"Братья", реж. Евгения Сафонова, "Приют комедиантов", Санкт-Петербург
Дворы Петербурга навевают уныние серым асфальтом во весь двор, уродливыми трубами, лепящимися к высоким стенам. Спасает красота у-лич-ных (у лица) архитектурных украшений. Вчера ночью за окном так долго кто-то плакал, что я не выдержала и выгянула в окно: напротив у двери с граффити рыдала молоденькая девушка, ее обнимала подруга, рядом стоял парнишка в летней рубашке (при минусовой температуре). Все трое выглядели трезвыми. "Не могу больше!" - кричала девушка, причины не поняла: парень присел на корточки, обнял колени девушки, поднял и унес с моих глаз. 18 лет - возраст первых сильных страданий от неумения любить и быть любимым.
На сцене театра шестеро совсем молодых актеров. Начало обескуражило: казалось, я вижу наркотическую ломку, всплыли недавние кадры съемок людей, накурившихся спайсов. В программке написано: "Одна из задач, которую мы ставили перед собой - желание приблизиться к пониманию природы сомнений, рефлексии". Видимо, рефлексия в представлении режиссера похожа на такую ломку?
Две девушки и четверо молодых людей произносили текст Достоевского бесстрастно и монотонно, действие было похоже на шахматную игру, когда фигуры передвигаются по умыслу игроков, не позволяя предугадать результат этих передвижений. В какие-то моменты с героями случались истерики, будто на контрасте с общим ровным скороговорочным повествованием. Сочувствия эти выплески страсти не вызывали, скорее, хотелось выставить дистанцию с происходящим. Почему-то подумалось про женскую режиссуру: происходящее напоминало растрепанность хорошо продуманной прически, так бывает просчитана неаккуратность в одежде, должная показать другим умение быть свободной, однако такая просчитанность не равна свободе абсолютно.
После первого действия в зале появились пустые кресла. Действий, однако, три, два антракта, очевидно, - большой подарок зрителям, терпение которых не бесконечно: действие это терпение испытывает по полной, третьим добивает тех, кто остался, что совершенно не заслуженно преданными зрителями.
Во втором действии неожиданно заиграла сценография: красивая сцена с вращающимися плоскостями заворожила. Актерские монологи погружали в размышления вместе с Достоевским и ребятами. Смотрела на них, думала, насколько этим актерам близки сомнения автора, как им в их возрасте живется в современном мире, как часто бывают у них мгновения, когда хочется кричать на всю улицу "я больше не могу!"
Казалось, спектакль набирает глубину: как 20-летние начинают ставить перед собой глобальные вопросы, скорее, через страсти и боль, но поверхностным разумом, 30-летние идут по пояс вглубь проблем, пытаясь отойти от усвоенных с детства шаблонов и выученных правил, так 40-летние уже имеют обширный опыт и соединяют чувства и разум, возвращаются к тем самым отвергнутым шаблонам как к личным истинам. Или не возвращаются...
На третье действие осталось чуть больше половины зала. И тут началась пытка - лично для меня. Один из братьев Карамазовых - мне уже было все равно, кто, если честно, - встал у микрофона и начал кричать, рычать, чавкать, эти звериные звуки напрочь отбили охоту хоть как-то участвовать в со-бытии с происходящим: хотелось отстраниться, уйти от этого садистического испытания подальше. Меня никто не спрашивал, готова ли я к подобному. Одно дело видеть истерику из окна, которое можно захлопнуть, если не хочешь сопереживать, другое дело, когда в театре тебя заставляют окунаться в чужую физиологию: по мне, так попытки такого рода манипулировать со сцены моими реакциями не достойны режиссерского звания.
Текст, который произносил монотонно-формально актер, мной уже совершенно не воспринимался, мне хотелось, чтобы это все поскорее закончилось. Желание понять мысль режиссера, которое в течение первых двух действий сохранялось, после этого физиологичного звериного рыка пропало напрочь: что-то нездоровое было в этой попытке самоутвердиться в роли режиссера, такая степень самовыражения вызвала отторжение.
Впервые в жизни я не аплодировала, тем более, на премьере. Молодой человек рядом со мной тоже не поднял рук для аплодисментов.
При этом актеры свои роли сыграли на все сто: дергаться в конвульсиях, должно быть, нелегко, соединять тяжелый текст с тяжелой физической нагрузкой - это ... закалка...
Честно говоря, я не очень понимаю, на какую аудиторию рассчитан этот спектакль: он выглядит слишком личным высказыванием, не каждому интересным.
На поклоны вышла, как я и ожидала, совсем девушка в чем-то черном с клепками: фотографию прикреплю позже.
После спектакля захотелось выпить коньяку:) Поскольку отдел был уже закрыт, купила кефирчику. Однако позвонила Олечка, приехала ко мне с шампанским и цветами:), мы просидели до трех утра в чудесных разговорах, так что спектакль сразу же и забылся, по счастью. Теплые дружеские посиделки в Питере много радостнее таких театральных вечеров:)
Актеры же молодцы!
На сцене театра шестеро совсем молодых актеров. Начало обескуражило: казалось, я вижу наркотическую ломку, всплыли недавние кадры съемок людей, накурившихся спайсов. В программке написано: "Одна из задач, которую мы ставили перед собой - желание приблизиться к пониманию природы сомнений, рефлексии". Видимо, рефлексия в представлении режиссера похожа на такую ломку?
Две девушки и четверо молодых людей произносили текст Достоевского бесстрастно и монотонно, действие было похоже на шахматную игру, когда фигуры передвигаются по умыслу игроков, не позволяя предугадать результат этих передвижений. В какие-то моменты с героями случались истерики, будто на контрасте с общим ровным скороговорочным повествованием. Сочувствия эти выплески страсти не вызывали, скорее, хотелось выставить дистанцию с происходящим. Почему-то подумалось про женскую режиссуру: происходящее напоминало растрепанность хорошо продуманной прически, так бывает просчитана неаккуратность в одежде, должная показать другим умение быть свободной, однако такая просчитанность не равна свободе абсолютно.
После первого действия в зале появились пустые кресла. Действий, однако, три, два антракта, очевидно, - большой подарок зрителям, терпение которых не бесконечно: действие это терпение испытывает по полной, третьим добивает тех, кто остался, что совершенно не заслуженно преданными зрителями.
Во втором действии неожиданно заиграла сценография: красивая сцена с вращающимися плоскостями заворожила. Актерские монологи погружали в размышления вместе с Достоевским и ребятами. Смотрела на них, думала, насколько этим актерам близки сомнения автора, как им в их возрасте живется в современном мире, как часто бывают у них мгновения, когда хочется кричать на всю улицу "я больше не могу!"
Казалось, спектакль набирает глубину: как 20-летние начинают ставить перед собой глобальные вопросы, скорее, через страсти и боль, но поверхностным разумом, 30-летние идут по пояс вглубь проблем, пытаясь отойти от усвоенных с детства шаблонов и выученных правил, так 40-летние уже имеют обширный опыт и соединяют чувства и разум, возвращаются к тем самым отвергнутым шаблонам как к личным истинам. Или не возвращаются...
На третье действие осталось чуть больше половины зала. И тут началась пытка - лично для меня. Один из братьев Карамазовых - мне уже было все равно, кто, если честно, - встал у микрофона и начал кричать, рычать, чавкать, эти звериные звуки напрочь отбили охоту хоть как-то участвовать в со-бытии с происходящим: хотелось отстраниться, уйти от этого садистического испытания подальше. Меня никто не спрашивал, готова ли я к подобному. Одно дело видеть истерику из окна, которое можно захлопнуть, если не хочешь сопереживать, другое дело, когда в театре тебя заставляют окунаться в чужую физиологию: по мне, так попытки такого рода манипулировать со сцены моими реакциями не достойны режиссерского звания.
Текст, который произносил монотонно-формально актер, мной уже совершенно не воспринимался, мне хотелось, чтобы это все поскорее закончилось. Желание понять мысль режиссера, которое в течение первых двух действий сохранялось, после этого физиологичного звериного рыка пропало напрочь: что-то нездоровое было в этой попытке самоутвердиться в роли режиссера, такая степень самовыражения вызвала отторжение.
Впервые в жизни я не аплодировала, тем более, на премьере. Молодой человек рядом со мной тоже не поднял рук для аплодисментов.
При этом актеры свои роли сыграли на все сто: дергаться в конвульсиях, должно быть, нелегко, соединять тяжелый текст с тяжелой физической нагрузкой - это ... закалка...
Честно говоря, я не очень понимаю, на какую аудиторию рассчитан этот спектакль: он выглядит слишком личным высказыванием, не каждому интересным.
На поклоны вышла, как я и ожидала, совсем девушка в чем-то черном с клепками: фотографию прикреплю позже.
После спектакля захотелось выпить коньяку:) Поскольку отдел был уже закрыт, купила кефирчику. Однако позвонила Олечка, приехала ко мне с шампанским и цветами:), мы просидели до трех утра в чудесных разговорах, так что спектакль сразу же и забылся, по счастью. Теплые дружеские посиделки в Питере много радостнее таких театральных вечеров:)
Актеры же молодцы!