"Отелло", реж. Ю. Бутусов, "Сатирикон"
Мир, человек - это то, что я думаю о нем. Объективная реальность как общность видения многих людей сильно отличается от субъективного видения мира, человека отдельной особью, личностью.
Первое действие спектакля Бутусова ввергло в недоумение. Много шума, беспорядочных звуков, отвлекающих деталей, визуально поданной энергетики, выспренной, напыщенной, пафосной атмосферы. Собраться в кучку не удавалось при всем старании сконцентрироваться: глаза и мысли разбегались среди множества деталей, звуков, образов.
Когда-то вычленила из рассказа про съемки очередного сериала: театральному актеру, мною любимому и уважаемому, посоветовали не рвать глаз, смягчить краски, типа, кино - это не театр с его чрезмерной выразительностью. Первое действие "Отелло" изумляло это самой чрезмерной театральностью, пресыщенностью выразительных средств, истеричностью диалога со зрителем. Отвращения не было, но родилось недоверие к самой себе: непонимание собеседника, в данном случае, режиссера, удручало и побуждало чувствовать себя брюзгой, постаревшим и отставшим от времени человеком. Возникали ассоциации с бутусовско-сатириконовской "Чайкой", которая окунала в мир юности, потенции и потенциала, молодой сексуальной энергетики, будила желание содействовать героям.
На сцене "Сатирикона" в этот раз - обстановка доживающей свои последние дни коммуналки, в которой уже пережили себя несколько поколений людей: захламленная мебелью, множеством ставших ненужными вещей, которые рука не поднимается выбросить, какие-то "фэньшуйные" цветы в горшках вроде тещиного языка - то самое мещанство, та самая соломинка, за которую хватаются обыватели, сплетники, осуждащие "безгрешные и правильные", которых вокруг дофига: летают такими бабочками, сохраняются эдакими нетленными черепами, которых наплодил на просторной сцене Бутусов=мужчина не только с юношеской потенцией и желанием созидать секс жить, но и с опытом, который наполняется мудростью. Юношеская зрелость или зрелая юность Бутусова как единство и борьба противоположностей?
Понимала, что разгадка зрелого Бутусова лукаво заложена во втором действии, ждала возможности разобрать его символы.
Ирония, шутка юмора: режиссер наплодил символов, картинок, загадок - только успевай следить за ходом его загульной шальной мысли. Тут и сцена театра, и открытые глазу обывателя зрителя осветительные приборы, не то театральные, не то киношные: чувствуешь себя одновременно внутри происходящего как некий обслуживающий персонал, подчиняющийся воле режиссера, и вне происходящего как зритель, сидящий в кресле "Сатирикона".
Лукавая двойственность, от которой в "Отче наш" просишь себя избавить.
В 90-е выбора не было: хватали то, что выбрасывали на полки магазинов.
Нынешний выбор порой мучает не меньше, чем тогдашние очереди и ощущение конца, безысходности.
Спектакль щедрый, соединяющий в себе противоположности: человека и его отражение, реальный мир и зазеркалье, белое и черное, реальность и иллюзию, когда за обликом любимого оказывается страшный лик чужого человека, от которого рефлексом - желание отшатнуться. Любовь и страсть, вера и неверие, доверие и предательство. Преданный кто и преданный кем?
Несмотря на то, что на сцене по времени нахождения на глазах у зрителя и затратам физических и моральных сил главными становятся двое - Яго и Отелло (для меня именно в таком порядке), или Тимофей Трибунцев и Денис Суханов соответственно, я увидела акцент режиссера на Дездемоне (Марьяна Спивак). Именно ей Бутусов доверил многообразность человека. Или Женщины. Не поняла, есть ли тут гендерная составляющая образа.
Дездемона в исполнении Марьяны Спивак поразила разнообразием как актерских красок и проявлений, так и возможностью увидеть потенциал Дездемоны, которого не видно за её ангельским образом, привычным, ставшим шаблоном, стереотипом: Отелло черен телом и душой, Дездемона бела кожей и чиста душой, невинна. Однако человек не настолько однообразен, в нем есть всё, а что проявляется в данный момент, зачастую зависит от того, кто на это смотрит.
Для Бутусова такая трактовка, деление на день и ночь, белое и черное, примитивна.
Красное, кровь, страсть - он щедро вплетает в привычные для трагедии диаметральные краски.
Дездемона поначалу нежная, чистая, как принято её воспринимать.
Вдруг властная, требовательная, манипулирующая, эдакая хозяйка положения, вдохновительница повелительница мужчины, главный менеджер, руководительница, амазонка: делай, как я хочу.
Вдруг куколка-марионетка, этакая барби, глупая блондинка, повторяющая свои желания как заведенная, как робот, пока не надоест и сделают, как она хочет.
Вдруг прожившая долгую жизнь старуха с глубокими морщинами, с опытом, глядящая на свою жизнь как на горькую трапезу без насыщения, в конце которой приходится захлопнуть потрескавшийся ридикюль, в котором нет ничего для радости.
Каждый раз та Дездемона, которую видит воспаленный мозг Отелло здесь и сейчас.
В финале - красивая молодая женщина, успевшая познать предательство того, кого любила преданно и верно, мудро понимающая исход и принимающая на себя всю черноту любимого мужчины, его страхи и недоверие к себе и к ней, ставшей его частью.
Белый мавр в черном - Суханов.
Рядом вся в белом Дездемона - Спивак в черном парике, с покрытым черной краской лицом и в черных очках - страшилище, противоположное исходному образу нежной Дездемоны.
Сидят бабушка рядышком с дедушкой два в прошлом любящих друг друга человека, две противоположности, позитив и негатив, страх и вера, добро и зло, инь и ян.
Бледный живой мавр и почерневшая лицом мертвая Дездемона.
Кто из них черен, а кто умер?
Страшный финал. Страшный до молчания.
Безысходный: страх победил веру.
Зал был полон, но ощущения переаншлага не случилось. Показалось, что Бутусов начал диалог, от которого большой соблазн защититься, поставить блок из непонимания. Слишком глубоко копнул режиссер, слишком черно там, в бардаке из запыленных вещей, веками копившихся, которые выбросить рука не поднимается, слишком хорошо освещено место съемки действия, слишком откровенно говорит со мной человек по имени Юрий Бутусов, и я не знаю, что ему ответить на те вопросы, которые он ставит передо мной.
Минута молчания.
***
Спасибо от меня и от моей подруги детства, - по сути, соседей по бутусовской коммуналке, - Марьяне Спивак, которая неожиданно сорвала нас из дома на этот страшный спектакль.
Тем не менее, люблю всё то, что случилось со мной сегодня.
А Марьяна, которую увидела впервые в 2005 в ШС МХАТ, потрясла своим прорывом актерским и человеческим. Что, несомненно, в радость: верила в неё всегда, и что увидела её перемены - победа любви в ней, даже если заслуга не только её любимого мужчины, но и режиссера, жизненного опыта и т.п. В неё есть (всегда был) тот стержень, который есть умение любить. Когда-то я писала о ней критически, а она, юная девочка, преподала мне урок великодушия, анонимно приглашая меня на новые спектакли. За этот урок ей - поклон и благодарность. За её талант и трудолюбие - отдельно, в дополнение к великодушию, ибо талант - следствие, как награда и как дар одновременно.
Послевкусие от спектакля продолжительное и разнонаправленное: горько-яркое.
Я вижу в других то, что вижу, верю в то, во что верю: я сама в ответе за то, что я думаю и какие решения принимаю, кто бы мной ни пытался манипулировать. Твоя основа - твоя вера: можно быть великим полководцем, но послушным чужим манипуляциям человеком, если внутри есть страх оказаться не тем, кем ты себя чувствуешь. Как бывает легко отказаться от веры в то, что ты любим, как легко подвести человека к мысли, что близкие предают, если этот человек внутри уверен, что он черен недостоин любви. Какая ответственность лежит на мне за то, каких людей я выбираю в близкие, кому доверяюсь!
Первое действие спектакля Бутусова ввергло в недоумение. Много шума, беспорядочных звуков, отвлекающих деталей, визуально поданной энергетики, выспренной, напыщенной, пафосной атмосферы. Собраться в кучку не удавалось при всем старании сконцентрироваться: глаза и мысли разбегались среди множества деталей, звуков, образов.
Когда-то вычленила из рассказа про съемки очередного сериала: театральному актеру, мною любимому и уважаемому, посоветовали не рвать глаз, смягчить краски, типа, кино - это не театр с его чрезмерной выразительностью. Первое действие "Отелло" изумляло это самой чрезмерной театральностью, пресыщенностью выразительных средств, истеричностью диалога со зрителем. Отвращения не было, но родилось недоверие к самой себе: непонимание собеседника, в данном случае, режиссера, удручало и побуждало чувствовать себя брюзгой, постаревшим и отставшим от времени человеком. Возникали ассоциации с бутусовско-сатириконовской "Чайкой", которая окунала в мир юности, потенции и потенциала, молодой сексуальной энергетики, будила желание содействовать героям.
На сцене "Сатирикона" в этот раз - обстановка доживающей свои последние дни коммуналки, в которой уже пережили себя несколько поколений людей: захламленная мебелью, множеством ставших ненужными вещей, которые рука не поднимается выбросить, какие-то "фэньшуйные" цветы в горшках вроде тещиного языка - то самое мещанство, та самая соломинка, за которую хватаются обыватели, сплетники, осуждащие "безгрешные и правильные", которых вокруг дофига: летают такими бабочками, сохраняются эдакими нетленными черепами, которых наплодил на просторной сцене Бутусов=мужчина не только с юношеской потенцией и желанием созидать секс жить, но и с опытом, который наполняется мудростью. Юношеская зрелость или зрелая юность Бутусова как единство и борьба противоположностей?
Понимала, что разгадка зрелого Бутусова лукаво заложена во втором действии, ждала возможности разобрать его символы.
Ирония, шутка юмора: режиссер наплодил символов, картинок, загадок - только успевай следить за ходом его загульной шальной мысли. Тут и сцена театра, и открытые глазу обывателя зрителя осветительные приборы, не то театральные, не то киношные: чувствуешь себя одновременно внутри происходящего как некий обслуживающий персонал, подчиняющийся воле режиссера, и вне происходящего как зритель, сидящий в кресле "Сатирикона".
Лукавая двойственность, от которой в "Отче наш" просишь себя избавить.
В 90-е выбора не было: хватали то, что выбрасывали на полки магазинов.
Нынешний выбор порой мучает не меньше, чем тогдашние очереди и ощущение конца, безысходности.
Спектакль щедрый, соединяющий в себе противоположности: человека и его отражение, реальный мир и зазеркалье, белое и черное, реальность и иллюзию, когда за обликом любимого оказывается страшный лик чужого человека, от которого рефлексом - желание отшатнуться. Любовь и страсть, вера и неверие, доверие и предательство. Преданный кто и преданный кем?
Несмотря на то, что на сцене по времени нахождения на глазах у зрителя и затратам физических и моральных сил главными становятся двое - Яго и Отелло (для меня именно в таком порядке), или Тимофей Трибунцев и Денис Суханов соответственно, я увидела акцент режиссера на Дездемоне (Марьяна Спивак). Именно ей Бутусов доверил многообразность человека. Или Женщины. Не поняла, есть ли тут гендерная составляющая образа.
Дездемона в исполнении Марьяны Спивак поразила разнообразием как актерских красок и проявлений, так и возможностью увидеть потенциал Дездемоны, которого не видно за её ангельским образом, привычным, ставшим шаблоном, стереотипом: Отелло черен телом и душой, Дездемона бела кожей и чиста душой, невинна. Однако человек не настолько однообразен, в нем есть всё, а что проявляется в данный момент, зачастую зависит от того, кто на это смотрит.
Для Бутусова такая трактовка, деление на день и ночь, белое и черное, примитивна.
Красное, кровь, страсть - он щедро вплетает в привычные для трагедии диаметральные краски.
Дездемона поначалу нежная, чистая, как принято её воспринимать.
Вдруг властная, требовательная, манипулирующая, эдакая хозяйка положения, вдохновительница повелительница мужчины, главный менеджер, руководительница, амазонка: делай, как я хочу.
Вдруг куколка-марионетка, этакая барби, глупая блондинка, повторяющая свои желания как заведенная, как робот, пока не надоест и сделают, как она хочет.
Вдруг прожившая долгую жизнь старуха с глубокими морщинами, с опытом, глядящая на свою жизнь как на горькую трапезу без насыщения, в конце которой приходится захлопнуть потрескавшийся ридикюль, в котором нет ничего для радости.
Каждый раз та Дездемона, которую видит воспаленный мозг Отелло здесь и сейчас.
В финале - красивая молодая женщина, успевшая познать предательство того, кого любила преданно и верно, мудро понимающая исход и принимающая на себя всю черноту любимого мужчины, его страхи и недоверие к себе и к ней, ставшей его частью.
Белый мавр в черном - Суханов.
Рядом вся в белом Дездемона - Спивак в черном парике, с покрытым черной краской лицом и в черных очках - страшилище, противоположное исходному образу нежной Дездемоны.
Сидят бабушка рядышком с дедушкой два в прошлом любящих друг друга человека, две противоположности, позитив и негатив, страх и вера, добро и зло, инь и ян.
Бледный живой мавр и почерневшая лицом мертвая Дездемона.
Кто из них черен, а кто умер?
Страшный финал. Страшный до молчания.
Безысходный: страх победил веру.
Зал был полон, но ощущения переаншлага не случилось. Показалось, что Бутусов начал диалог, от которого большой соблазн защититься, поставить блок из непонимания. Слишком глубоко копнул режиссер, слишком черно там, в бардаке из запыленных вещей, веками копившихся, которые выбросить рука не поднимается, слишком хорошо освещено место съемки действия, слишком откровенно говорит со мной человек по имени Юрий Бутусов, и я не знаю, что ему ответить на те вопросы, которые он ставит передо мной.
Минута молчания.
***
Спасибо от меня и от моей подруги детства, - по сути, соседей по бутусовской коммуналке, - Марьяне Спивак, которая неожиданно сорвала нас из дома на этот страшный спектакль.
Тем не менее, люблю всё то, что случилось со мной сегодня.
А Марьяна, которую увидела впервые в 2005 в ШС МХАТ, потрясла своим прорывом актерским и человеческим. Что, несомненно, в радость: верила в неё всегда, и что увидела её перемены - победа любви в ней, даже если заслуга не только её любимого мужчины, но и режиссера, жизненного опыта и т.п. В неё есть (всегда был) тот стержень, который есть умение любить. Когда-то я писала о ней критически, а она, юная девочка, преподала мне урок великодушия, анонимно приглашая меня на новые спектакли. За этот урок ей - поклон и благодарность. За её талант и трудолюбие - отдельно, в дополнение к великодушию, ибо талант - следствие, как награда и как дар одновременно.
Послевкусие от спектакля продолжительное и разнонаправленное: горько-яркое.
Я вижу в других то, что вижу, верю в то, во что верю: я сама в ответе за то, что я думаю и какие решения принимаю, кто бы мной ни пытался манипулировать. Твоя основа - твоя вера: можно быть великим полководцем, но послушным чужим манипуляциям человеком, если внутри есть страх оказаться не тем, кем ты себя чувствуешь. Как бывает легко отказаться от веры в то, что ты любим, как легко подвести человека к мысли, что близкие предают, если этот человек внутри уверен, что он черен недостоин любви. Какая ответственность лежит на мне за то, каких людей я выбираю в близкие, кому доверяюсь!