Отпуск. Начало
Двадцать шестого сентября в состоянии полного душевного раздрая я курила в аэропорту и лихорадочно набирала изральский номер Кота. Кот, известный в широких кругах своим милосердием, воодушевляюще изрёк: редкая птица долетит до середины Атлантики. Приободрённая, я прошла регистрацию и водрузила свой багажник в кресло самолёта "Аеросвiт".
То, что бояться времени не будет на протяжении всего рейса, стало понятно с первых секунд. Самолёт был полон. Хасидов. "Телефонистов" из Вильямсбурга, паломников, летящих на Рош-Ашана в Умань на могилу цадика (простите, фамилие его подзабыла). "Это провал!" - вспомнила я вопль одного пароходного бармена, злоупотреблявшего театральными эффектами. Это ПРОВАЛ. Между хасидами сновали украинские стюарды, и теплота их взглядов выдавала приятные мысли о Холокосте. Мгновенно оценив расстановку сил, я попросила одного из ребят пересадить меня куда-то в хвост, ибо хасиды тусовались в середине, а в хвосте образовалась некая черта оседлости лиц неиудейских и лиц, на фоне хасидов скрывающих иудейское происхождение. Стюард понимающе подмигнул и произвёл рокировку. Меня посадили рядом с одесской девочкой Сашей. У Саши, видимо, уже накопилось (самолёт, кстати, ещё не взлетел), потому что она громко пихала херы всем соседям в радиусе трёх рядов. Мы быстро познакомились и стали пихать дуэтом. В разгар побоища, правда, обратили внимание, что Сашин сосед справа - тоже хасид. Но боязливый: на херы не нарывался.
Шум в зале выдавал нетерпение большей части зрителей и раздражение меньшей. Как положено, с лёгким опозданием перед разогревшейся публикой появился конферансье - хасидский массовик-затейник с губной гармошкой и микрофоном. Появление Жоржа Бенгальскермана с муз. причиндалами спровоцировало хасидов на извлечение заботливо припасённых гитар. Это был уже не провал, это, сцуко, была просто бездна какая-то. Боинг-767, мягко говоря, не самый большой самолёт. Происходящее напоминало выступление большого симфонического оркестра в камерном зале. И это, напоминаю, мы ещё не взлетели.
Самолёт набрал высоту, стихли гитары, закопошились стюарды с тележками, мы с Сашей успокоились и приготовились вкушать недурственный аэросвитовский ужин. Жрать, кстати, хотелось очень сильно. Я никогда не забуду этот момент. Приятный шорох - стюарды отодвинули шторку - лёгкое оживление сзади - вкуснятинку везут - большинство хасидов поднялось со своих мест и выстроилось в проходах шеренгами - пробил час вечерней молитвы. Я - милейший человек. Но меня нельзя лишать трапезы. Нельзя. НЕЛЬЗЯ. "What the fuck!" - сказала я ни в чём не повинному Сашиному соседу справа, который, кстати, на зарядку не становись. Вотта фак, мэн. Я же не лох. Я же знаю, что "Маарив" можно и попозже прочитать. Я сама, между прочим, в самолёте "Шма" читаю, так вот я не хочу читать "Шма" с тёплыми мыслями о Холокосте. Будьте же, блять, взаимно вежливы. Сосед от ужаса согласился по всем пунктам, нервно подёргивая себя за пейсы.
Ну, мы весело летели. Стюарды нас с Сашей обхаживали, как могли, посчитав нас угнетёнными украинскими девицами (хе-хе, Сашка тоже была не без пятна на репутации): подливали винца, приносили вкусняшки и жарко шептали что-то про выжевидитекакойконтингент. Хасиды трепетали, когда я или Саша грозно шествовали в туалет, снося молящихся. Я всё-таки разговорилась с соседом справа, который, узнав о моём религиозном прошлом, проникся и долго разглагольствовал о моём неизбежном возвращении в лоно синагоги. Протрындев обязательную программу, он заискивающе попросил по нычке принести ему вина и мой телефончик.
Сполна эти красавеллы расплатились со мной за все мучения уже в Борисполе. Гениальная бориспольская система паспортного контроля состоит в том, что все международные рейсы сгоняют в одну большую очередь перед тремя окошками. Хитромудрые хасиды становились одной жопой на два окна, причём одна жопа делала вид, что занимала место ещё на три. А хули, подумала я. И открыла рот на какого-то, мать иво, патриарха. Патриарх попытался соскочить с базара, обвинив меня в антисемитизме. Честное слово, была б я пацаном, сняла б штаны и ткнула бы обрезанным ему в морду. Однако пришлось обойтись сочной фразой о том, что нет, мама у меня еврейка, молиться я умею, но рядом с вами, пидерами гнойными, становлюсь антисемиткой. Очередь притихла, немногочисленные коренные амеры уронили челюсти. Пидеры во главе с патриархом перешли с английского на идиш и проквакали мне в спину что-то презрительное, но сдались и пропустили. Воткнула я, короче, народу моему.
Ам Исраэль хай.
То, что бояться времени не будет на протяжении всего рейса, стало понятно с первых секунд. Самолёт был полон. Хасидов. "Телефонистов" из Вильямсбурга, паломников, летящих на Рош-Ашана в Умань на могилу цадика (простите, фамилие его подзабыла). "Это провал!" - вспомнила я вопль одного пароходного бармена, злоупотреблявшего театральными эффектами. Это ПРОВАЛ. Между хасидами сновали украинские стюарды, и теплота их взглядов выдавала приятные мысли о Холокосте. Мгновенно оценив расстановку сил, я попросила одного из ребят пересадить меня куда-то в хвост, ибо хасиды тусовались в середине, а в хвосте образовалась некая черта оседлости лиц неиудейских и лиц, на фоне хасидов скрывающих иудейское происхождение. Стюард понимающе подмигнул и произвёл рокировку. Меня посадили рядом с одесской девочкой Сашей. У Саши, видимо, уже накопилось (самолёт, кстати, ещё не взлетел), потому что она громко пихала херы всем соседям в радиусе трёх рядов. Мы быстро познакомились и стали пихать дуэтом. В разгар побоища, правда, обратили внимание, что Сашин сосед справа - тоже хасид. Но боязливый: на херы не нарывался.
Шум в зале выдавал нетерпение большей части зрителей и раздражение меньшей. Как положено, с лёгким опозданием перед разогревшейся публикой появился конферансье - хасидский массовик-затейник с губной гармошкой и микрофоном. Появление Жоржа Бенгальскермана с муз. причиндалами спровоцировало хасидов на извлечение заботливо припасённых гитар. Это был уже не провал, это, сцуко, была просто бездна какая-то. Боинг-767, мягко говоря, не самый большой самолёт. Происходящее напоминало выступление большого симфонического оркестра в камерном зале. И это, напоминаю, мы ещё не взлетели.
Самолёт набрал высоту, стихли гитары, закопошились стюарды с тележками, мы с Сашей успокоились и приготовились вкушать недурственный аэросвитовский ужин. Жрать, кстати, хотелось очень сильно. Я никогда не забуду этот момент. Приятный шорох - стюарды отодвинули шторку - лёгкое оживление сзади - вкуснятинку везут - большинство хасидов поднялось со своих мест и выстроилось в проходах шеренгами - пробил час вечерней молитвы. Я - милейший человек. Но меня нельзя лишать трапезы. Нельзя. НЕЛЬЗЯ. "What the fuck!" - сказала я ни в чём не повинному Сашиному соседу справа, который, кстати, на зарядку не становись. Вотта фак, мэн. Я же не лох. Я же знаю, что "Маарив" можно и попозже прочитать. Я сама, между прочим, в самолёте "Шма" читаю, так вот я не хочу читать "Шма" с тёплыми мыслями о Холокосте. Будьте же, блять, взаимно вежливы. Сосед от ужаса согласился по всем пунктам, нервно подёргивая себя за пейсы.
Ну, мы весело летели. Стюарды нас с Сашей обхаживали, как могли, посчитав нас угнетёнными украинскими девицами (хе-хе, Сашка тоже была не без пятна на репутации): подливали винца, приносили вкусняшки и жарко шептали что-то про выжевидитекакойконтингент. Хасиды трепетали, когда я или Саша грозно шествовали в туалет, снося молящихся. Я всё-таки разговорилась с соседом справа, который, узнав о моём религиозном прошлом, проникся и долго разглагольствовал о моём неизбежном возвращении в лоно синагоги. Протрындев обязательную программу, он заискивающе попросил по нычке принести ему вина и мой телефончик.
Сполна эти красавеллы расплатились со мной за все мучения уже в Борисполе. Гениальная бориспольская система паспортного контроля состоит в том, что все международные рейсы сгоняют в одну большую очередь перед тремя окошками. Хитромудрые хасиды становились одной жопой на два окна, причём одна жопа делала вид, что занимала место ещё на три. А хули, подумала я. И открыла рот на какого-то, мать иво, патриарха. Патриарх попытался соскочить с базара, обвинив меня в антисемитизме. Честное слово, была б я пацаном, сняла б штаны и ткнула бы обрезанным ему в морду. Однако пришлось обойтись сочной фразой о том, что нет, мама у меня еврейка, молиться я умею, но рядом с вами, пидерами гнойными, становлюсь антисемиткой. Очередь притихла, немногочисленные коренные амеры уронили челюсти. Пидеры во главе с патриархом перешли с английского на идиш и проквакали мне в спину что-то презрительное, но сдались и пропустили. Воткнула я, короче, народу моему.
Ам Исраэль хай.