Два СССР, может, и больше... Детство, отрочество... старость... 1
Летом 1947 года. перед школой мать со мной поехала в Ленинград. Ехали долго, незапланированные
остановки. Стояли в поле. Пассажиры разбрелись довольно далеко от путей. Наверное, знали. что для
посадки дадут гудок. Искали ягоды. кислицу, рвали цветочки... Мне приспичило сходить по большому.
Неудобно было сидеть на корточках,казалось, из всех окон вагонов смотрят на меня... Долго стояли в
Бологое. Народу битком в зале ожидания, в ресторане. Большие помещения. Огромные кадки с растениями,
запомнился огромный медведь в углу. В ресторане можно было стакан чая купить или со своей едой
сидеть...
Ходили в сумерках по деревянному перрону. Он обрывался... рельсы множества путей, огни зеленые, красные,
особенно манящие вдаль фиолетовые. Семафоры тоже с разноцветными фонарями. Товарные поезда и
паровозики с вагонами, суетящиеся по станции. Запахи дымов. дыхание паровозов под парами... Все это
формировало, наверное. желание уехать, увидеть дальние страны... в дорогу, в дорогу...
Но был и пеший переход из Пушкина в Торопец в октябре 1941 года. О нем я подробно написал очень
давно. Потом опубликовал в Прозе ру под претенциозным названием "Путешествие в пространстве и
времени". Под этим заголовком некогда задумал сочинить огромный опус. Рассказать о себе. О Пушкине
и Чаадаеве - они связаны с Царским Селом. О Набокове - несмотря на тяготы, мать запомнила -
очень красивые места: Рождествено и окрестности. О Мусоргском - Торопецкий уезд его родина. И в
придачу о Достоевском - с его творчеством я познакомился во втором классе... Замысел осуществился
в частях - написал эссе о Пушкине и повесть о Мусоргском. Сочинение о Пушкине назвал интересным
главный пушкинист Фомичев. Хорошо о моем творчестве отзывался редактор "Провинции" Петров. Можно
было опубликовать краткий вариант эссе "Береги честь смолоду или смерть Петрония". Однако из-за
финансовых трудностей журнал скончался.
Проштудировал много материалов о Набокове.
Мне хотелось вклеить его в общий ряд русских писателей-классиков, разобрать творчество по традиционным
канонам... И как-то в одном из интервью в Германии Владимир Владимирович предположил, что когда-нибудь
найдется литературовед и сделает обычный для русской литературы, школьного учебника анализ его
творчества. Как бы подтвердил верность моего курса. И странно, я охладел к работе...
До войны мать Валентина Алексеевна работала на центральном телеграфе (напротив "Малоярославца".
с которого начинались запои Мусоргского), отец Александр Самуилович на хлебозаводе, на Смоленской
улице. А жили мы в Пушкине. От Екатерининского парка дом отделяла только канава.
Тетя Надя Ильина (жила на 15-й линии, во дворе Ильинского собора) об отце отзывалась пренебрежительно:
тоже мне комсомолец. у него жена, ребенок, а он по военкоматам бегает, на фронт просится... В первые
недели эстонцев (как и многих прочих) не брали в армию. Но он, несомненно, был в пожарной дружине.
В его трудовой книжке есть запись о премии, полученной за отвагу и находчивость на пожаре в мирное
время. Завод находился рядом с Бадаевскими складами. Естественно соседи поспешили на пожар. Отец
пропал без вести...
Из Торопца немцев выгнали 21 января 1942 года. Кой-какие картинки сохранились в памяти. Меня на ноге
качает солдат не русский - башкир или киргиз (задним числом определяю. Через город шло пополнение под
Великие Луки и Холм. В городе был огромный госпиталь. Из него на братское кладбище переместилось более
двух тысяч умерших. На плитах много фамилий солдат из Башкирии и Киргизии). Мама устроилась парикмахером
в городское коммунальное хозяйство.Но ее и молодого веселого еврея дядю Борю отправили работать в
госпиталь. Мать как-то спокойно относилась к наградам и льготам. Но дядя Боря в 80-е годы оформился
участником войны. Госпиталь находился недалеко от фронта. Великие Луки освободили через год после
Торопца. а Холм через два. В городе армейские и фронтовые штабы. Вражеская авиация стремилась бомбить
почаще и интенсивнее. Но. правда. и противоздушная оборона не дремала...
Забавная сценка. Я прыгаю на кровати и хохочу. Сестренка шустро семенит на четвереньках (еще не научилась
ходить), бабушка неловко пытается ее поймать, загнать за печку. Воздушная тревога. И вдруг изба подпрыгнула,
вылетел пролет между огнами. И все - картинка заклылась. После войны от мужиков слышал. Бомба упала
тяжелая. зарылась глубоко. не взорвалась. Если бы взорвалась, ближайшие домишки раскатились бы по бревнышкам... Яма глубокая, но не широкая. В нее долго сваливали мусор...
Случай в оккупации. Рассказывали. Кто-то перерезал провода. нарушил связь у немцев. Взрослых согнали
в церковь. Меня оставили дома одного. Согнанным обьявили: партизана не поймаем, не придет - расстреляем
вас... Все обошлось... Наревелся, наверное, один я дома...
Из 9 мая наиболее четко врезась в память темная. высокая, тонкая бутылка. Дед разливал, вероятно, самогон.
Неожиданно стукнула калитка. Двери были открыты. Видно - кто-то пробежал через двор. Снова стук калитки.
Выстрелы. Дед почему-то быстренько спрятал бутылку за шкаф. Несколько человек мелькнули в проеме двери.
Пошли посмотреть. За сараем огород. свежие борозды. По ним бежали милиционеры. А за болотавинкой, за
огородами соседней улицы, за изгородью из колючей проволоки по улице Ленина (шла перпендикуляром от
нашей Широко-северной) улепетывал парень... Провал в памяти. Вечером дед со мной ходил куда-то в город.
На обратном пути заглянули в контору. Красивый домик. Крылечко, навес с резьбой. Веранда с витражами.
Дед открыл дверь. Ступеньки три на веранду. И на них лежал парень. Мертвый. Дед сразу приложил палец
к губам. Взял меня за руку, пошли домой...
Дед Александр Иванович Кожевников не родной, второй муж бабушки. По рассказам. он больше всего возился
со мной. Маршировали вокруг стола, ходили на мост ловить рыбу. Помню, из конских хвостов выдергивал
волосы для лески. И представлял древнее торопецкое искусство - устраивал комедь. Дверной проем на кухню
закрывал простыней. Зрители сидели в комнате. На кухне горела керосиновая лампа. Нарезанными из бумаги
фигурками и пальцами дед изображал животных и человечков. Комментарии его к действу не помню. но
зрители были довольны, смеялись.
И мой первый гонорар. .. Вдоль улицы тянулись канавы, хозяева домов поддерживали их порядке. Играл в
канаве один. Подошла бабка, жившая напротив. Мальчик, ты не видел гуся? Ой, такой вкусный, зажарили,
косточки обсосали. На бабкин крик выбежали мама и бабушка. Сразу же мне досталось веревкой. Бабка
заступалась за меня: зачем же бить за правду, мальчик честно признался. Мне добавили еще раза. И потом
ныли и укоряли меня... Через день мы шли с дедом. Ручей из болота пересекал огороды, улицу, и под
изгородью из прутьев утекал в огороды на другой стороне. И плавал гусь! немедленно доложили хозяйке.
Она признала своего... Всплескивала руками: надо же так изобразить, не подумаешь, что врет!
Дед водил меня в кино. Вероятно, не на детские сеансы. В памяти отдельные кадры... беготня по палубе
танкера, неприличные жесты... туалет на площади... взрывы на рельсах...
Уже в 70-е годы с матерью шли по Советской улице. Остановила знакомая. Поговорили. Спрашивает:
а это кто? сын? Да. А, это его дед водил по рынку и предлагал у молочниц пробовать пенки... Эти пенки
мне часто напоминали в семье... Время, время... Идешь по улице, на лавочках под окнами сидят божьи
одуванчики, невинные голубые глазки... Приглядишься... это они в давние годы кричали на рынке, порой
друг подружку таскали за волосы...
Умер дед в зиму на 47-й год. гроб на столе. Зеркало закрыто. Фикус... А лицо деда в памяти не осталось.
На кладбище меня не взяли...
В Ленинграде мать разьезжала по конторам, по знакомым. Запомнился центральный телеграф... в начале
Невского укладывали асфальт, битум разогревали в котлах на кострах. работали лопатами. деревянными
колотушками, на тачках... ночевали у подруги - в памяти остались огромные окна. как у елисеевского
гастронома, вспыхивали зеленые огни. когда трамвай поворачивал... Странно. когда мать заходила в
магазин, в учреждение, меня она оставляла на улице. И я послушно ждал. В Ленинграде и Пушкине она
собирала сведения об отце. нужно было доказать, что он не пропал. а погиб. Пропавший без вести -
нехороший человек, а, может быть, и враг. А бывший в плену - это уже окончательно пропащий...
Потом с бумагами Валентина Алексеевна обращалась в собес и другие инстанции. По нашему округу
депутатом в Верховный Совет избрали А. Н. Косыгина. Мать обратилась и к нему. Из его канцелярии и
получили положительный ответ. С 1948 года мы с сестрой на двоих начали получать 250 рублей пенсии.
И отношение к Косыгину у меня, можно сказать, личное. старался отделять его от других членов Политбюро...
остановки. Стояли в поле. Пассажиры разбрелись довольно далеко от путей. Наверное, знали. что для
посадки дадут гудок. Искали ягоды. кислицу, рвали цветочки... Мне приспичило сходить по большому.
Неудобно было сидеть на корточках,казалось, из всех окон вагонов смотрят на меня... Долго стояли в
Бологое. Народу битком в зале ожидания, в ресторане. Большие помещения. Огромные кадки с растениями,
запомнился огромный медведь в углу. В ресторане можно было стакан чая купить или со своей едой
сидеть...
Ходили в сумерках по деревянному перрону. Он обрывался... рельсы множества путей, огни зеленые, красные,
особенно манящие вдаль фиолетовые. Семафоры тоже с разноцветными фонарями. Товарные поезда и
паровозики с вагонами, суетящиеся по станции. Запахи дымов. дыхание паровозов под парами... Все это
формировало, наверное. желание уехать, увидеть дальние страны... в дорогу, в дорогу...
Но был и пеший переход из Пушкина в Торопец в октябре 1941 года. О нем я подробно написал очень
давно. Потом опубликовал в Прозе ру под претенциозным названием "Путешествие в пространстве и
времени". Под этим заголовком некогда задумал сочинить огромный опус. Рассказать о себе. О Пушкине
и Чаадаеве - они связаны с Царским Селом. О Набокове - несмотря на тяготы, мать запомнила -
очень красивые места: Рождествено и окрестности. О Мусоргском - Торопецкий уезд его родина. И в
придачу о Достоевском - с его творчеством я познакомился во втором классе... Замысел осуществился
в частях - написал эссе о Пушкине и повесть о Мусоргском. Сочинение о Пушкине назвал интересным
главный пушкинист Фомичев. Хорошо о моем творчестве отзывался редактор "Провинции" Петров. Можно
было опубликовать краткий вариант эссе "Береги честь смолоду или смерть Петрония". Однако из-за
финансовых трудностей журнал скончался.
Проштудировал много материалов о Набокове.
Мне хотелось вклеить его в общий ряд русских писателей-классиков, разобрать творчество по традиционным
канонам... И как-то в одном из интервью в Германии Владимир Владимирович предположил, что когда-нибудь
найдется литературовед и сделает обычный для русской литературы, школьного учебника анализ его
творчества. Как бы подтвердил верность моего курса. И странно, я охладел к работе...
До войны мать Валентина Алексеевна работала на центральном телеграфе (напротив "Малоярославца".
с которого начинались запои Мусоргского), отец Александр Самуилович на хлебозаводе, на Смоленской
улице. А жили мы в Пушкине. От Екатерининского парка дом отделяла только канава.
Тетя Надя Ильина (жила на 15-й линии, во дворе Ильинского собора) об отце отзывалась пренебрежительно:
тоже мне комсомолец. у него жена, ребенок, а он по военкоматам бегает, на фронт просится... В первые
недели эстонцев (как и многих прочих) не брали в армию. Но он, несомненно, был в пожарной дружине.
В его трудовой книжке есть запись о премии, полученной за отвагу и находчивость на пожаре в мирное
время. Завод находился рядом с Бадаевскими складами. Естественно соседи поспешили на пожар. Отец
пропал без вести...
Из Торопца немцев выгнали 21 января 1942 года. Кой-какие картинки сохранились в памяти. Меня на ноге
качает солдат не русский - башкир или киргиз (задним числом определяю. Через город шло пополнение под
Великие Луки и Холм. В городе был огромный госпиталь. Из него на братское кладбище переместилось более
двух тысяч умерших. На плитах много фамилий солдат из Башкирии и Киргизии). Мама устроилась парикмахером
в городское коммунальное хозяйство.Но ее и молодого веселого еврея дядю Борю отправили работать в
госпиталь. Мать как-то спокойно относилась к наградам и льготам. Но дядя Боря в 80-е годы оформился
участником войны. Госпиталь находился недалеко от фронта. Великие Луки освободили через год после
Торопца. а Холм через два. В городе армейские и фронтовые штабы. Вражеская авиация стремилась бомбить
почаще и интенсивнее. Но. правда. и противоздушная оборона не дремала...
Забавная сценка. Я прыгаю на кровати и хохочу. Сестренка шустро семенит на четвереньках (еще не научилась
ходить), бабушка неловко пытается ее поймать, загнать за печку. Воздушная тревога. И вдруг изба подпрыгнула,
вылетел пролет между огнами. И все - картинка заклылась. После войны от мужиков слышал. Бомба упала
тяжелая. зарылась глубоко. не взорвалась. Если бы взорвалась, ближайшие домишки раскатились бы по бревнышкам... Яма глубокая, но не широкая. В нее долго сваливали мусор...
Случай в оккупации. Рассказывали. Кто-то перерезал провода. нарушил связь у немцев. Взрослых согнали
в церковь. Меня оставили дома одного. Согнанным обьявили: партизана не поймаем, не придет - расстреляем
вас... Все обошлось... Наревелся, наверное, один я дома...
Из 9 мая наиболее четко врезась в память темная. высокая, тонкая бутылка. Дед разливал, вероятно, самогон.
Неожиданно стукнула калитка. Двери были открыты. Видно - кто-то пробежал через двор. Снова стук калитки.
Выстрелы. Дед почему-то быстренько спрятал бутылку за шкаф. Несколько человек мелькнули в проеме двери.
Пошли посмотреть. За сараем огород. свежие борозды. По ним бежали милиционеры. А за болотавинкой, за
огородами соседней улицы, за изгородью из колючей проволоки по улице Ленина (шла перпендикуляром от
нашей Широко-северной) улепетывал парень... Провал в памяти. Вечером дед со мной ходил куда-то в город.
На обратном пути заглянули в контору. Красивый домик. Крылечко, навес с резьбой. Веранда с витражами.
Дед открыл дверь. Ступеньки три на веранду. И на них лежал парень. Мертвый. Дед сразу приложил палец
к губам. Взял меня за руку, пошли домой...
Дед Александр Иванович Кожевников не родной, второй муж бабушки. По рассказам. он больше всего возился
со мной. Маршировали вокруг стола, ходили на мост ловить рыбу. Помню, из конских хвостов выдергивал
волосы для лески. И представлял древнее торопецкое искусство - устраивал комедь. Дверной проем на кухню
закрывал простыней. Зрители сидели в комнате. На кухне горела керосиновая лампа. Нарезанными из бумаги
фигурками и пальцами дед изображал животных и человечков. Комментарии его к действу не помню. но
зрители были довольны, смеялись.
И мой первый гонорар. .. Вдоль улицы тянулись канавы, хозяева домов поддерживали их порядке. Играл в
канаве один. Подошла бабка, жившая напротив. Мальчик, ты не видел гуся? Ой, такой вкусный, зажарили,
косточки обсосали. На бабкин крик выбежали мама и бабушка. Сразу же мне досталось веревкой. Бабка
заступалась за меня: зачем же бить за правду, мальчик честно признался. Мне добавили еще раза. И потом
ныли и укоряли меня... Через день мы шли с дедом. Ручей из болота пересекал огороды, улицу, и под
изгородью из прутьев утекал в огороды на другой стороне. И плавал гусь! немедленно доложили хозяйке.
Она признала своего... Всплескивала руками: надо же так изобразить, не подумаешь, что врет!
Дед водил меня в кино. Вероятно, не на детские сеансы. В памяти отдельные кадры... беготня по палубе
танкера, неприличные жесты... туалет на площади... взрывы на рельсах...
Уже в 70-е годы с матерью шли по Советской улице. Остановила знакомая. Поговорили. Спрашивает:
а это кто? сын? Да. А, это его дед водил по рынку и предлагал у молочниц пробовать пенки... Эти пенки
мне часто напоминали в семье... Время, время... Идешь по улице, на лавочках под окнами сидят божьи
одуванчики, невинные голубые глазки... Приглядишься... это они в давние годы кричали на рынке, порой
друг подружку таскали за волосы...
Умер дед в зиму на 47-й год. гроб на столе. Зеркало закрыто. Фикус... А лицо деда в памяти не осталось.
На кладбище меня не взяли...
В Ленинграде мать разьезжала по конторам, по знакомым. Запомнился центральный телеграф... в начале
Невского укладывали асфальт, битум разогревали в котлах на кострах. работали лопатами. деревянными
колотушками, на тачках... ночевали у подруги - в памяти остались огромные окна. как у елисеевского
гастронома, вспыхивали зеленые огни. когда трамвай поворачивал... Странно. когда мать заходила в
магазин, в учреждение, меня она оставляла на улице. И я послушно ждал. В Ленинграде и Пушкине она
собирала сведения об отце. нужно было доказать, что он не пропал. а погиб. Пропавший без вести -
нехороший человек, а, может быть, и враг. А бывший в плену - это уже окончательно пропащий...
Потом с бумагами Валентина Алексеевна обращалась в собес и другие инстанции. По нашему округу
депутатом в Верховный Совет избрали А. Н. Косыгина. Мать обратилась и к нему. Из его канцелярии и
получили положительный ответ. С 1948 года мы с сестрой на двоих начали получать 250 рублей пенсии.
И отношение к Косыгину у меня, можно сказать, личное. старался отделять его от других членов Политбюро...