Жизнь "Ивана" - сценарии в наследство
Санька, изыскатель исторических очерков, подкинул мне книгу «Жизнь «Ивана» Ольги Семеновой-Тян-Шанской которая состоит из записей, обо всем, что имело отношение к быту крестьян Рязанской губернии на протяжении многих лет до отмены крепостного права и после. Книга совсем не художественная, скорее это этнографические записки. И если раньше быт крестьянства, описываемый Толстым, представлялся мне мрачным, беспросветным, скотоподобным, то записи Ольги усиливают это впечатление многократно.
Совершенно ясно становится, откуда и как тянутся нити непонятных страхов и суеверий, сопровождающих жизнь сегодняшних, вроде бы образованных и просвещенных людей. Например, откуда растут ноги у страха класть грудничка с собой в кровать. Или почему до сих пор можно услышать мнение о том, что роды портят фигуру.
Муж моей подруги, руководитель довольно большой организации рассказывая о кадровом голоде говорил, что не смотря на то, что есть рабочие вакансии и хорошей зарплатой и он готов платить еще больше, лишь бы была сделана работа, есть и люди, которые могут наняться, эту работу сделать и заработать эти деньги, но эти люди предпочитают ничего не делать вообще, сидеть дома, смотреть телевизор. Ольга пишет о том, что часто в страду, когда помещик готов платить деньги за уборку урожая, и мужики и бабы отказывались от этого заработка вовсе и предпочитали лежать на печи. Первые, потому что полагали, что помещик платит за работу недостаточно, а вторые, потому что заработок у помещика традиционно считался мужниным (отдавался мужу). Вообще, Ольга неоднократно отмечает, что у крестьян нет привычки к интенсивному труду и трудятся они ровно столько, чтоб не умереть с голоду. А над теми, кто трудится больше - надсмехаются.
Так же Ольга отмечает, что в урожайные годы крестьяне могли бы делать запасы, чтоб с меньшими трудностями проживать годы не урожайные. Но они предпочитали запасов не делать вообще (не трудиться для этого), а если получалось заработать что-то более обычного - это скорее пропивалось.
И очень точно пишет Ольга о зависти. Зависти к кулакам, даже к тем, которые, по свидетельству Ольги, своих крестьян, тех что победнее, не притесняли и на них не наживались. А все равно, сады их уничтожались, огороды разорялись: «нечего лучше нас жить». О злости к чужому добру (зависти) Ольга пишет неоднократно и собственно, делая заметки она отмечает, что эта злость ей непонятна. Рассказывает о том, что крестьяне могут попортить у помещика, на которого работают, молотилки или убить скот, или поджечь сараи. И прочтя книгу, я уверена, что именно завить к чужому достатку, та самая черная «африканская» зависть стала двигателем революции 17-го года. Притом зависть не только к помещикам, у которых было больше земли, которую крестьяне считали своей, а зависть к своим, которым «нечего жить лучше нас».
Теперь я понимаю свекра своего, который, как мне казалось, и не любил свою жену, а он ее любил так, как это понималось в мире переданном ему его отцом, то есть женился на моей свекрови не из-за «родства душ» и «глубокого чувства», а просто брал хозяйку в дом. И ценил он ее как хозяйку в доме, как рабочую силу, и относился к ней так же, как было принято относиться к женщине у его отца и деда и прадеда - как к работнице. Понимаю практически равнодушное отношение свекра к Саше в его, Сашином детстве и заискивающе-ласковое отношение к Арсению. Понимаю, почему у нас со свекром те взаимоотношения, которые есть.
Понимаю я теперь и свою бабушку Нину. Которая мало того, что была травмирована собственной семейной драмой, но и продолжала быть прямой наследницей всех русских крестьянских жизненных сценариев. Она расстраивала отношения своих детей с противоположным полом (мой дядя женился только в 35 лет, а тетя вовсе не вышла замуж), потому что они были, как все крестьянские дети, работники в ее хозяйстве. Дядя мой рассказывал, что до самой женитьбы практически, он отдавал всю зарплату бабушке. И если в условии деревни сын женившись, приводил жену к себе в дом, и в доме появлялась еще одна работница («перемена» на которую сваливали обязанности хозяйки дома), то в городских условиях напротив, сын бы отделился от родителей со своей женой, и одним работником в доме стало бы меньше. С дочерьми же что в деревне, что в городе, происходило одно и то же, они уходили их родительского дома, а значит чем позже, тем лучше.
Понимаю я теперь и себя, во многих моментах, в которых мне не как не удавалось понять откуда это.
Так же понятна становится жизнь семей, которых сегодня называют «социально опасными». По сути, они живут всего лишь так, как жили их прадеды, переняв жизненный сценарий и уклад буквально без изменений.
Ольга пишет и о еще одной важной для меня особенности - о мрачности крестьян, неулыбчивости, угрюмости. Мужики если смеются - то смех их злой и жесткий, женщины смеются веселее, но настоящего доброго веселья нет. Все это можно видеть сегодня на наших городских улицах, в транспорте, в офисе. Беззаботно не смеются даже дети в школе.