К 70-летию Битвы под Москвой. Новый рассказ сетевого автора.
Есть в интернете и в жизни хороший писатель - Валерий Иванович Белоусов. В жизни он автор "Попаданца в пенсне" и мой коллега - ученый-историк. Специализируется по сталинской эпохе и по военной тематике. Работал в исторических архивах, включая Подольский военный архив. Сотрудничает с поисковиками. В Интернете он "зависает" на нескольких исторических форумах и имеет свою собственную страничку на "Самиздате"
Поэтому, встретив на его странице "Самиздата" новый рассказ МАЛАЯ ЛЕПТА , я нисколько не удивился. Я просто плакал. Я достаточно мятый жизнью и цинично настроенный человек, но МЕНЯ ПРОБРАЛО. В общем, литературный талант В.И. Белоусова поднялся на новый уровень.
Прочитайте этот рассказ, пожалуйста.
По своему обыкновению, для затравки даю кусок рассказа. Из середины:
... Оглушенный рассказом Галочки, Соломон Маркович потерянно брел в сторону Госпитального Вала, таща свой потрепанный саквояжик. К слову, он стал чуть полегче, потому что по ходу того, как девочка рассказывала ему свою печальную одиссею, он, поглаживая её по хрупкому, трясущемуся в немых рыданиях плечу, всё кормил бедного, измученного, голодного ребенка настоящей еврейской пастурмой, нарезанной тончайшими, до прозрачности, ломтиками, мягчайшими яичными бейглами, крепенькими, пахнущими смородинным листом и укропчиком солеными гуркенами и пышными гречишными блинами...
Вроде бы немудрен был её рассказ, но перед глазами Соломона Марковича одна за одной вставали живые, почему-то черно-белые картины.
Вот от высоких, решетчатых кованных ворот института пестрой колонной отправляются к Белорусскому вокзалу еще нарядные и румяные девчонки и ребята (тех, кого по здоровью забраковали и не взяли в армию!) счастливые тем, что могут хоть в малости, но помочь Советской Родине в тяжелый час...
Вот сквозь ночной мрак сторожко пробирается на Запад ежедневный "смоленский" поезд, теперь почему-то составленный из одних пригородных вагонов. В вагоне - полная темнота, только чуть светится нежно-розовым свеча в железнодорожном фонаре, который, качаясь отбрасывает на жесткие холодные лавки странные, изломанные тени... будто кровью по побледневшим лицам мажет. А за окнами - черная мгла. Ни единого огонька! И кажется, что поезд с его притихшими, чем-то уже испуганными пассажирами медленно и мерно погружается во тьму...
Вот утренняя Вязьма, вся наполненная паровозными гудками и султанами белого пара. Перрон и салатовое здание нового вокзала, с нарядным, ярким гербом на треугольном фронтоне. Воздух горек от угольного паровозного дыма и все-таки по-осеннему прозрачен и свеж... А рядом с перроном ещё тлеют сизым, удушливым тошнотворно- сладковатым дымком воронки после ночного, жесточайшего налета, в которых жутко торчат перекрученные штопором рельсы.
Вот мокрое, бескрайнее поле, наискось перечеркнутое желтеющим глиной бесконечным рвом, в который все летят и летят круглые и желтые, как пятачки, березовые листья прозрачной рощицы...Во рву многие сотни людей, одетых кто во что горазд, с усилием стряхивают с лезвий штыковых лопат тяжелые глиняные комья... Идет меленький, ледяной дождь, а люди все копают, копают, копают... "Карандаш", лом то есть, кстати, весит сорок килограммов. А сама Галочка- пятьдесят пять... Норма- восемь кубометров в день. А лучше бы было, если бы было десять - потому что после такого просто не выжить. Лучше бы сразу сдохнуть, чем изо дня в день, вот так вот... Одиннадцать часов работы. И спи себе, отдыхай. Если ты сможешь уснуть, когда руки и спина дико стонут от боли, когда поперек ладоней мокнущая рана от лопнувших мозолей, когда ноет спина и низ живота, а тело сотрясает надсадный кашель... И вот, представьте, никто не уезжает в Москву к маме. А утром, со стонами, народ встает, одевает промозглую, не высохшую за ночь одежду, ест скудный завтрак из мятых алюминиевых мисок, и бредет... чтобы снова и снова копать этот проклятый ров!
А вдали что-то глухо грохочет и перекатывается, будто катается за темнеющим лесом огромная железная бочка. И ночью все что-то за горизонтом вспыхивает, дрожит и мерцает кровавым заревом - будто там тлеет огромное пожарище.
А потом низко-низко пролетает самолет с желтым коком винта и паучьими черно-белыми крестами на тонких крыльях. Летчик, отлично видимый сквозь решетчатый переплет стекол кабины, в своих огромных очках похожий на чудовищного жука, весело машет девушкам рукой в черной перчатке... а потом заходит на второй круг и вокруг острого носа самолета вдруг за прозрачным нимбом винта раскрывается огненный венчик цветка... И Галочкина подруга молча валится лицом в жидкую грязь, а на желтую стенку рва плещет чем-то ужасным, серо-красным, горячо дымящимся на легком утреннем морозце... И это отвратительно пахнущее парной кровью, мочой и калом месиво этак медленно, медленно сползает вниз...
А потом, в один из дней... То, что грохотало вдали, вдруг разом затихает... И над полем повисает зловещая, пугающая неизвестностью тишина.
А еще несколько времени спустя из-за дальнего леса появляется колонна серых, какого-то мышиного цвета, машин. Передняя машина, похожая на гроб, быстро достигает края рва, выскочившие из неё фигуры в серо-голубых шинелях сноровисто и беззлобно убивают старого инженера, который кинулся было, размахивая руками, им на встречу, крича :Nicht schießen! Dies ist ein Bürgerrecht...
Потом приехавшие умело засыпают ров заранее припасенными фашинами, перебираются через него и некоторое время весело гоняются за истошно кричащими девушками, даже не стреляя, как их и просили, а просто с жутким мокрым хрустом , как видно, исключительно шутки ради, давя их колесами...
Впрочем, нескольких девчонок фашисты ловят и затаскивают себе в кузов. Потом Галочка, пробираясь на Восток, увидит в придорожной канаве их изломанные, изувеченные, обнаженные тела...
И вот теперь Галочка идет в сторону Ногинска, чтобы передать в комитет комсомола эвакуированного пешим порядком МЭИ комсомольские билеты погибших подруг. Которые не пропали без вести, а полегли за Отечество. Задержав немцев перед своим рвом ровно на четверть часа. (Музей МЭИ, стенд 28)
Господи, если ты есть! - горячо молился про себя, шевеля губами, Соломон Моисеевич. Ну сделал бы Ты так, чтобы Машенька хотя бы умерла без мук... И было дано ему по вере его.
И раздавался из черных тарелок над опустевшим переулком, над котором ружились последние кленовые листья, строгий и суровый голос Левитана:
"В течение ночи на 18 октября наши войска продолжали вести бои на всём фронте. Особенно напряжённые бои шли на ЗАПАДНОМ направлении фронта."
МАЛАЯ ЛЕПТА
Поэтому, встретив на его странице "Самиздата" новый рассказ МАЛАЯ ЛЕПТА , я нисколько не удивился. Я просто плакал. Я достаточно мятый жизнью и цинично настроенный человек, но МЕНЯ ПРОБРАЛО. В общем, литературный талант В.И. Белоусова поднялся на новый уровень.
Прочитайте этот рассказ, пожалуйста.
По своему обыкновению, для затравки даю кусок рассказа. Из середины:
... Оглушенный рассказом Галочки, Соломон Маркович потерянно брел в сторону Госпитального Вала, таща свой потрепанный саквояжик. К слову, он стал чуть полегче, потому что по ходу того, как девочка рассказывала ему свою печальную одиссею, он, поглаживая её по хрупкому, трясущемуся в немых рыданиях плечу, всё кормил бедного, измученного, голодного ребенка настоящей еврейской пастурмой, нарезанной тончайшими, до прозрачности, ломтиками, мягчайшими яичными бейглами, крепенькими, пахнущими смородинным листом и укропчиком солеными гуркенами и пышными гречишными блинами...
Вроде бы немудрен был её рассказ, но перед глазами Соломона Марковича одна за одной вставали живые, почему-то черно-белые картины.
Вот от высоких, решетчатых кованных ворот института пестрой колонной отправляются к Белорусскому вокзалу еще нарядные и румяные девчонки и ребята (тех, кого по здоровью забраковали и не взяли в армию!) счастливые тем, что могут хоть в малости, но помочь Советской Родине в тяжелый час...
Вот сквозь ночной мрак сторожко пробирается на Запад ежедневный "смоленский" поезд, теперь почему-то составленный из одних пригородных вагонов. В вагоне - полная темнота, только чуть светится нежно-розовым свеча в железнодорожном фонаре, который, качаясь отбрасывает на жесткие холодные лавки странные, изломанные тени... будто кровью по побледневшим лицам мажет. А за окнами - черная мгла. Ни единого огонька! И кажется, что поезд с его притихшими, чем-то уже испуганными пассажирами медленно и мерно погружается во тьму...
Вот утренняя Вязьма, вся наполненная паровозными гудками и султанами белого пара. Перрон и салатовое здание нового вокзала, с нарядным, ярким гербом на треугольном фронтоне. Воздух горек от угольного паровозного дыма и все-таки по-осеннему прозрачен и свеж... А рядом с перроном ещё тлеют сизым, удушливым тошнотворно- сладковатым дымком воронки после ночного, жесточайшего налета, в которых жутко торчат перекрученные штопором рельсы.
Вот мокрое, бескрайнее поле, наискось перечеркнутое желтеющим глиной бесконечным рвом, в который все летят и летят круглые и желтые, как пятачки, березовые листья прозрачной рощицы...Во рву многие сотни людей, одетых кто во что горазд, с усилием стряхивают с лезвий штыковых лопат тяжелые глиняные комья... Идет меленький, ледяной дождь, а люди все копают, копают, копают... "Карандаш", лом то есть, кстати, весит сорок килограммов. А сама Галочка- пятьдесят пять... Норма- восемь кубометров в день. А лучше бы было, если бы было десять - потому что после такого просто не выжить. Лучше бы сразу сдохнуть, чем изо дня в день, вот так вот... Одиннадцать часов работы. И спи себе, отдыхай. Если ты сможешь уснуть, когда руки и спина дико стонут от боли, когда поперек ладоней мокнущая рана от лопнувших мозолей, когда ноет спина и низ живота, а тело сотрясает надсадный кашель... И вот, представьте, никто не уезжает в Москву к маме. А утром, со стонами, народ встает, одевает промозглую, не высохшую за ночь одежду, ест скудный завтрак из мятых алюминиевых мисок, и бредет... чтобы снова и снова копать этот проклятый ров!
А вдали что-то глухо грохочет и перекатывается, будто катается за темнеющим лесом огромная железная бочка. И ночью все что-то за горизонтом вспыхивает, дрожит и мерцает кровавым заревом - будто там тлеет огромное пожарище.
А потом низко-низко пролетает самолет с желтым коком винта и паучьими черно-белыми крестами на тонких крыльях. Летчик, отлично видимый сквозь решетчатый переплет стекол кабины, в своих огромных очках похожий на чудовищного жука, весело машет девушкам рукой в черной перчатке... а потом заходит на второй круг и вокруг острого носа самолета вдруг за прозрачным нимбом винта раскрывается огненный венчик цветка... И Галочкина подруга молча валится лицом в жидкую грязь, а на желтую стенку рва плещет чем-то ужасным, серо-красным, горячо дымящимся на легком утреннем морозце... И это отвратительно пахнущее парной кровью, мочой и калом месиво этак медленно, медленно сползает вниз...
А потом, в один из дней... То, что грохотало вдали, вдруг разом затихает... И над полем повисает зловещая, пугающая неизвестностью тишина.
А еще несколько времени спустя из-за дальнего леса появляется колонна серых, какого-то мышиного цвета, машин. Передняя машина, похожая на гроб, быстро достигает края рва, выскочившие из неё фигуры в серо-голубых шинелях сноровисто и беззлобно убивают старого инженера, который кинулся было, размахивая руками, им на встречу, крича :Nicht schießen! Dies ist ein Bürgerrecht...
Потом приехавшие умело засыпают ров заранее припасенными фашинами, перебираются через него и некоторое время весело гоняются за истошно кричащими девушками, даже не стреляя, как их и просили, а просто с жутким мокрым хрустом , как видно, исключительно шутки ради, давя их колесами...
Впрочем, нескольких девчонок фашисты ловят и затаскивают себе в кузов. Потом Галочка, пробираясь на Восток, увидит в придорожной канаве их изломанные, изувеченные, обнаженные тела...
И вот теперь Галочка идет в сторону Ногинска, чтобы передать в комитет комсомола эвакуированного пешим порядком МЭИ комсомольские билеты погибших подруг. Которые не пропали без вести, а полегли за Отечество. Задержав немцев перед своим рвом ровно на четверть часа. (Музей МЭИ, стенд 28)
Господи, если ты есть! - горячо молился про себя, шевеля губами, Соломон Моисеевич. Ну сделал бы Ты так, чтобы Машенька хотя бы умерла без мук... И было дано ему по вере его.
И раздавался из черных тарелок над опустевшим переулком, над котором ружились последние кленовые листья, строгий и суровый голос Левитана:
"В течение ночи на 18 октября наши войска продолжали вести бои на всём фронте. Особенно напряжённые бои шли на ЗАПАДНОМ направлении фронта."
МАЛАЯ ЛЕПТА