейских текстов исходит из предположения априори, что любая религиозная идея, усвоенная одним человеком, может быть адекватно - так сказать, с точностью до байта - передана другим людям. Можно это назвать «презумпцией эквивалентной вербализации».
Василий Сергеевич поморщился:
- Фу, какой громоздкий термин...
Акакий Акакиевич согласился:
- Ну ладно, обзовите её, как хотите, не в названии суть, а в том, что презумпция эта неверна. Так слушайте же, вот Вам пример: в двадцатых годах прошлого века советские педагоги, распространявшие грамотность среди народов Крайнего Севера, столкнулись с такой проблемой: на некоторых местных языках нельзя было сказать просто «пять», или «двадцать», а нужно было обязательно поименовать считаемый предмет: пять оленей, двадцать деревьев и так далее. Пока изучали арифметику, можно было складывать тюленей и собак, но для постижения той же алгебры аборигенам приходилось смиряться с ограниченностью родного языка, и учить русский.
Курагин, снова поморщившись, перебил тут спутника:
- Да Вы, батенька, трюизмы тут расточаете. Существование лексических лакун в различных языковых картинах мира как раз и вызвало к жизни идеи Сепира и Уорфа, о которые сломано много копий и табуреток. И это приводит нас к выводу о важности невербальных способов познания окружающего мира...
Василий Сергеевич явно гордился своей эрудицией, и Башмачкин поспешил его перебить:
- И в искусстве та же ситуация: если всё, что хочет передать художник или музыкант, можно выразить словами, то зачем тогда нужно такое творение, которое заменяется просто текстом? Ведь даже поэты, чьё ремесло - вторая сигнальная система, говорят: «Мысль изречённая есть ложь»...
Генерал многозначительно покачал головой и откомментировал:
- Да, Фёдор Иванович умный был человек... Не зря потом цензором служил. И «Манифест коммунистической партии» запретил на русском языке издавать, и что Россию умом не понять, хорошо сказал... Умнейший был человек!
Поскольку Курагин замолчал, размышляя, чего бы ещё произнести, Акакий Акакиевич поспешил продолжить:
- И ведь в этих случаях речь идёт о том, чтобы словами передать одному человеку мысли и понятия другого человека, и не получается! А если нужно передать нечто, превосходящее человеческие понятия и опыт, тогда-то как? Ведь языки разных народов, несмотря на все свои различия, объединены одним: их носители едят, пьют, спят, гадят, сношаются, рождаются, болеют, завидуют, сплетничают, воруют, лгут, думают, делают глупости, задумываются о смысле жизни и умирают. Это есть инварианты для гомо сапиенс, ни один народ от них никуда не делся. И во всех языках для описания жрачки или других плотских занятий найдётся слово либо идиома. А для описания того, чем смерть отличается от жизни, или чем любовь отличается от самодовольства - разве по-настоящему есть в каком языке? Ведь Иисус в ночь перед казнью говорил: «Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить». Причём, заметьте, не какому-нибудь первому встречному Он так сказал, а ученикам Своим, наиболее понимающим Его людям. И это значит, что некоторые идеи и концепции Он действительно не мог сформулировать на доступном человеку языке. И излагал всё в виде притч, то есть басен, чтобы люди через образы могли понять то, что не скажешь словами. Ну, конечно, те люди, которым понять дано. И Павел потому сказал: «Духовный судит о всём, а о нём судить никто не может», что люди, к которым пришло это самое невербализуемое понимание, смотрят на мир иначе, нежели остальные люди, но выразить словами это не могут.
Василий Сергеевич, многозначительно выпятив губы, посмотрел на Башмачкина и с расстановкой изрёк:
- Да, Акакий Акакиевич, с Витгенштейном Вам явно не по пути...
У Башмачкина в голове промелькнуло: «Они хочут свою образованность показать». Он уже собрался парировать, что, учитывая отношение Витгенштейна к покойнику Кантору, считает слова генерала за комплимент, но тут Курагин спросил:
- Ну, и к чему Вы всё это говорили? При чём здесь шестьсот шестьдесят шесть?
- Да вот как раз при том. Ведь книга Апокалипсиса с каких слов начинается? «Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре». То есть целевая аудитория чётко обозначена, и описываемое шоу понятно будет только тем, кто с пригласительными билетами.
- Пиво только членам профсоюза, - ухмыльнулся генерал. Башмачкин утвердительно кивнул:
- Ну да. И ведь какими словами тринадцатая глава Откровения заканчивается? «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть». А какая мудрость и какой ум имеется здесь в виду? Уж явно не ай-кью, а то, о чём Павел писал: «Мы имеем ум Христов». Так что те, кому дано понять про это число, те понимают, а если другим людям объяснять начнут, то те просто не смогут усвоить. А если кто излагает популярным языком, что означает шестьсот шестьдесят шесть, и это вдруг становится понятным многим людям - и соседке твоей по лестничной клетке, и начальнице на работе, и собутыльнику твоему, то это толкование есть лживое, потому что слишком доступное. Это как девушка, которая даёт на первом свидании - оно, конечно, приятно, но потом думаешь: «Да на хрена мне такая нужна?»
- Ну, насчёт девушек не все согласятся с такой позицией, особенно по молодости, - задумчиво высказался Курагин, - Но в Вашем, Акакий Акакиевич, подходе есть здравое зерно, которое мне тем нравится, что придаёт гносеологическую пикантность нашей музейной экспозиции.
До входа в музей оставалось несколько шагов. У входа была вывеска с надписью по-гречески и с русской транскрипцией: «Эксакосиои Эксеконта Экс». Башмачкин недоуменно спросил:
- А разве не «гекс» произносится? Ведь мы говорим «гекзаметр», «гексагональный»...
Василий Сергеевич презрительно фыркнул, открывая входную дверь:
- Голубчик, да ведь это следствие нелепого романизма. Все три слова, как видите, начинаются с буквы «эпсилон», и никакого «г» или «х» тут нет. Просто при записи латиницей хотели отличить греческое «экс», то есть «шесть», от латинского «экс», то есть «из». Отсюда и путаница. Ведь мы говорим «экклезиаст», а не «гекклезиаст».
Заходя в знакомый уже коридор с дверьми, Акакий Акакиевич подумал, что греческий «эпсилон» и звучанием, и начертанием происходит от буквы «ге» финикийского письма - прародителя всех европейских алфавитов. Потом он подумал, что именно финикийскими буквами были записаны десять заповедей на скрижалях, данных Моисею, и, таким образом, именно этими буквами впервые был письменно зафиксирован тетраграмматон - доступное человеку описание Имени Божьего. Потом он заметил, что буква «ге» в тетраграмматоне используется два раза и стоит на чётных местах. Потом он вспомнил, что тетраграмматон в книге Бытия встречается сто пятьдесят три раза, что совпадает с числом рыб, пойманных, по словам Иоанна, рыбачившими апостолами при явлении воскресшего Иисуса. Потом Башмачкин собирался подумать ещё о чём-нибудь подобном, но тут входная дверь с неприятным скрежетом закрылась, а Курагин, приоткрыв ближайший кабинет, небрежно бросил туда принесённые автомобильные номера, повернулся к Акакию Акакиевичу и, улыбаясь, сообщил:
- Вообще-то музей - это всего лишь конспирация. На самом деле здесь режимный объект, и главный на этом объекте - Ваш покорный слуга. И выйти Вы отсюда сможете, только когда я Вам это позволю. Так что пойдёмте, я познакомлю Вас с собратом по пророческому цеху.
За одной из дверей находилась лестница, ведшая в глубокий подвал с лабиринтом проходов. В подвале, после прохождения по очередному коридору, Башмачкин вошёл, следуя за генералом, в просторный кабинет. В углу стоял большой глобус, уже знакомый Акакию Акакиевичу. На нём был маркером выделен отрезок тридцать пятого восточного меридиана от Иерусалима до Северного полюса, а сбоку от этой линии что-то неразборчиво приписано тем же маркером. Возле шкафа для документов стоял стол, на котором разместился компьютерный монитор, конференц-телефон и электрический чайник. В кабинете было несколько стульев, но хозяин присесть Башмачкину не предложил, да и сам садиться не стал, а, наклонившись над столом, нажал кнопку на телефонном аппарате и зарычал:
- Р-р-р!
Курагин посмотрел на ошарашенного Башмачкина и с улыбкой пояснил:
- Фио у Вашего однополчанина занятное: три буквы «Р». Кстати, немного напоминает три перевёрнутые шестёрки, правда? Но мы-то с Вами знаем, что это ничего не значит...
Тут в дверях появился Друбецкой, который завёл Родиона в кабинет и тут же удалился. «Надо же, пробила всё-таки Анна Михайловна Борису тёплое местечко!» - подумал Акакий Акакиевич и начал прохаживаться по кабинету. Родион Романович был одет в грязную шинель, из-под которой выглядывали рваная майка и тренировочные штаны, заправленные в кроссовки. Шею его окутывал шарф, бывший на Татьяне Дмитриевне во время злополучной автомобильной поездки. Родион посмотрел на Башмачкина и неожиданно улыбнулся. Василий Сергеевич, уловив этот контакт, также заулыбался и стал пояснять, подходя к Родиону:
- Понимаете, Акакий Акакиевич, ведь нынешняя фармакология творит чудеса: наш дорогой Родион Романович, с его расстройством личности, дислексией и прочими самобытными прелестями теперь, через несколько дней лекарственной терапии, уже вполне состоятельный в коммуникативном плане человек. Если будет стараться, глядишь, грамоте научится и иностранные языки с историей древнего мира начнёт изучать! - тут Курагин захохотал и похлопал Родиона по плечу. Башмачкин заметил, что Родион Романович в этот момент отвернулся, чтобы скрыть гримасу злорадства, пробежавшую по его лицу. Акакий Акакиевич подумал: «Эге, товарищ генерал, да подопечный-то Ваш уже многому от Вас научился, только не узнать Вам об этом...»
Когда Родион поворачивал голову, шарф на его шее слегка сдвинулся, и под ним заблестел металл. Василий Сергеевич заметил, что Башмачкин смотрит на шею Родиона Романовича и стал рассказывать:
- А это у нас, Акакий Акакиевич, подстраховочка. Для таких людей, как всякие там пророки, предусмотрены спецсредства. А то кто знает, что в ваших ненормальных головушках созрело. Вот Родион уже на себе испытал; он сперва тут пробовал силушку свою недюжинную использовать во время дружеской беседы со мной, да только коллеги мои во время наших бесед смотрят в мониторчик в соседнем кабинете да руку на кнопочке держат. Так и узнал Родион Романович, как этот ошейничек работает. Действенно ошейник работает, друг мой Родион, так ведь?
Друг Родион опустил глаза и кивнул головой. Курагин же внезапным тенором запел:
- Ах, милый друг! Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень не столь различны меж собой, как мы взаимной разнотой! Эх, жаль, что квартета нам не составить! Ну да ладно. Зато у нас в гостях встретились два пророка. Хочется послушать, гости дорогие, ваш профессиональный диалог - ведь двум специалистам всегда есть, что обсудить, не так ли?
Гости молчали, не глядя друг другу в глаза. Василий Сергеевич, нарочито недоумевая, сказал Родиону Романовичу:
- Да что же ты, Родионушка, с коллегой не хочешь поговорить? Ну, тогда я про этого самого коллегу сейчас тебя и спрошу. Скажи-ка, прорицатель мой драгоценный, о чём сейчас думает гражданин Башмачкин, стоящий здесь? Да не обманывай, помни про ошейник-то!
Тут Акакий Акакиевич, понимая, что видит сон, испугался, что приснившийся Родион вдруг узнает из головы Башмачкина, какой будет их первая и последняя встреча, и через этого Родиона, который во сне, узнает и настоящий Родион. Этого допустить было нельзя, и Акакий Акакиевич спросил у генерала:
- Василий Сергеевич, а позвольте, я вперёд задам вопрос Родиону Романовичу!
Курагин, не видя подвоха, милостиво покачал головой. Башмачкин же выдохнул воздух и быстро и чётко произнёс:
- Скажите, Родион Романович, а та самарянка, которая с Иисусом у колодца разговаривала, она после этого нашла себе хорошего мужа или нет?
Глаза Родиона остекленели. И без того не делавший лишних движений, он замер неподвижно, с приоткрытым ртом. Только скапливавшаяся у него под языком слюна начала каждые несколько секунд падать на пол. Василий Сергеевич долго и потрясённо глядел на капающие с губы Родиона Романовича капли слюны, пока, не спохватившись, не повернулся к Башмачкину:
- Это что такое? Или лекарства перестали действовать? Объясни мне, провидец!
Акакий Акакиевич мягко пояснил:
- Я задал Родиону Романовичу вопрос, смысла которого он не понял. Потому что он, по понятным причинам, не читал книги, описывающей упомянутое событие. В то же время Родион Романович чувствует, что вопрос имеет смысл, что названные мною люди действительно встречались друг с другом, так что ответ на вопрос существует, но где его искать - не ясно. Так что сейчас его разум в расстройстве, и на какое время он завис - я сказать не решусь.
Курагин разъярённо прошипел:
- Значит, Акакий-Обосракий, ты тут вируса моему пророку подпустил? Ну, значит, всё у нас ускоряется! - Башмачкин не успел заметить, как в правой руке у Василия Сергеевича взялся пистолет. Генерал нажал левой рукой кнопку на телефоне и крикнул:
- Друбецкой, ошейник сюда!
При слове «ошейник» Родион Романович как будто пришёл в себя. Он закрыл рот, посмотрел на Акакия Акакиевича, затем на Курагина. Лицо его изменилось непонятной, но в то же время очень выразительной гримасой. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Борис со спецсредством в руках. В этот же момент Родион поднёс руки к шее и взялся за свой ошейник. Раздался недолгий противный скрип, и на шее Родиона Романовича остался только свисающий шарфик. Василий Сергеевич направил оружие Родиону в лицо и закричал:
- Стой, дурак, сейчас умрёшь!
Родион Романович же и не двигался с места. Он только пренебрежительно прищурил бровь и скрестил руки на груди. И тотчас из шкафа, из чайника, из ящиков стола, из монитора, из телефонной трубки, из-под плинтусов на полу кабинета и даже из недр гигантского глобуса в сторону генерала и его подчинённого хлынули чёрные ручьи. Такого множества муравьёв Акакий Акакиевич не видел никогда. Василий Сергеевич и Борис стояли посреди кабинета, не понимая, что им сейчас нужно сделать, и лишь растерянно смотрели на приближавшуюся массу шестиногих тварей. Через несколько секунд через дверь кабинета, которую Борис, забегая, оставил приоткрытой, стала прибывать и кружиться вокруг генерала стая ворон. Курагин, пытаясь защититься от острых клювов, начал стрелять, но после первых же выстрелов в гущу насекомых упал Друбецкой. Передовые отряды муравьёв тем временем добрались до цели. Курагин подпрыгивал, падал на пол, тряс руками и ногами, мотал головой, пытаясь стряхнуть пожиравших его насекомых. Его движения походили на нелепый, безумный танец. Больше всего поразила Башмачкина реакция Родиона: тот не просто злорадствовал - он торжествовал, исполненный радостного чувства превосходства и ощущения своей неостанавливаемой силы. За несколько секунд до того, как окровавленный генерал, рыча от боли и ярости, окончательно упал на пол, Родион Романович усмехнулся и сказал:
- Ты всё пела? Это дело: так пойди же, попляши!
Акакий Акакиевич, почувствовав страх и отвращение, проснулся.
Присев на кровати, Башмачкин громко выругался. Тут же он вспомнил, что квартира прослушивается, но быстро успокоился: ничего осмысленного он не произнёс. Встав, пошёл на кухню, налил рюмку водки доверху и, выпив её, подошёл к окну. Восточная часть неба над городом заметно посветлела. Акакию Акакиевичу оставалось пережить ещё два рассвета.