2. СТАРАЯ КАРГА
Не успел Акакий Акакиевич сделать и пары шагов к лифту, как из двери напротив высунулась противная старуха - соседка Алёна Ивановна. Глянув на Башмачкина, она затянула:
- Вот мужики пошли, пьют и пьют! Конечно, никакой бабы у тебя не будет, алкашиная рожа! Нет, чтобы лампочку на площадке заменить - нет, он с такими же алкашами нажираться будет! Рожа у тебя алкашиная, Акакий-Обосракий!
Из-за ног Алёны Ивановны, осторожно выглядывая, тявкала её бестолковая собачка, по кличке Маруська. Акакий Акакиевич не любил Маруську, терпеть не мог противную бабку, но всегда выслушивал её монологи молча, не умея противостоять такого рода людям. Никогда не бывшая замужем, хозяйка Маруськи нрав имела такой, какой и должна иметь одинокая старуха, которая летом целыми днями сплетничает на лавочке у подъезда, а зимой ошивается по всем квартирам дома, где есть пенсионерки и просто домохозяйки.
Но этим утром всё изменилось. Башмачкин посмотрел повнимательнее на Алёну Ивановну, и удивился: она была точь-в-точь ворона, большая и чёрная, и не говорила, а каркала. Тут Акакий Акакиевич как будто взмыл над землёй и с высоты спутника увидел, откуда приехала старуха в город много лет назад - дорога в её родное село была отмечена на поверхности Земли мигающими линиями. Башмачкин стал быстро приближаться к этому месту, разглядел дом, где жили родственники Алёны Ивановны, и сквозь крышу, никем не видимый, влетел внутрь. Там, посреди комнаты, стоял стол, на котором в открытом гробу лежала пожилая женщина со спокойным лицом и окровавленной головой. Она держала в руках картонку с надписью «Лизавета, сестра Алёны». Вокруг стола вертелись вороны, похожие на соседку Акакия. Они запихивали в гроб под ноги Лизаветы телефонную книгу, раскрытую на городском телефоне Алёны Ивановны. Каким-то образом Башмачкин одновременно понимал и цель этих действий, и множество других обстоятельств, объясняющих происходящее.
Внезапно Акакий Акакиевич опять оказался на лестничной площадке. Ворона опять стала Алёной Ивановной, и продолжала что-то невнятно каркать. Акакий неожиданно сам для себя сказал:
- Слышь, старая карга, родственнички-то твои не сильно тебя любят: сестру твою, Лизавету, уже полтора месяца как похоронили, а тебе не сообщают, типа номер телефона твоего потеряли, чтобы ты, Алёнушка, за полгода к нотариусу в райцентре не сходила заявить о правах наследницы, дура ты набитая и стерва, не звонишь родной сестре, а во дворе всем косточки перемыла, жалко, что сосед Лизаветы Родька дурак ей башку топором разрубил, а не тебе, скотина немытая. Вот возьму и потребую от тебя, чтоб ты собственными руками своей мерзкой Маруське голову отрубила, а не то обойду весь подъезд, да всем твоим собеседницам расскажу, что ты о них за спиной говоришь, хочешь, сука, отвечай!
Замолчала даже Маруська, почуявшая что-то необычное. Ужас в глазах соседки развеселил Башмачкина, даже голова стала меньше болеть. Он шагнул к лифту и нажал кнопку вызова. Алёна Ивановна и её собачка стояли неподвижно. Отворились двери лифта. Акакий Акакиевич не отказал себе в удовольствии произнести, заходя в лифт:
- Акакий-Обосракий, говоришь? Я тебе устрою обосракия, мразь!
Едучи в лифте, Башмачкин размышлял об обретённом Даре, о том, что нужно проявлять самоотверженность, а в ситуации со старухой он, пожалуй, проявил скорей несдержанность и недостаток любви и уважения. Но, выходя из подъезда, решил, что сегодняшнее скорей пойдёт на пользу Алёне Ивановне. К тому же она получила важную для неё информацию о смерти сестры и о коварстве родственников.
В супермаркете Башмачкин положил в корзину бутылку водки, потом, постояв и подумав, добавил ещё пару бутылок, взял хлеба, банку сайры и побрёл к кассе. Он решил, что остальное купит на рынке поблизости. В очереди у кассы перед ним стояла молодая парочка. Парень был постарше и его, как почувствовал Акакий Акакиевич, звали Женя. Девочка была совсем юная, её звали Таня, и Башмачкин сразу понял, что она ему ещё встретится когда-нибудь в другом месте. Молодые люди, только взглянув на друга, чему-то хихикали, и Таня сразу смущённо отворачивалась. Видно, их забавляло какое-то свежее общее воспоминание. Тут Акакий увидел.
С утра пораньше влюблённые успели смотаться в лес вблизи города, чтобы, пользуясь ранним безлюдьем, заняться на природе волнующим делом. Эту часть Башмачкин, как человек воспитанный, постарался, так сказать, перемотать, тем более что неумелые действия Жени саспенса в картину не добавляли. Для мальчика настал миг последних содроганий, спустя четверть минуты Женя стянул презерватив и отбросил его в траву на пару метров. Молодёжь ещё пообнималась на покрывале, потом парень стал подниматься, натянул трусы, и вдруг замер, увидев что-то неподалёку. Позвал девушку, та, потягиваясь, встала, машинально прикрывая рукой грудь, присмотрелась и открыла рот от удивления.
Оказалось, что презерватив приземлился в полуметре от муравейника, и теперь из резинового изделия к муравьиному дому протянулся чёрный широкий блестящий ремень, который шевелился. «Это не ремень», - дошло до Башмачкина. Муравьи забыли про все прочие окрестности муравейника, и весь рабочий люд («То есть мур», - подумал Акакий) толпой кинулся на новый источник холина, фруктозы, глутатиона и ещё-чего-то-там-многого. Резиновая тара пустела практически на глазах. Тут Акакий Акакиевич подумал: «А вдруг им для еды не всякие там вещества важны, а именно сперматозоиды? Вот ведь людоеды! Хотя у Маркеса, помнится, муравьи реально младенца сожрали.»
Тем временем Женя с Таней уже расплачивались на кассе, и Башмачкин, который сегодня сам себя не узнавал, решил позабавиться над молодёжью.
Он вполголоса, нараспев стал цитировать:
- Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою.
Девушка-кассир посмотрела на Башмачкина абсолютно спокойно: видно, на своей работе и не такого насмотрелась. А мальчик с девочкой, побелев, сначала застыли на месте, а потом, не сговариваясь, ломанулись к камере хранения, оба хватаясь за тележку.
Акакий Акакиевич, почувствовав, что жизнь его меняется с каждой минутой, пошёл на рынок, где выбирал овощи, соотносясь с мыслями продавцов; затем, проходя мимо мужчины, который, сидя на скамейке, читал газету, узнал о последних заявлениях американцев по Ирану, а также о том, что дочь мужчины встречается с каким-то оболтусом; наконец, подходя к подъезду, понял, что две тётки, уже выползшие в субботнее утро на лавочку по причине разъехавшихся на лето детей и внуков, отметили количество спиртного в его пакете, и приготовились обсудить это важное обстоятельство сразу, как Башмачкин зайдёт в подъезд. Акакий Акакиевич остановился. Он сказал себе: «Я буду самоотверженным, буду. Надо этому научиться. Да, я буду учиться самоотверженности!» Тем не менее он обратился к одной из женщин, которая была помоложе:
- Помните, вы ей, - тут он кивнул на вторую женщину, - под страшным секретом рассказали, как Ваша дочь аборт сделала? Так ведь по всему дому разнесла, никого из соседей не пропустила! - тут он поспешил зайти в подъезд, потому что знал, что теперь будет, а визгливые женские голоса его раздражали.
Акакий Акакиевич зашёл в лифт и нажал кнопку своего этажа. Но чем выше поднимался лифт, тем отчётливей что-то невесёлое мелькало в голове, тем больше маячила перед глазами Алёна Ивановна.
Лифт остановился. Но прежде, чем разъехались створки дверей, Башмачкин знал, что Маруська всё-таки лишилась головы.
- Вот мужики пошли, пьют и пьют! Конечно, никакой бабы у тебя не будет, алкашиная рожа! Нет, чтобы лампочку на площадке заменить - нет, он с такими же алкашами нажираться будет! Рожа у тебя алкашиная, Акакий-Обосракий!
Из-за ног Алёны Ивановны, осторожно выглядывая, тявкала её бестолковая собачка, по кличке Маруська. Акакий Акакиевич не любил Маруську, терпеть не мог противную бабку, но всегда выслушивал её монологи молча, не умея противостоять такого рода людям. Никогда не бывшая замужем, хозяйка Маруськи нрав имела такой, какой и должна иметь одинокая старуха, которая летом целыми днями сплетничает на лавочке у подъезда, а зимой ошивается по всем квартирам дома, где есть пенсионерки и просто домохозяйки.
Но этим утром всё изменилось. Башмачкин посмотрел повнимательнее на Алёну Ивановну, и удивился: она была точь-в-точь ворона, большая и чёрная, и не говорила, а каркала. Тут Акакий Акакиевич как будто взмыл над землёй и с высоты спутника увидел, откуда приехала старуха в город много лет назад - дорога в её родное село была отмечена на поверхности Земли мигающими линиями. Башмачкин стал быстро приближаться к этому месту, разглядел дом, где жили родственники Алёны Ивановны, и сквозь крышу, никем не видимый, влетел внутрь. Там, посреди комнаты, стоял стол, на котором в открытом гробу лежала пожилая женщина со спокойным лицом и окровавленной головой. Она держала в руках картонку с надписью «Лизавета, сестра Алёны». Вокруг стола вертелись вороны, похожие на соседку Акакия. Они запихивали в гроб под ноги Лизаветы телефонную книгу, раскрытую на городском телефоне Алёны Ивановны. Каким-то образом Башмачкин одновременно понимал и цель этих действий, и множество других обстоятельств, объясняющих происходящее.
Внезапно Акакий Акакиевич опять оказался на лестничной площадке. Ворона опять стала Алёной Ивановной, и продолжала что-то невнятно каркать. Акакий неожиданно сам для себя сказал:
- Слышь, старая карга, родственнички-то твои не сильно тебя любят: сестру твою, Лизавету, уже полтора месяца как похоронили, а тебе не сообщают, типа номер телефона твоего потеряли, чтобы ты, Алёнушка, за полгода к нотариусу в райцентре не сходила заявить о правах наследницы, дура ты набитая и стерва, не звонишь родной сестре, а во дворе всем косточки перемыла, жалко, что сосед Лизаветы Родька дурак ей башку топором разрубил, а не тебе, скотина немытая. Вот возьму и потребую от тебя, чтоб ты собственными руками своей мерзкой Маруське голову отрубила, а не то обойду весь подъезд, да всем твоим собеседницам расскажу, что ты о них за спиной говоришь, хочешь, сука, отвечай!
Замолчала даже Маруська, почуявшая что-то необычное. Ужас в глазах соседки развеселил Башмачкина, даже голова стала меньше болеть. Он шагнул к лифту и нажал кнопку вызова. Алёна Ивановна и её собачка стояли неподвижно. Отворились двери лифта. Акакий Акакиевич не отказал себе в удовольствии произнести, заходя в лифт:
- Акакий-Обосракий, говоришь? Я тебе устрою обосракия, мразь!
Едучи в лифте, Башмачкин размышлял об обретённом Даре, о том, что нужно проявлять самоотверженность, а в ситуации со старухой он, пожалуй, проявил скорей несдержанность и недостаток любви и уважения. Но, выходя из подъезда, решил, что сегодняшнее скорей пойдёт на пользу Алёне Ивановне. К тому же она получила важную для неё информацию о смерти сестры и о коварстве родственников.
В супермаркете Башмачкин положил в корзину бутылку водки, потом, постояв и подумав, добавил ещё пару бутылок, взял хлеба, банку сайры и побрёл к кассе. Он решил, что остальное купит на рынке поблизости. В очереди у кассы перед ним стояла молодая парочка. Парень был постарше и его, как почувствовал Акакий Акакиевич, звали Женя. Девочка была совсем юная, её звали Таня, и Башмачкин сразу понял, что она ему ещё встретится когда-нибудь в другом месте. Молодые люди, только взглянув на друга, чему-то хихикали, и Таня сразу смущённо отворачивалась. Видно, их забавляло какое-то свежее общее воспоминание. Тут Акакий увидел.
С утра пораньше влюблённые успели смотаться в лес вблизи города, чтобы, пользуясь ранним безлюдьем, заняться на природе волнующим делом. Эту часть Башмачкин, как человек воспитанный, постарался, так сказать, перемотать, тем более что неумелые действия Жени саспенса в картину не добавляли. Для мальчика настал миг последних содроганий, спустя четверть минуты Женя стянул презерватив и отбросил его в траву на пару метров. Молодёжь ещё пообнималась на покрывале, потом парень стал подниматься, натянул трусы, и вдруг замер, увидев что-то неподалёку. Позвал девушку, та, потягиваясь, встала, машинально прикрывая рукой грудь, присмотрелась и открыла рот от удивления.
Оказалось, что презерватив приземлился в полуметре от муравейника, и теперь из резинового изделия к муравьиному дому протянулся чёрный широкий блестящий ремень, который шевелился. «Это не ремень», - дошло до Башмачкина. Муравьи забыли про все прочие окрестности муравейника, и весь рабочий люд («То есть мур», - подумал Акакий) толпой кинулся на новый источник холина, фруктозы, глутатиона и ещё-чего-то-там-многого. Резиновая тара пустела практически на глазах. Тут Акакий Акакиевич подумал: «А вдруг им для еды не всякие там вещества важны, а именно сперматозоиды? Вот ведь людоеды! Хотя у Маркеса, помнится, муравьи реально младенца сожрали.»
Тем временем Женя с Таней уже расплачивались на кассе, и Башмачкин, который сегодня сам себя не узнавал, решил позабавиться над молодёжью.
Он вполголоса, нараспев стал цитировать:
- Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою.
Девушка-кассир посмотрела на Башмачкина абсолютно спокойно: видно, на своей работе и не такого насмотрелась. А мальчик с девочкой, побелев, сначала застыли на месте, а потом, не сговариваясь, ломанулись к камере хранения, оба хватаясь за тележку.
Акакий Акакиевич, почувствовав, что жизнь его меняется с каждой минутой, пошёл на рынок, где выбирал овощи, соотносясь с мыслями продавцов; затем, проходя мимо мужчины, который, сидя на скамейке, читал газету, узнал о последних заявлениях американцев по Ирану, а также о том, что дочь мужчины встречается с каким-то оболтусом; наконец, подходя к подъезду, понял, что две тётки, уже выползшие в субботнее утро на лавочку по причине разъехавшихся на лето детей и внуков, отметили количество спиртного в его пакете, и приготовились обсудить это важное обстоятельство сразу, как Башмачкин зайдёт в подъезд. Акакий Акакиевич остановился. Он сказал себе: «Я буду самоотверженным, буду. Надо этому научиться. Да, я буду учиться самоотверженности!» Тем не менее он обратился к одной из женщин, которая была помоложе:
- Помните, вы ей, - тут он кивнул на вторую женщину, - под страшным секретом рассказали, как Ваша дочь аборт сделала? Так ведь по всему дому разнесла, никого из соседей не пропустила! - тут он поспешил зайти в подъезд, потому что знал, что теперь будет, а визгливые женские голоса его раздражали.
Акакий Акакиевич зашёл в лифт и нажал кнопку своего этажа. Но чем выше поднимался лифт, тем отчётливей что-то невесёлое мелькало в голове, тем больше маячила перед глазами Алёна Ивановна.
Лифт остановился. Но прежде, чем разъехались створки дверей, Башмачкин знал, что Маруська всё-таки лишилась головы.