А.Миллер. О терминологии
Статья из введения к книге А.Миллера «Украинский вопрос в Российской империи», Киев, 2013 г.
О терминологии
Если мы исходим из того, что взаимоисключающие проекты формирования украинской и большой русской нации в рассматриваемый нами период были именно проектами с бóльшими или меньшими шансами на осуществление, то, в случае, если мы хотим быть последовательными, это порождает существенные проблемы с терминологией.
В ходе конференции, состоявшейся в 1978 году, наиболее авторитетные украинские эмигрантские историки обсуждали, в частности, правомерность употребления терминов «Украина» и «украинцы» применительно к тому времени, когда они не были общепринятыми. Иван Рудницкий заметил: «Я полагаю правомерным применять ретроспективно современный национальный термин «Украина» к тем эпохам в жизни страны и народа, когда это понятие еще не существовало или имело иное значение. Случай Украины не уникален с этой точки зрения. Французские историки, не колеблясь, включают кельтские и романские регионы в историю Франции, несмотря на то, что термин «Франция» возник только позднее и изначально относился только к ареалу Парижа, Иль-де-Франс» (83).
Поступая так, французские историки, между прочим, продолжают традицию французских националистов XIX века. Этой логике следовали и русские националисты прошлого века, настаивавшие, что малороссы - часть русского народа. В случае удачи проекта строительства большой русской нации и русские историки, если согласиться с Рудницким, вполне могли бы сегодня продолжать называть территорию современной Украины Южной Русью и Малороссией. Аргумент, которым пользуются Рудницкий, а также открывавший эту дискуссию Омельян Прицак (последний приводил сравнение с Испанией) (84), прямо адресуют нас к проблеме, уже обсуждавшейся нами в связи с эссе Валлерстайна «Существует ли Индия?». Участники дискуссии правы в том, что это устоявшаяся практика. Вряд ли в обозримом будущем удастся ее изменить. Но это не должно скрывать от нас недостатков этой практики. «Изменение общего названия украинцев от русинов к малороссиянам и, затем, украинцам с региональными вариациями в употреблении этих терминов создает существенное напряжение. Однако использование столь большого числа названий для народа, который был ясно очерчен и воспринимался как историческая общность, слишком обременительно. Так что мы вполне можем использовать понятия «Украина» и «украинский», оговариваясь, какие названия использовались в тот или иной период», - говорил в ходе упомянутой дискуссии Фрэнк Сысын (85).
Действительно ли в истории менялись лишь термины для обозначения «ясно очерченного и воспринимавшегося как историческая общность народа»? С этим трудно вполне согласиться. Менялось понимание того, представляет ли эта общность часть «большего целого» или является самодостаточной единицей. Менялись также и представления о том, каковы границы этой общности. В Закарпатье и сегодня существует политическое течение, считающее тамошних русинов отдельным народом, а не частью украинской нации (86). В XIX веке немало людей придерживалось этой точки зрения и в Галиции, а другие галичане считали свой народ частью большой русской нации (87).
Содержание понятия «малоросс» также далеко не равнялось содержанию понятия «украинец». Украинские активисты первоначально пользовались понятием «Русь», которое в их системе, как и в польской, принципиально отличалось от понятия «Россия», означавшего Великороссию. Постепенно они переключались на термин Украина, чтобы избежать постоянной путаницы между их трактовкой понятия «Русь» как Украины и значением этого термина как общего для всех восточнославянских земель. Украинофилам пришлось также утверждать новый термин «украинцы» вместо более распространенного самоназвания «русины» для того, чтобы преодолеть традицию прежних двух веков, акцентировавшую общность имени для всего восточнославянского населения.
Это встречало резкое сопротивление со стороны тех людей с малорусской идентичностью, которые понимали, что речь шла не просто о смене имени. Невозможно «придать украйне, этому обыкновенному названию местности, территориальной окраины, такое значение, которого она никогда не имела, не имеет и иметь не может... Украйна это название вовсе не одновременное с происхождением первичных частей древней Руси, а гораздо позднейшее, и при том название, как мы сказали, только полосы территории на юг от Киева, или даже от Роси... Кто в самом деле уполномочивал украинолюбцев отнимать у нас древнее название Русских и все принадлежности этого названия, в том числе и наш общий, культурный русский язык, выработавшийся таким долговременным и многотрудным процессом нашей истории, и все это заменять чем-то украинским, т.е. возникшим гораздо позднее, чисто частным и обозначающим только крайнюю местность?» - писал в середине 1870-х годов профессор филологии Киевского университета С.С.Гогоцкий (88). Отметим, что он вовсе не был оригинален в своих взглядах. Вообще среди наиболее агрессивных противников украинского движения было немало людей, которые по современной, плохо подходящей к реалиям XIX века, терминологии должны были бы называться украинцами.
Так, вдохновителем антиукраинофильского Эмского указа был малоросс М.В.Юзефович, а организатором и председателем киевского Клуба русских националистов в начале ХХ века выступил уроженец Полтавской губернии А.И.Савенко. Эти люди вовсе не были «предателями украинского народа», потому что, сохраняя малорусскую идентичность и веря, что лучше понимают интересы края, чем их оппоненты-украинофилы, они отрицали сам проект украинской нации и связанную с ним версию идентичности. Они были русскими националистами в том смысле, что выступали сторонниками проекта большой русской нации, составной частью которой они видели малороссов, вовсе при этом не считая, что приносят интересы малороссов в жертву великороссам. Они совсем не обязательно полагали, что малороссы должны отказаться от своей идентичности в пользу великорусской - будем помнить, что большая русская нация их представлений должна была отличаться от той русской нации, какую мы знаем сегодня, не только размерами.
Все эти замечания касаются взглядов людей более или менее образованных, составлявших едва ли более двух процентов в крестьянском море восточнославянского населения [на территории. -А.И.] современной Украины. Подавляющее большинство этих крестьян оперировало совсем иными категориями. В первом, программном номере украинофильского журнала «Основа» за 1861 год была, среди прочего, помещена статья М.М.Левченко под названием «Места жительства и местные названия русинов в настоящее время». Автор определяет предмет своего интереса как «Южноруссов, Малоруссов, или, правильнее, Русинов». «Русины, - замечает Левченко, - по происхождению, быту и языку представляют одно племя, но по месту жительства носят разные названия». Далее он эти названия перечисляет: гетманьцы (юг Черниговской губернии), степовики (Полтавская и Екатеринославская губернии), украинцы («жители Киевской губернии, которая называется Украиною»), русины (Люблинская губерния и Галиция), гуцулы (Карпаты), польщаки (Подольская губерния, «называемая у простонародья Польщею») и так далее. К понятию «Польща» Левченко делает любопытное примечание, что в Новороссии это название часто применяют также к Волыни и Украине (89).
Трудно однозначно судить, в какой степени представления самих крестьян о том, к какой общности они принадлежат, совпадали со взглядами Левченко. (Галицийские русины, например, даже в начале ХХ века говорили, что ходят на заработки «в Россию», хотя отправлялись они на территорию современной Украины. О польских крестьянах в той же Галиции Винценты Витос вспоминает, что «жившие на правом берегу Вислы очень долго считали своих соседей с другого берега Москалями, удивлялись, что те говорят по-польски и относились к ним с бóльшим предубеждением, чем к немцам или евреям») (90.) Ясно, что в крестьянской иерархии идентичностей сословная и религиозная принадлежность (православные крестьяне), династическая лояльность, а также локальная идентичность («мы местные», то есть гетманьцы, украинцы, польщаки) во всяком случае стояли выше «общерусинской». На Правобережье в 1863 году эти православные крестьяне, верные православному царю, с воодушевлением ловили польских повстанцев, шляхтичей-католиков. Правительство этот энтузиазм использовало с оглядкой, боясь повторения галицийской резни шляхты в 1846 году.
Термин «украинцы» как общее название Левченко не упоминает. И не цензура тому причиной - в том же номере Костомаров пишет об украинском языке в современном значении этого слова. Следовательно, мы должны отдавать себе отчет в том, что в середине XIX века только ничтожное меньшинство жителей современной Украины называло себя украинцами в том смысле, в каком этот термин употребляли украинофилы.
В уже цитированной дискуссии украинских историков Рудницкий сделал очень важную оговорку: «Добросовестный исследователь должен сознавать опасность анахронизмов. Поэтому он будет уделять пристальное внимание содержанию того или иного термина в каждый конкретный момент и семантической эволюции этого термина. В начале XIX века, например, термин «Украина» официально использовался только применительно к Слобожанщине. Это объясняет, почему писатели того времени могли противопоставлять «Украину» (то есть область Слободской Украины) «Малороссии» (Черниговской и Полтавской губерниям, бывшей Гетманщине). Польские источники девятна дцатого века регулярно говорят о «Волыни, Подолии и Украине», последнее означает здесь район Киева. Еще дальше в прошлое, в XVII веке, «Украина» означала территорию под казацкой юрисдикцией, то есть не включала Галиции, Волыни и Закарпатья. В этих областях термин «Украина» утвердился только в ХХ веке, в ходе национально-освободительного движения и последних политических изменений» (91). С учетом такой оговорки практику ретроспективного применения устоявшихся национальных терминов в большинстве случаев можно принять как неизбежное зло.
Но для работы, посвященной именно процессам формирования национальных идентичностей, этот компромисс все же неприемлем. Тот же Рудницкий написал однажды, что «среди проблем, стоявших перед украинским народом в XIX веке, самой зловещей был выбор между ассимиляцией в общерусскую нацию и утверждением отдельной национальной индивидуальности» (92). Эта фраза может служить прекрасной иллюстрацией тех опасностей, которые таит общепринятая практика даже для наиболее аккуратных и вдумчивых историков, видящих альтернативность процесса. В этом высказывании украинский народ уже в XIX веке предстает как консолидированная общность, совершающая некий выбор. В результате конфликт националистических движений, проектов национального строительства превращается в конфликт уже сформировавшихся народов, наций; хотя, по признанию самого Рудницкого, «отдельную национальную индивидуальность» еще только предстояло утверждать. В той же статье Рудницкий вполне справедливо отмечает, что «украинская история XIX века может означать две различные вещи: с одной стороны, историю украинского националистического движения, а с другой, историю страны и народа» (93).
Народ этот - понимаемый как простонародье, крестьяне, а не как нация - был озабочен вовсе не этим «зловещим» выбором. Само наличие этой дилеммы крестьянам еще предстояло объяснять. Изучавший начало ХХ века Теодор Викс пишет: «Я нашел мало свидетельств того, что крестьянские массы на Юго-Западе имели национальное самосознание до 1914 года» (94), найдя тем самым более точную формулировку для высказанного много ранее тезиса Богдана Кравченко: «Накануне Первой мировой войны и революции украинцы были народом, еще не выработавшим кристаллизированного национального самосознания» (95). Даже после того, как они узнали о существовании описанной Рудницким дилеммы, крестьяне, как показывает история гражданской войны, очень часто склонны были руководствоваться в своем поведении не национальными, а другими мотивами.
Между прочим, и сама формулировка этой дилеммы нуждается в уточнении. Ассимиляция в общерусскую нацию православного населения современной Украины совсем не обязательно предполагала то растворение и полную утрату малорусской идентичности и культурных особенностей, которые Рудницкий называет «зловещей» альтернативой сохранению национальной индивидуальности. Не считая тот или иной вариант создания такой общерусской нации более предпочтительным, чем исторически воплощенный вариант формирования украинской нации, замечу все же, что не вижу в них ничего зловещего и противоестественного - ассимиляционные процессы столь же «нормальны» в истории XIX века, как и процессы формирования «национальных индивидуальностей» (96).
Я прекрасно понимаю, что современному украинцу невозможно представить такую перспективу без эмоционального протеста, ведь это означало бы, что те ценности, которым он привержен как украинец, просто не могли бы существовать. Будем, однако, помнить, что речь идет не о стремлении «отнять» уже сформировавшуюся национальную идентичность и все связанные с нею ценности, но об анализе исторических альтернатив на той стадии развития, когда эта идентичность как массовое явление еще не существовала.
Добавлю, что ассимиляцией, как она здесь описана, список альтернатив вовсе не исчерпывается. Если допустить, например, что Речь Посполитая не была бы разделена в конце XVIII века, то вполне вероятным выглядит формирование единой нации из всех восточных славян, живших в ее границах. Это, в свою очередь, имело бы последствия и для Малороссии, вошедшей в состав Московского царства после восстания Хмельницкого. Можно представить и формирование нескольких «украинских» (беру это слово в кавычки, потому что никто не знает, как бы они назывались) наций, если бы, среди прочего, Сталин не выступил в роли «собирателя украинских земель». Грушевский, обращаясь к активистам украинского движения, в 1906 году недаром ссылался на пример сербов и хорватов, предупреждая об угрозе формирования двух разных народов на едином этническом фундаменте (97).
Применительно к русской нации альтернативы также не обязательно предполагают ее бóльшие размеры. Формирование особой нации в Сибири или воображенный Василием Аксеновым по образцу реального тайваньского сценария «остров Крым» также были вполне возможны. О течении «сибирских сепаратистов», возникшем почти одновременно с украинским национальным движением, нам еще придется говорить в этой книге.
Но вернемся к проблемам терминологии. Я буду использовать термины «Украина» и «украинцы» при изложении взглядов украинских националистов, то есть людей, которые мыслили этими категориями в их современном значении. Когда речь идет о людях, отрицавших исключительную украинскую идентичность или еще не знавших о возможности таковой, я буду употреблять те термины, которыми они сами пользовались, то есть «южноруссы», «малоруссы» или «малороссияне», «русины» (98). Таким образом, мы сможем отразить ту неопределенность в иерархиях идентичностей, которая была характерна для всего XIX века.
В соответствии с этим принципом я буду употреблять и термины «русский», «великоросс», а также названия местностей. Будем помнить, что, в зависимости от контекста, понятие «русский» могло охватывать всех восточных славян или относиться только к великороссам. Это означает, в частности, что понятие «русское общественное мнение», употребленное в названии книги, включает публицистику всех тех авторов, кто причислял себя к русским, то есть и великороссов, придерживавшихся различных вариантов русской идентичности, и тех малороссов и белорусов, которые разделяли концепцию общерусской нации.
Во взглядах современников соотношение понятий русский, великорусский, белорусский, малорусский и тому подобных могло существенно различаться. Например, М.А.Максимович, малорусский патриот, но не украинский националист (99), в лингвистическом отношении делил восточных славян на четыре части, которые, в свою очередь, составляли две группы, будучи, в конечном счете, частью общерусского целого: «Великороссийское наречие состоит в ближайшем сродстве с белорусским, и составляют они одну речь, или язык севернорусский, который, вместе с южнорусским языком или речью (состоящею в двух главных наречиях - малороссийском и червонорусском), образует одну великую речь восточнославянскую или русскую» (100).
Характерно признание Максимовичем языковой неоднородности того пространства, которое в идеологии украинофилов становится Украиной. «Малорусское и червонорусское наречия» оказываются в этой классификации столь же различными или столь же близкими, как великорусское и белорусское. Важна здесь не точность его оценок с точки зрения современной лингвистики, а именно принципиальное отличие классификации и иерархии Максимовича от взглядов, которые исповедуют уже в это самое время люди следующего поколения, украинофилы Кулиш и Костомаров. Разные интерпретации этих этнических категорий и их соотношений необязательно были результатом сознательного искажения реальности - сама реальность была еще столь аморфной и непредопределенной, что вполне допускала различные, и при этом вполне добросовестные, интерпретации (101).
Общий вывод таков: в XVIII и XIX веке процессы формирования идентичности у восточных славян могли протекать по существенно различным сценариям и дать существенно различные результаты. При этом нужно еще раз оговориться, что подчеркивание альтернативности, непредопределенности рассматриваемых процессов проистекает из стремления глубже понять логику происходившего, а вовсе не из того, что автору тот или иной нереализованный вариант нравится больше, чем исторически воплощенный. Автор считает, что в подобных ситуациях историку вредно задаваться вопросом о том, какой из рассматриваемых им вариантов «предпочтительнее», поскольку в полном виде этот вопрос неизбежно звучит как «предпочтительнее для кого?» и предполагает принятие отвечающим той или иной стороны в описываемых конфликтах. Кроме того, нам не дано предугадать, какие совершенно неожиданные, непредсказуемые, в том числе и отрицательные, последствия мог иметь тот или иной альтернативный вариант.
В авторских рассуждениях, не являющихся пересказом или комментарием чьих-либо взглядов, применительно к XIX веку термины «Малороссия», «Украина» и производные намеренно употребляются вперемежку, а применительно к ХХ веку, когда они действительно утвердились как самоназвания, мы строго придерживаемся терминов «Украина» и «украинцы».
Теперь несколько слов о других «проблемных» терминах. Мы уже условились, что понятия «националист» и «националистический» лишены в этом тексте оценочных характеристик, то есть характеризуя того или иного человека как украинского или русского националиста, мы не оцениваем его «хорошо» или «плохо». Подчеркну также, что фразы типа: «украинские националисты, претендовавшие на представительство интересов народа, как они его (народ) и их (интересы) понимали» должны восприниматься буквально. Иными словами, такая фраза вовсе не содержит намека, будто кто-то другой непременно понимал и отражал эти интересы лучше. Автор вообще старался избегать намеков, двузначностей, подтекстов - все, что сказано, сказано эксплицитно, в книге нет «скрытого», второго плана.
Также лишено позитивной или негативной окраски используемое в работе понятие «украинские сепаратисты». Противники украинских националистов, безусловно, вкладывали в него отрицательный смысл. Но не в цитатах, а в авторском тексте оно означает только то, что определяемые так персонажи считали желательным создание независимой Украины, и не содержит ни одобрения, ни порицания таких взглядов. (Понятие «сепаратисты» необходимо нам потому, что не все украинские националисты исповедовали такие взгляды - среди них было немало убежденных федералистов.)
Понятие «украинские националисты» нередко замещается в тексте термином «украинофилы». Его история сходна с другими «прозвищами», которые давались тем или иным течениям общественной мысли их противниками. Как и западники, как и славянофилы (термин «украинофилы» был скроен именно по их образцу), украинофилы приняли это прозвище как самоназвание. Негативная окраска этого понятия, слабо выраженная с самого начала, скоро совсем стерлась, так что противникам украинофилов пришлось придумать новые оскорбительные прозвища - хохломаны, мазепинцы. Иногда понятие «украинофильство» использовалось более широко, для обозначения интереса к украинской специфике среди людей, не обязательно являвшихся украинскими националистами, а иногда даже имевших четко выраженную польскую и русскую идентичности (102). В случае употребления термина в таком расширительном значении это оговаривается в тексте.
83 Problems of Termіnology and Perіodіzatіon іn the Teachіng of Ukranіan Hіstory. Round Table Dіscussіon // Rethіnkіng Ukraіnіan Hіstory / Ed. by Ivan Rudnytsky. - Edmonton, 1981. - P. 234-268. Высказывание Рудницкого см. на c. 240.
84 Там же. - C. 235.
85 Там же. - С. 251.
86 См.: Кийпуку I. Carpatho-Ukraіne: A People іn Search of Theіr Identіty // Кийпуку I. Essays іn Modern Ukraіnіan Hіstory ... - P. 353-374. Об известном cовременном канадском историке Поле Роберте Магочие как об идеологе этого течения см. также: Напп С. Intellectuals, Ethnіc Groups and Natіons: Two Late-twenteeth-century Cases // Notіons of Natіonalіsm / Ed. by Sukumar Perіval. - Budapest, London, New York: CEU Press, 1995.
87 Подробнее см. главу 13.
88 Русский вестник. - 1875. - № 7 - C. 414. Основа. - 1861. - № 1. - C. 263-264.
90 Wіtos W. Moje wspomnіenіa. T. I. - Paryż, 1964. - S. 132-134.
91 Problems of Termіnology and Perіodіzatіon... - P. 240.
92 Rudnytsky I The Role of Ukraіne іn Modern Hіstory // Rudnytsky I Essays іn
Modern Ukraіnіan Hіstory ... - P. 25 (укр. пер. этой ключевой работы Рудницкого см.
в изд.: Лисяк-Рудницький I. Iсторичні есе. Т. 1. - К., 1994.)
93 Rudnytsky I. The Role of Ukraіne іn Modern Hіstory... - P. 12.
94 Weeks, Theodore R. Natіon and State іn Late Imperіal Russіa. Natіonalіsm and
Russіfіcatіon on the Western Frontіer , 1863-1914. - DeKalb: Nothern Illіnoіs UP, 1996. -
P. 125. Название книги Викса заметно шире, чем ее содержание - исследование ка
сается только ХХ века. Предшествующий период лишь кратко описан, основываясь
на имевшейся литературе, с повторением многих свойственных ей ошибок.
95 Kravchenko, Bohdan. Socіal Change and Natіonal Conscіousness іn Twenteeth-
Century Ukraіne. - New York, 1985. - P. 3.
96 В схожем ключе эта проблема применительно к белорусам рассматривается в статье Д.Фурмана и О.Буховца «Парадоксы белорусского самосознания» (Дружба народов. - в 1996. - № 6).
97 Грушевський М. Україна і Галичина // Літературно-науковий вісник. Т. ХХХVI (1906).
98 Слова «малоруссы» и «великоруссы» я буду писать по устаревшей на сегодня
орфографии, с двумя «с», потому что в XIX веке, как уже сказано, это имело особое
значение. (Собственно, и «белоруссы» очень часто писались именно так, с двумя
«с».) Также и «руссины» будут появляться в тексте с двумя «с» в тех случаях, когда
цитируются или излагаются взгляды тех людей, которые писали именно так.
99 Снова оговоримся, что противопоставляется здесь не «хороший» патриотизм и «плохой» национализм, но традиционный региональный патриотизм и национализм как новая, модерная форма идеологии и мировоззрения.
100 М.Максимович. Ответные письма М. П. Погодину. - Русская беседа. - 1857. -
Кн. 2. - C. 87.
101 Четких языковых границ на этом пространстве не было - вместо этого существовали достаточно обширные простанства пограничья, где население говорило на смеси велико- и малорусских, малорусских и белорусских диалектов.
102 Подробно см. мою статью «Украинофильство» (Славяноведение. - 1998. - № 5).
О терминологии
Если мы исходим из того, что взаимоисключающие проекты формирования украинской и большой русской нации в рассматриваемый нами период были именно проектами с бóльшими или меньшими шансами на осуществление, то, в случае, если мы хотим быть последовательными, это порождает существенные проблемы с терминологией.
В ходе конференции, состоявшейся в 1978 году, наиболее авторитетные украинские эмигрантские историки обсуждали, в частности, правомерность употребления терминов «Украина» и «украинцы» применительно к тому времени, когда они не были общепринятыми. Иван Рудницкий заметил: «Я полагаю правомерным применять ретроспективно современный национальный термин «Украина» к тем эпохам в жизни страны и народа, когда это понятие еще не существовало или имело иное значение. Случай Украины не уникален с этой точки зрения. Французские историки, не колеблясь, включают кельтские и романские регионы в историю Франции, несмотря на то, что термин «Франция» возник только позднее и изначально относился только к ареалу Парижа, Иль-де-Франс» (83).
Поступая так, французские историки, между прочим, продолжают традицию французских националистов XIX века. Этой логике следовали и русские националисты прошлого века, настаивавшие, что малороссы - часть русского народа. В случае удачи проекта строительства большой русской нации и русские историки, если согласиться с Рудницким, вполне могли бы сегодня продолжать называть территорию современной Украины Южной Русью и Малороссией. Аргумент, которым пользуются Рудницкий, а также открывавший эту дискуссию Омельян Прицак (последний приводил сравнение с Испанией) (84), прямо адресуют нас к проблеме, уже обсуждавшейся нами в связи с эссе Валлерстайна «Существует ли Индия?». Участники дискуссии правы в том, что это устоявшаяся практика. Вряд ли в обозримом будущем удастся ее изменить. Но это не должно скрывать от нас недостатков этой практики. «Изменение общего названия украинцев от русинов к малороссиянам и, затем, украинцам с региональными вариациями в употреблении этих терминов создает существенное напряжение. Однако использование столь большого числа названий для народа, который был ясно очерчен и воспринимался как историческая общность, слишком обременительно. Так что мы вполне можем использовать понятия «Украина» и «украинский», оговариваясь, какие названия использовались в тот или иной период», - говорил в ходе упомянутой дискуссии Фрэнк Сысын (85).
Действительно ли в истории менялись лишь термины для обозначения «ясно очерченного и воспринимавшегося как историческая общность народа»? С этим трудно вполне согласиться. Менялось понимание того, представляет ли эта общность часть «большего целого» или является самодостаточной единицей. Менялись также и представления о том, каковы границы этой общности. В Закарпатье и сегодня существует политическое течение, считающее тамошних русинов отдельным народом, а не частью украинской нации (86). В XIX веке немало людей придерживалось этой точки зрения и в Галиции, а другие галичане считали свой народ частью большой русской нации (87).
Содержание понятия «малоросс» также далеко не равнялось содержанию понятия «украинец». Украинские активисты первоначально пользовались понятием «Русь», которое в их системе, как и в польской, принципиально отличалось от понятия «Россия», означавшего Великороссию. Постепенно они переключались на термин Украина, чтобы избежать постоянной путаницы между их трактовкой понятия «Русь» как Украины и значением этого термина как общего для всех восточнославянских земель. Украинофилам пришлось также утверждать новый термин «украинцы» вместо более распространенного самоназвания «русины» для того, чтобы преодолеть традицию прежних двух веков, акцентировавшую общность имени для всего восточнославянского населения.
Это встречало резкое сопротивление со стороны тех людей с малорусской идентичностью, которые понимали, что речь шла не просто о смене имени. Невозможно «придать украйне, этому обыкновенному названию местности, территориальной окраины, такое значение, которого она никогда не имела, не имеет и иметь не может... Украйна это название вовсе не одновременное с происхождением первичных частей древней Руси, а гораздо позднейшее, и при том название, как мы сказали, только полосы территории на юг от Киева, или даже от Роси... Кто в самом деле уполномочивал украинолюбцев отнимать у нас древнее название Русских и все принадлежности этого названия, в том числе и наш общий, культурный русский язык, выработавшийся таким долговременным и многотрудным процессом нашей истории, и все это заменять чем-то украинским, т.е. возникшим гораздо позднее, чисто частным и обозначающим только крайнюю местность?» - писал в середине 1870-х годов профессор филологии Киевского университета С.С.Гогоцкий (88). Отметим, что он вовсе не был оригинален в своих взглядах. Вообще среди наиболее агрессивных противников украинского движения было немало людей, которые по современной, плохо подходящей к реалиям XIX века, терминологии должны были бы называться украинцами.
Так, вдохновителем антиукраинофильского Эмского указа был малоросс М.В.Юзефович, а организатором и председателем киевского Клуба русских националистов в начале ХХ века выступил уроженец Полтавской губернии А.И.Савенко. Эти люди вовсе не были «предателями украинского народа», потому что, сохраняя малорусскую идентичность и веря, что лучше понимают интересы края, чем их оппоненты-украинофилы, они отрицали сам проект украинской нации и связанную с ним версию идентичности. Они были русскими националистами в том смысле, что выступали сторонниками проекта большой русской нации, составной частью которой они видели малороссов, вовсе при этом не считая, что приносят интересы малороссов в жертву великороссам. Они совсем не обязательно полагали, что малороссы должны отказаться от своей идентичности в пользу великорусской - будем помнить, что большая русская нация их представлений должна была отличаться от той русской нации, какую мы знаем сегодня, не только размерами.
Все эти замечания касаются взглядов людей более или менее образованных, составлявших едва ли более двух процентов в крестьянском море восточнославянского населения [на территории. -А.И.] современной Украины. Подавляющее большинство этих крестьян оперировало совсем иными категориями. В первом, программном номере украинофильского журнала «Основа» за 1861 год была, среди прочего, помещена статья М.М.Левченко под названием «Места жительства и местные названия русинов в настоящее время». Автор определяет предмет своего интереса как «Южноруссов, Малоруссов, или, правильнее, Русинов». «Русины, - замечает Левченко, - по происхождению, быту и языку представляют одно племя, но по месту жительства носят разные названия». Далее он эти названия перечисляет: гетманьцы (юг Черниговской губернии), степовики (Полтавская и Екатеринославская губернии), украинцы («жители Киевской губернии, которая называется Украиною»), русины (Люблинская губерния и Галиция), гуцулы (Карпаты), польщаки (Подольская губерния, «называемая у простонародья Польщею») и так далее. К понятию «Польща» Левченко делает любопытное примечание, что в Новороссии это название часто применяют также к Волыни и Украине (89).
Трудно однозначно судить, в какой степени представления самих крестьян о том, к какой общности они принадлежат, совпадали со взглядами Левченко. (Галицийские русины, например, даже в начале ХХ века говорили, что ходят на заработки «в Россию», хотя отправлялись они на территорию современной Украины. О польских крестьянах в той же Галиции Винценты Витос вспоминает, что «жившие на правом берегу Вислы очень долго считали своих соседей с другого берега Москалями, удивлялись, что те говорят по-польски и относились к ним с бóльшим предубеждением, чем к немцам или евреям») (90.) Ясно, что в крестьянской иерархии идентичностей сословная и религиозная принадлежность (православные крестьяне), династическая лояльность, а также локальная идентичность («мы местные», то есть гетманьцы, украинцы, польщаки) во всяком случае стояли выше «общерусинской». На Правобережье в 1863 году эти православные крестьяне, верные православному царю, с воодушевлением ловили польских повстанцев, шляхтичей-католиков. Правительство этот энтузиазм использовало с оглядкой, боясь повторения галицийской резни шляхты в 1846 году.
Термин «украинцы» как общее название Левченко не упоминает. И не цензура тому причиной - в том же номере Костомаров пишет об украинском языке в современном значении этого слова. Следовательно, мы должны отдавать себе отчет в том, что в середине XIX века только ничтожное меньшинство жителей современной Украины называло себя украинцами в том смысле, в каком этот термин употребляли украинофилы.
В уже цитированной дискуссии украинских историков Рудницкий сделал очень важную оговорку: «Добросовестный исследователь должен сознавать опасность анахронизмов. Поэтому он будет уделять пристальное внимание содержанию того или иного термина в каждый конкретный момент и семантической эволюции этого термина. В начале XIX века, например, термин «Украина» официально использовался только применительно к Слобожанщине. Это объясняет, почему писатели того времени могли противопоставлять «Украину» (то есть область Слободской Украины) «Малороссии» (Черниговской и Полтавской губерниям, бывшей Гетманщине). Польские источники девятна дцатого века регулярно говорят о «Волыни, Подолии и Украине», последнее означает здесь район Киева. Еще дальше в прошлое, в XVII веке, «Украина» означала территорию под казацкой юрисдикцией, то есть не включала Галиции, Волыни и Закарпатья. В этих областях термин «Украина» утвердился только в ХХ веке, в ходе национально-освободительного движения и последних политических изменений» (91). С учетом такой оговорки практику ретроспективного применения устоявшихся национальных терминов в большинстве случаев можно принять как неизбежное зло.
Но для работы, посвященной именно процессам формирования национальных идентичностей, этот компромисс все же неприемлем. Тот же Рудницкий написал однажды, что «среди проблем, стоявших перед украинским народом в XIX веке, самой зловещей был выбор между ассимиляцией в общерусскую нацию и утверждением отдельной национальной индивидуальности» (92). Эта фраза может служить прекрасной иллюстрацией тех опасностей, которые таит общепринятая практика даже для наиболее аккуратных и вдумчивых историков, видящих альтернативность процесса. В этом высказывании украинский народ уже в XIX веке предстает как консолидированная общность, совершающая некий выбор. В результате конфликт националистических движений, проектов национального строительства превращается в конфликт уже сформировавшихся народов, наций; хотя, по признанию самого Рудницкого, «отдельную национальную индивидуальность» еще только предстояло утверждать. В той же статье Рудницкий вполне справедливо отмечает, что «украинская история XIX века может означать две различные вещи: с одной стороны, историю украинского националистического движения, а с другой, историю страны и народа» (93).
Народ этот - понимаемый как простонародье, крестьяне, а не как нация - был озабочен вовсе не этим «зловещим» выбором. Само наличие этой дилеммы крестьянам еще предстояло объяснять. Изучавший начало ХХ века Теодор Викс пишет: «Я нашел мало свидетельств того, что крестьянские массы на Юго-Западе имели национальное самосознание до 1914 года» (94), найдя тем самым более точную формулировку для высказанного много ранее тезиса Богдана Кравченко: «Накануне Первой мировой войны и революции украинцы были народом, еще не выработавшим кристаллизированного национального самосознания» (95). Даже после того, как они узнали о существовании описанной Рудницким дилеммы, крестьяне, как показывает история гражданской войны, очень часто склонны были руководствоваться в своем поведении не национальными, а другими мотивами.
Между прочим, и сама формулировка этой дилеммы нуждается в уточнении. Ассимиляция в общерусскую нацию православного населения современной Украины совсем не обязательно предполагала то растворение и полную утрату малорусской идентичности и культурных особенностей, которые Рудницкий называет «зловещей» альтернативой сохранению национальной индивидуальности. Не считая тот или иной вариант создания такой общерусской нации более предпочтительным, чем исторически воплощенный вариант формирования украинской нации, замечу все же, что не вижу в них ничего зловещего и противоестественного - ассимиляционные процессы столь же «нормальны» в истории XIX века, как и процессы формирования «национальных индивидуальностей» (96).
Я прекрасно понимаю, что современному украинцу невозможно представить такую перспективу без эмоционального протеста, ведь это означало бы, что те ценности, которым он привержен как украинец, просто не могли бы существовать. Будем, однако, помнить, что речь идет не о стремлении «отнять» уже сформировавшуюся национальную идентичность и все связанные с нею ценности, но об анализе исторических альтернатив на той стадии развития, когда эта идентичность как массовое явление еще не существовала.
Добавлю, что ассимиляцией, как она здесь описана, список альтернатив вовсе не исчерпывается. Если допустить, например, что Речь Посполитая не была бы разделена в конце XVIII века, то вполне вероятным выглядит формирование единой нации из всех восточных славян, живших в ее границах. Это, в свою очередь, имело бы последствия и для Малороссии, вошедшей в состав Московского царства после восстания Хмельницкого. Можно представить и формирование нескольких «украинских» (беру это слово в кавычки, потому что никто не знает, как бы они назывались) наций, если бы, среди прочего, Сталин не выступил в роли «собирателя украинских земель». Грушевский, обращаясь к активистам украинского движения, в 1906 году недаром ссылался на пример сербов и хорватов, предупреждая об угрозе формирования двух разных народов на едином этническом фундаменте (97).
Применительно к русской нации альтернативы также не обязательно предполагают ее бóльшие размеры. Формирование особой нации в Сибири или воображенный Василием Аксеновым по образцу реального тайваньского сценария «остров Крым» также были вполне возможны. О течении «сибирских сепаратистов», возникшем почти одновременно с украинским национальным движением, нам еще придется говорить в этой книге.
Но вернемся к проблемам терминологии. Я буду использовать термины «Украина» и «украинцы» при изложении взглядов украинских националистов, то есть людей, которые мыслили этими категориями в их современном значении. Когда речь идет о людях, отрицавших исключительную украинскую идентичность или еще не знавших о возможности таковой, я буду употреблять те термины, которыми они сами пользовались, то есть «южноруссы», «малоруссы» или «малороссияне», «русины» (98). Таким образом, мы сможем отразить ту неопределенность в иерархиях идентичностей, которая была характерна для всего XIX века.
В соответствии с этим принципом я буду употреблять и термины «русский», «великоросс», а также названия местностей. Будем помнить, что, в зависимости от контекста, понятие «русский» могло охватывать всех восточных славян или относиться только к великороссам. Это означает, в частности, что понятие «русское общественное мнение», употребленное в названии книги, включает публицистику всех тех авторов, кто причислял себя к русским, то есть и великороссов, придерживавшихся различных вариантов русской идентичности, и тех малороссов и белорусов, которые разделяли концепцию общерусской нации.
Во взглядах современников соотношение понятий русский, великорусский, белорусский, малорусский и тому подобных могло существенно различаться. Например, М.А.Максимович, малорусский патриот, но не украинский националист (99), в лингвистическом отношении делил восточных славян на четыре части, которые, в свою очередь, составляли две группы, будучи, в конечном счете, частью общерусского целого: «Великороссийское наречие состоит в ближайшем сродстве с белорусским, и составляют они одну речь, или язык севернорусский, который, вместе с южнорусским языком или речью (состоящею в двух главных наречиях - малороссийском и червонорусском), образует одну великую речь восточнославянскую или русскую» (100).
Характерно признание Максимовичем языковой неоднородности того пространства, которое в идеологии украинофилов становится Украиной. «Малорусское и червонорусское наречия» оказываются в этой классификации столь же различными или столь же близкими, как великорусское и белорусское. Важна здесь не точность его оценок с точки зрения современной лингвистики, а именно принципиальное отличие классификации и иерархии Максимовича от взглядов, которые исповедуют уже в это самое время люди следующего поколения, украинофилы Кулиш и Костомаров. Разные интерпретации этих этнических категорий и их соотношений необязательно были результатом сознательного искажения реальности - сама реальность была еще столь аморфной и непредопределенной, что вполне допускала различные, и при этом вполне добросовестные, интерпретации (101).
Общий вывод таков: в XVIII и XIX веке процессы формирования идентичности у восточных славян могли протекать по существенно различным сценариям и дать существенно различные результаты. При этом нужно еще раз оговориться, что подчеркивание альтернативности, непредопределенности рассматриваемых процессов проистекает из стремления глубже понять логику происходившего, а вовсе не из того, что автору тот или иной нереализованный вариант нравится больше, чем исторически воплощенный. Автор считает, что в подобных ситуациях историку вредно задаваться вопросом о том, какой из рассматриваемых им вариантов «предпочтительнее», поскольку в полном виде этот вопрос неизбежно звучит как «предпочтительнее для кого?» и предполагает принятие отвечающим той или иной стороны в описываемых конфликтах. Кроме того, нам не дано предугадать, какие совершенно неожиданные, непредсказуемые, в том числе и отрицательные, последствия мог иметь тот или иной альтернативный вариант.
В авторских рассуждениях, не являющихся пересказом или комментарием чьих-либо взглядов, применительно к XIX веку термины «Малороссия», «Украина» и производные намеренно употребляются вперемежку, а применительно к ХХ веку, когда они действительно утвердились как самоназвания, мы строго придерживаемся терминов «Украина» и «украинцы».
Теперь несколько слов о других «проблемных» терминах. Мы уже условились, что понятия «националист» и «националистический» лишены в этом тексте оценочных характеристик, то есть характеризуя того или иного человека как украинского или русского националиста, мы не оцениваем его «хорошо» или «плохо». Подчеркну также, что фразы типа: «украинские националисты, претендовавшие на представительство интересов народа, как они его (народ) и их (интересы) понимали» должны восприниматься буквально. Иными словами, такая фраза вовсе не содержит намека, будто кто-то другой непременно понимал и отражал эти интересы лучше. Автор вообще старался избегать намеков, двузначностей, подтекстов - все, что сказано, сказано эксплицитно, в книге нет «скрытого», второго плана.
Также лишено позитивной или негативной окраски используемое в работе понятие «украинские сепаратисты». Противники украинских националистов, безусловно, вкладывали в него отрицательный смысл. Но не в цитатах, а в авторском тексте оно означает только то, что определяемые так персонажи считали желательным создание независимой Украины, и не содержит ни одобрения, ни порицания таких взглядов. (Понятие «сепаратисты» необходимо нам потому, что не все украинские националисты исповедовали такие взгляды - среди них было немало убежденных федералистов.)
Понятие «украинские националисты» нередко замещается в тексте термином «украинофилы». Его история сходна с другими «прозвищами», которые давались тем или иным течениям общественной мысли их противниками. Как и западники, как и славянофилы (термин «украинофилы» был скроен именно по их образцу), украинофилы приняли это прозвище как самоназвание. Негативная окраска этого понятия, слабо выраженная с самого начала, скоро совсем стерлась, так что противникам украинофилов пришлось придумать новые оскорбительные прозвища - хохломаны, мазепинцы. Иногда понятие «украинофильство» использовалось более широко, для обозначения интереса к украинской специфике среди людей, не обязательно являвшихся украинскими националистами, а иногда даже имевших четко выраженную польскую и русскую идентичности (102). В случае употребления термина в таком расширительном значении это оговаривается в тексте.
83 Problems of Termіnology and Perіodіzatіon іn the Teachіng of Ukranіan Hіstory. Round Table Dіscussіon // Rethіnkіng Ukraіnіan Hіstory / Ed. by Ivan Rudnytsky. - Edmonton, 1981. - P. 234-268. Высказывание Рудницкого см. на c. 240.
84 Там же. - C. 235.
85 Там же. - С. 251.
86 См.: Кийпуку I. Carpatho-Ukraіne: A People іn Search of Theіr Identіty // Кийпуку I. Essays іn Modern Ukraіnіan Hіstory ... - P. 353-374. Об известном cовременном канадском историке Поле Роберте Магочие как об идеологе этого течения см. также: Напп С. Intellectuals, Ethnіc Groups and Natіons: Two Late-twenteeth-century Cases // Notіons of Natіonalіsm / Ed. by Sukumar Perіval. - Budapest, London, New York: CEU Press, 1995.
87 Подробнее см. главу 13.
88 Русский вестник. - 1875. - № 7 - C. 414. Основа. - 1861. - № 1. - C. 263-264.
90 Wіtos W. Moje wspomnіenіa. T. I. - Paryż, 1964. - S. 132-134.
91 Problems of Termіnology and Perіodіzatіon... - P. 240.
92 Rudnytsky I The Role of Ukraіne іn Modern Hіstory // Rudnytsky I Essays іn
Modern Ukraіnіan Hіstory ... - P. 25 (укр. пер. этой ключевой работы Рудницкого см.
в изд.: Лисяк-Рудницький I. Iсторичні есе. Т. 1. - К., 1994.)
93 Rudnytsky I. The Role of Ukraіne іn Modern Hіstory... - P. 12.
94 Weeks, Theodore R. Natіon and State іn Late Imperіal Russіa. Natіonalіsm and
Russіfіcatіon on the Western Frontіer , 1863-1914. - DeKalb: Nothern Illіnoіs UP, 1996. -
P. 125. Название книги Викса заметно шире, чем ее содержание - исследование ка
сается только ХХ века. Предшествующий период лишь кратко описан, основываясь
на имевшейся литературе, с повторением многих свойственных ей ошибок.
95 Kravchenko, Bohdan. Socіal Change and Natіonal Conscіousness іn Twenteeth-
Century Ukraіne. - New York, 1985. - P. 3.
96 В схожем ключе эта проблема применительно к белорусам рассматривается в статье Д.Фурмана и О.Буховца «Парадоксы белорусского самосознания» (Дружба народов. - в 1996. - № 6).
97 Грушевський М. Україна і Галичина // Літературно-науковий вісник. Т. ХХХVI (1906).
98 Слова «малоруссы» и «великоруссы» я буду писать по устаревшей на сегодня
орфографии, с двумя «с», потому что в XIX веке, как уже сказано, это имело особое
значение. (Собственно, и «белоруссы» очень часто писались именно так, с двумя
«с».) Также и «руссины» будут появляться в тексте с двумя «с» в тех случаях, когда
цитируются или излагаются взгляды тех людей, которые писали именно так.
99 Снова оговоримся, что противопоставляется здесь не «хороший» патриотизм и «плохой» национализм, но традиционный региональный патриотизм и национализм как новая, модерная форма идеологии и мировоззрения.
100 М.Максимович. Ответные письма М. П. Погодину. - Русская беседа. - 1857. -
Кн. 2. - C. 87.
101 Четких языковых границ на этом пространстве не было - вместо этого существовали достаточно обширные простанства пограничья, где население говорило на смеси велико- и малорусских, малорусских и белорусских диалектов.
102 Подробно см. мою статью «Украинофильство» (Славяноведение. - 1998. - № 5).