Зодчие (2)
Так, скорее всего, будет называться роман.
Часть первая ЗДЕСЬ
II
Великий князь Московский Иван Васильевич в житие своем повседневном был неприхотлив. Еще в детстве по-знал он опалу и изгнание, довелось ему в отрочестве и в сырой темнице побывать вместе с малолетними братьями в са-мый разгар кровавой распри. До сих пор вспоминал князь с содроганием такое родное, но пугающее безмерно лицо кале-ки-отца с опустелыми глазницами, изрезанными побелевшими грубыми шрамами. Несчастного родителя, последние 16 лет прожившего незрячим, драгоценного зрения лишил не татарин безбожный, не враг на поле битвы, не тать придорож-ный, а сродственник кровный, двоюродный брат, ирод подлый и властолюбивый, окаянный Дмитрий Шемяка. До той жуткой февральской ночи не было на Руси охотника лучше великого князя Василия Васильевича, не было стрелка метче и не было воина ловчее. Все разом потерял князь - и свободу, и Московский стол, и зрение. Всё изменилось в одночасье, и если княжество и свободу Василий Васильевич вернул, то слепцом он остался навек, приобретя зловещее прозвище «Василий Темный». Запертый в черном узилище собственной слепоты, окованный по рукам и ногам роковым увечьем, обречен он был до конца дней своих передвигаться на ощупь, неловко натыкаясь на безобидные ранее преграды. Страш-ные истерзанные глазницы да ещё тяжесть отцовской руки, беспомощно опиравшейся на сыновнее плечо - вот что хо-рошо помнил Иван Васильевич. Помнил отцовы заветы: «Смотри, княжич, не всем большим под святыми сидеть! Сего-дня ты - князь и самому Богу товарищ, а завтра - узник жалкий или бродяга бесталанный, а если уж и вовсе твоя доля горькая - труп хладный».
Скромен был Иван Васильевич и непривередлив, не забывал отцовых слов. В еде и питии умерен, к уборам зо-лоченым не алчен, к лести равнодушен.
Вот и сегодня принял он в княжеском тереме в Коломне бояр своих и князей служивых без чина, по-домашнему, в простых одеждах: поверх тонкой нижней сорочки была надета на нем верхняя рубаха из беленого льна, украшенная только расшитым накладным воротничком-стойкой и красной тесьмой по зарукавьям, на плечи накинут простой кафтан из ганзейского сукна. Глянешь так на него и не подумаешь, что князь великий перед тобой - так, мужик хорошего дос-татку, не более. Человека знатного выдавал только пояс наборной с узорчатыми серебряными бляхами греческой рабо-ты. Обычно князь носил на нем поясной нож в богатых чеканных ножнах и расшитую золотой нитью калиту, но сегодня и того не было. Горница тоже убрана без лишних прикрас: ни дать ни взять - изба просторная, только размером чуть по-боле, да окна слюдяные, а не пузырь убогий, да пара кусков ткани узорчатой на лавки кинуто, да престолец резной посе-редке.
Князю было 27 лет. Он только что овдовел, но скорбям не придавался - недосуг. Роста Иван Васильевич был небывало высокого, худощав, но широкоплеч. Костистую его фигуру портила заметная сутулость. Лицом был он чист, светлоглаз. Волнистая светло-русая борода и кудри слегка отливали золотом - наследие бабки-литовки. Покойная кня-гиня Софья Витовтовна по молодости была и вовсе рыжеволоса, хотя князь запомнил ее уже совсем седой желчной ста-рухой. В благодушном настроении лик князя был не лишен приятности, когда же он гневался, светлые очи его темнели, у рта залегала жесткая складка, на скулах проступали багровые пятна - в такой миг мало кто назвал бы его привлекатель-ным.
После короткого совета с боярами князь распустил их, в горнице остался только митрополит Филипп да дьяк Нектарий. Нектарий, чернец наружности невнятной, ступающий тихо, как кот по мягкому ковру, отошел в дальний угол горницы, чтобы не мешать разговору двух владык - земного и духовного. Князь пребывал в хорошем расположении духа - его разгорячил давешний спор с Хрулем Романовым, настаивавшем на вмешательстве в крымские дела - после смерти Хаджи-Гирея там уже год не утихала междоусобица, боярин предлагал дать войско сыну умершего хана, Менгли-Гирею, стороннику Москвы. Князь Холмский уверял, что важнее выступить с ратью на Казань, поддержав царевича Касима, чтобы помочь ему занять престол казанский - дело более верное; великий князь держал сторону Холмского. Спор разго-релся чуть не до драки.
Иван Васильевич любил словесную битву, поощрял смелые речи, сам с жаром доказывал свою правду, но и к собеседнику был терпелив. Большинство его думных бояр были старыми воинами, убеленными сединами, еще отцу его помогавшими укрепить стол московский. Смолоду князь прислушивался к их советам, но и себя не забывал: с князем спорь, да не зарывайся, последнее слово за государем. На этот раз порешили Касима поддержать, а в Крым не лезть. Кровь после жаркого спора ещё бурлила в жилах Ивана Васильевича, и отрадно ему было, что многие бояре взяли его сторону.
Одно досаждало князю - предстоящая беседа с владыкой. С Филиппом беседу вести ох как нелегко, старик гнев-лив и упрям. Князь в глубине души немного робел ворчливого старика, часто уступал ему по тайному малодушию и за это недолюбливал его еще больше. Ох, как бы рад был Иван Васильевич и вовсе не видеть митрополита, удалить его с глаз куда-нибудь в дальний скит, однако нельзя: указал на него, как на приемника, прежний владыка, честнейший и пра-веднейший Феодосий, книжный человек; да и собор епископов его утвердил. Да что собор - сам князь одобрил неосмот-рительно выбор Феодосия; ведь не знал он тогда, что вскоре будет для него каждая встреча с Филиппом хуже боли зу-бовной. А встречаться с митрополитом доводилось нередко, иногда по несколько раз на дню.
Владыка был стар, но крепок. Кряжистая его фигура могла бы, скорее, принадлежать кузнецу, а не лицу духов-ному. Власы его цвета медвежьей шкуры седина тронула только на висках, косматые брови придавали суровости и без того жесткому лицу. Филипп хмурился - первым разговор с великим князем начинать не по чину, однако князь молчал, словно испытывая терпение митрополита. Наконец владыка решился прервать молчание:
-Новгород, великий князь, опять Новгород.
Князь недовольно вскинул брови. Новгород - ещё одна кость в горле преострая. Племя смутное, вольнолюбивое, оплот гордыни и непокорства.
-Говори, отче, - нетерпеливо молвил князь, предчувствуя дурные вести.
-Давеча прибежал тайный гонец от новгородского владыки Ионы, принес жалобную грамоту. Вести недобрые, великий князь; тревога у меня на сердце и возмущение. Намедни на вече народ кричал непотребное, злобными наветчи-ками подстрекаемый. Измыслили сатановы дети каверзу бесовскую - имать у храмов святых и обителей скромных про-кормные земли, данные божьей волей и щедрыми пожертвованиями, - голос владыки чуть не срывался на крик. Ярость его подогревалась присутствием ненавистного Нектария. Владыка на дух не переносил безмолвного чернеца, следующе-го за князем, как тень. - Кощунство сие не токмо о преступных замыслах свидетельствует, но и о слабости в вере и склонности еретической. Особо усердствовали среди супостатов взалкавших некие посадские женки: Евфимия, Анаста-сия и Марфа, посадника Исаака Борецкого вдова. Сия последняя не раз уже в вольнодумстве и злонамеренности замече-на была.
-О жене сей я слышал, - перебил князь, - разное о ней говорят. Мол, хоть и баба, а народ ей внемлет, боле, чем мужу найдостойнейшему, и все семейство Борецких большим почётом среди новгородцев пользуется. Доносили мне, что она зело щедра была к Николы Чудотворца обители, что на Двине, на Беломорье, и жаловала земли обширные и иные дары. С чего бы это ей теперь монастырских земель захотелось? - Князю доставляло плотоядное удовольствие наблю-дать, как багровеет грубое лицо владыки.
- В Николиной обители старшие ее сыны погребены, сказывают, вот и жертвовала. А что народ за ней идет - так тем хуже. Дивлюсь я князь твоему благодушию! Нешто возмущение против порядка и устройства привычного твоего разума не воспаляют?
Князь смутился. Он, действительно, ожидал от владыки новостей более грозных. Новгород давно гудел, как рас-тревоженный осиный улей, грозя волнениями и изменой. Особенно досаждало то, что этой цитадели вольности окреп-шая Москва была не указ. Давным-давно, еще при родителе его Василии Васильевиче, покорился Москве Суздаль и Ус-тюг, позже присоединен был к Московскому княжеству Серпухов, четыре года назад - Ярославль, Ростов и Пермь. Везде действовал князь бескровно, где уговорами, где посулами, а где и подкупом собирая земли и приобретая новых вассалов. Многие князья удельные теперь верно несли службу государеву наравне со старыми боярами. Только Новгород с Пско-вом, города сильные и богатые, не желали расставаться с буйной вольницей и покоряться Москве, да еще и с вражьей Литвой в любезности пускались непростительные. От веча новгородского, крикливого, необузданного, в любой момент можно было ожидать всякой пакости. Угроза монастырским землям была, спору нет, вестью вопиющей, но не такой уж опасной.
- Одни у меня с тобой стремления, отец мой, - поспешил признать Иван Васильевич. - Отпиши посаднику, пусть и не мыслят о подобном беззаконии, и будет тебе в том моя воля и всяческое вспоможение!
- Увы мне, князь, что к делам церковным ты не внимателен, - голос Филиппа понизился и стал скорбным, уко-ризненной исполнилось лицо его. - Накажет Бог! Ай, скоро накажет! Не время сейчас от икон святых отворачиваться. Темные времена идут, скоро предстанем все перед лицом Судии Всевышнего Неумытного(1)! Истекает седьмая тысяча лет от сотворения мира, грядет света земного конец. Царьград пал, разоренный войском нечестивым, ждут и нас испыта-ния небывалые. Весна в этом году суровая, в конце мая мраз (2) ударил да снег выпал уж в другой раз; посевы вымерзли, гладу бысть(3)! Мор пол-Москвы выкосил, княгинюшку вон не уберегли. Все, все как в писании предсказано, сбывается: "Восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, и моpы и землетpясения по местам". Самое время обер-нуть свои лики грешные к божественному!
- Оборачиваем, владыка, Бога не забываем! Во всем церкви моя поддержка, грех тебе жаловаться.
- Стыдно тебе, князь, поддержкой своей похваляться. Посмотри, на что храмы святые похожи стали! Как полто-раста лет назад при великом князе Иване Даниловиче (4) возвели Богородицу и Михаила (5), так с тех пор и стоят без ре-монта. В Богородице по стене одного притвора трещина пошла до самой земли, кровля вот-вот обрушится, стены со дво-ра дубьём подпираем. И это главный храм в княжьем граде! Стыдобища на все земли русские, ведь в храме архиереи святые упокоены, сам Петр-святитель погребен. Знал ли он, когда храм святой зачинал, что гробу его обрушение сводов его же детища угрожать будет!
Владыка был прав - храмы после пожаров многочисленных, без ремонта, да и от времени, в полную ветхость пришли. Строения, некогда бывшие гордостью Москвы, теперь не украсили бы и сельский погост; только-то и чести, что каменные. Успенский собор перекособочило совсем, стены его снаружи подпирали дубовыми бревнами, чтобы не обру-шились. Да и тесноваты были храмы, для княжьего града не лестные. Мозолили ветхие строения безмолвной укоризной князевы очи, как зубы гнилые - хоть в окошко не гляди.
- Знаю, знаю, отче. Самого стыд берет, да денег сейчас на новые стройки нет, - тихо молвил князь, понурив го-лову. - Перестраивать старые стены нет никакого резону, новые строить надо, прелепые и великие. Сам хочу храмы воз-вести, величию княжества Московского согласные, да казна пуста - все войны съели. Мечемся между Литвой и Ордой, да между Казанью и Крымом. И так из последних сил стараемся. Вон, смотри-ка, матушка собор Вознесения перестраи-вать кончила почти, Васька Ермолин весь камень горелый с собора оббил и поверху новым обложил (6). Так потихоньку и до Богородицы доберемся. Дай врагов московских хоть немного присмирить, и вместе возьмемся за сие правое дело.
- Спеши князь, - с жаром вступился владыка, - Ибо спасение наше в богоугодных делах!
- И насчет Новгорода не кручинься, владыка. Не дадим мы на разграбление уделов церковных. Мыслю я, вско-рости придется поступить немилосердно. Давно уж надо разорить гнездо змеиное, все никак руки не доходят, да уж вид-но, близится час, расправы граду мятежному не миновать. Дай время, отче, будет все по-твоему.
- А я отпишу новгородцам, - заметно успокоившись, добавил владыка. - Укорю их и пристыжу, пригрожу княжьим гневом и карами небесными, поддержу владыку Иону.
______________________________________________________________________________________________
(1) неумытный (устар.) - неподкупный
(2) мраз (устар.) - мороз
(3) гладу бысть (устар.) - быть голоду
(4) Иван Данилович - Иван (I) Калита, великий князь Московский (1283-1340)
(5) Богородица и Михаил - Успенский и Архангельский соборы
(6) Василий Ермолин в 1467 году закончил постройку собора Вознесенского монастыря, возводившегося 60 лет. В процессе строительства недостроенный собор сильно обгорел при пожаре.
- Во всем на меня ссылайся, владыка, на том и порешили, - подтвердил князь и поднялся с престольца, показывая, что время беседы завершилось. Пришлось подняться и митрополиту, что тот сделал с большой неохотой - он только вошел во вкус нравоучений, а князь так непочтительно прервал разговор. Филипп чинно поклонился и сунул князю руку для поцелуя, после чего пошел к выходу, бросив на прощание недовольный взгляд на дьяка Нектария. Казалось, даже мантия его шелестела сердито.
Князь вздохнул с облегчением, как только за владыкой притворилась дверь. Ему иногда чудилось, что даже воздуху ему не хватает, когда он в одной горнице со сварливым Филиппом. Злила, ох злила Ивана эта власть почти отеческая, кото-рую имел над ним митрополит. Злили речи самоуверенные, гневливость и невоздержанность в высказываниях, злило, что смело князя порицал седовласый владыка, как юнца неразумного.
Иван Васильевич знаком позвал Нектария, монах повиновался. Приказав чернецу садиться, князь спросил:
- Ну, говори, что думаешь?
Он нередко держал совет с Нектарием. Молчаливый и незаметный, чернец всегда был где-то рядом с князем, словно его тень - то в дальнем углу горницы, то за тяжелым пологом, то позади княжьего престольца, так, что присутст-вующие и не давали себе отчета, что во время беседы с князем присутствует кто-либо еще. Не бросаясь в глаза, он вел личные бумажные дела князя, выполнял поручения, которые можно было доверить только верному человеку, советовал и деликатно наставлял. Иван Васильевич приблизил чернеца пару лет назад, когда привел Нектария ко двору митрополит Феодосий, собиравшийся оставить кафедру. Владыка, утомленный долгой борьбой с греховностью и стяжательством попов приходских, совсем расхворался и собрался уйти простым чернецом в Чудов монастырь, и его прощальным даром князю было знакомство с Нектарием, прибежавшим недавно из Царьграда. Нектарий был из греков, из тех, редких ныне, кто яро выступал против папской унии. Говорил с легким акцентом, в языках был силен, знал книги старинные и толко-вал по писанию. Было ему немногим более сорока, но мудрости его хватило бы на дюжину старцев. Он сразу глянулся князю, нуждавшемся в доверенном человеке, и за два года не разочаровал его. А главное, принес он князю из Царьграда весть, сразу сделавшую их сообщниками. При дворе княжеском грека недолюбливали: мало что чужеземец, на Москве без году неделя, а уж нет к князю доверенного ближе.
- Деньги тебе нужны, князь, - промолвил Нектарий после недолгого раздумья.
- Сам знаю, - буркнул князь, - Да где изыскать их? Совсем казна опустела, впору самому себе портки чинить.
- Теперь тебе путь открыт, жених ты ныне, - понизив голос, сказал Нектарий и украдкой бросил пытливый взгляд на князя.
Князь обхватил голову руками:
- Ох, молчи, молчи чернец, тошно мне! Гореть нам в аду.
- Не кори себя князь, уж не тоскуешь ли ты за разнелюбой женой? Что сделалось, того обратно не воротишь. Значит, век ее окончен был. На отпевание, мыслю, все ж приехать надо было, а то теперь судачат, что ты, мол, мора ис-пугался.
- Ладно, что иного не судачат, - князь многозначительно глянул на чернеца. - Не мог я, брат, на нее в гробу смотреть. Ох, тошно!
- Полно, князь. Надо далее следовать. Хорошо, вовремя Полуэктова дура сварливая подвернулась.
- Да уж, не знаю, хорошо ли. Алексей Петрович Полуэктов еще отцу моему верно служил. Правда, в последнее время волю взял на советах боярских смело говорить, даром, что роду захудалого.
- Вот заодно и поучил ты его. Ничего, будет твоя воля, годков через пять обратно вернешь. И женке его впредь наука, чтоб место свое знала да со сродственниками княжескими не заедалась!
- Не рано ли наше дело великое починать? На могиле жены земля не осела, а уж женихаться?
- А ты и не женихайся. Зашлю я к кардиналису Виссариону человека надежного, из греков. Виссарион, к слову, тоже из греков будет. Говорят, разумный человек, книжный. Пусть гонец дары ему принесет, о книгах духовных по-говорит. Подкинет мыслишку, что Русь, земля обширная и богатая, в неправедной вере крещена. Колебания, дескать, тут у нас перед концом света, самое время к унии склонить. А когда у Виссариона аппетит разгорится, пусть и надо-умит тебе в невесты Зою предложить.
- Время, чернец, время! Пока до Рима твой человек добежит, пока обратно вернется… Долго ждать. Да и невес-та-то уже не первой молодости. Сколько же это ей ныне?
- Да что-то уж за двадцатый годок будет. Запасись терпением, князь. Тут с наскоку не решится. По- другому те-бе библиотеку цареградскую не заполучить.
- Эх, лучше б было невесту с преданным взять.
- На задумки твои, князь, никакого приданного не хватит. А уж если грамоту найдем, то и соборы тебе будут, и войско, и новые земли. Всё, всё будет - и казна, и слава, и величие!
- А если не найдем? Так и останусь без гроша и с перестарком в женках.
- Не может того быть, князь. Негде больше той бумаге быть. Да и знатна невеста - не найдешь знатнее: василев-сов цареградских кровь в ее жилах течет. Лучше жены для великого князя земли Московской не сыщешь.
Князь в раздумье помял подбородок.
- Ладно, давно уж решено. Как договорились, так и делай. Отсылай человека в Рим.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Часть первая ЗДЕСЬ
II
Великий князь Московский Иван Васильевич в житие своем повседневном был неприхотлив. Еще в детстве по-знал он опалу и изгнание, довелось ему в отрочестве и в сырой темнице побывать вместе с малолетними братьями в са-мый разгар кровавой распри. До сих пор вспоминал князь с содроганием такое родное, но пугающее безмерно лицо кале-ки-отца с опустелыми глазницами, изрезанными побелевшими грубыми шрамами. Несчастного родителя, последние 16 лет прожившего незрячим, драгоценного зрения лишил не татарин безбожный, не враг на поле битвы, не тать придорож-ный, а сродственник кровный, двоюродный брат, ирод подлый и властолюбивый, окаянный Дмитрий Шемяка. До той жуткой февральской ночи не было на Руси охотника лучше великого князя Василия Васильевича, не было стрелка метче и не было воина ловчее. Все разом потерял князь - и свободу, и Московский стол, и зрение. Всё изменилось в одночасье, и если княжество и свободу Василий Васильевич вернул, то слепцом он остался навек, приобретя зловещее прозвище «Василий Темный». Запертый в черном узилище собственной слепоты, окованный по рукам и ногам роковым увечьем, обречен он был до конца дней своих передвигаться на ощупь, неловко натыкаясь на безобидные ранее преграды. Страш-ные истерзанные глазницы да ещё тяжесть отцовской руки, беспомощно опиравшейся на сыновнее плечо - вот что хо-рошо помнил Иван Васильевич. Помнил отцовы заветы: «Смотри, княжич, не всем большим под святыми сидеть! Сего-дня ты - князь и самому Богу товарищ, а завтра - узник жалкий или бродяга бесталанный, а если уж и вовсе твоя доля горькая - труп хладный».
Скромен был Иван Васильевич и непривередлив, не забывал отцовых слов. В еде и питии умерен, к уборам зо-лоченым не алчен, к лести равнодушен.
Вот и сегодня принял он в княжеском тереме в Коломне бояр своих и князей служивых без чина, по-домашнему, в простых одеждах: поверх тонкой нижней сорочки была надета на нем верхняя рубаха из беленого льна, украшенная только расшитым накладным воротничком-стойкой и красной тесьмой по зарукавьям, на плечи накинут простой кафтан из ганзейского сукна. Глянешь так на него и не подумаешь, что князь великий перед тобой - так, мужик хорошего дос-татку, не более. Человека знатного выдавал только пояс наборной с узорчатыми серебряными бляхами греческой рабо-ты. Обычно князь носил на нем поясной нож в богатых чеканных ножнах и расшитую золотой нитью калиту, но сегодня и того не было. Горница тоже убрана без лишних прикрас: ни дать ни взять - изба просторная, только размером чуть по-боле, да окна слюдяные, а не пузырь убогий, да пара кусков ткани узорчатой на лавки кинуто, да престолец резной посе-редке.
Князю было 27 лет. Он только что овдовел, но скорбям не придавался - недосуг. Роста Иван Васильевич был небывало высокого, худощав, но широкоплеч. Костистую его фигуру портила заметная сутулость. Лицом был он чист, светлоглаз. Волнистая светло-русая борода и кудри слегка отливали золотом - наследие бабки-литовки. Покойная кня-гиня Софья Витовтовна по молодости была и вовсе рыжеволоса, хотя князь запомнил ее уже совсем седой желчной ста-рухой. В благодушном настроении лик князя был не лишен приятности, когда же он гневался, светлые очи его темнели, у рта залегала жесткая складка, на скулах проступали багровые пятна - в такой миг мало кто назвал бы его привлекатель-ным.
После короткого совета с боярами князь распустил их, в горнице остался только митрополит Филипп да дьяк Нектарий. Нектарий, чернец наружности невнятной, ступающий тихо, как кот по мягкому ковру, отошел в дальний угол горницы, чтобы не мешать разговору двух владык - земного и духовного. Князь пребывал в хорошем расположении духа - его разгорячил давешний спор с Хрулем Романовым, настаивавшем на вмешательстве в крымские дела - после смерти Хаджи-Гирея там уже год не утихала междоусобица, боярин предлагал дать войско сыну умершего хана, Менгли-Гирею, стороннику Москвы. Князь Холмский уверял, что важнее выступить с ратью на Казань, поддержав царевича Касима, чтобы помочь ему занять престол казанский - дело более верное; великий князь держал сторону Холмского. Спор разго-релся чуть не до драки.
Иван Васильевич любил словесную битву, поощрял смелые речи, сам с жаром доказывал свою правду, но и к собеседнику был терпелив. Большинство его думных бояр были старыми воинами, убеленными сединами, еще отцу его помогавшими укрепить стол московский. Смолоду князь прислушивался к их советам, но и себя не забывал: с князем спорь, да не зарывайся, последнее слово за государем. На этот раз порешили Касима поддержать, а в Крым не лезть. Кровь после жаркого спора ещё бурлила в жилах Ивана Васильевича, и отрадно ему было, что многие бояре взяли его сторону.
Одно досаждало князю - предстоящая беседа с владыкой. С Филиппом беседу вести ох как нелегко, старик гнев-лив и упрям. Князь в глубине души немного робел ворчливого старика, часто уступал ему по тайному малодушию и за это недолюбливал его еще больше. Ох, как бы рад был Иван Васильевич и вовсе не видеть митрополита, удалить его с глаз куда-нибудь в дальний скит, однако нельзя: указал на него, как на приемника, прежний владыка, честнейший и пра-веднейший Феодосий, книжный человек; да и собор епископов его утвердил. Да что собор - сам князь одобрил неосмот-рительно выбор Феодосия; ведь не знал он тогда, что вскоре будет для него каждая встреча с Филиппом хуже боли зу-бовной. А встречаться с митрополитом доводилось нередко, иногда по несколько раз на дню.
Владыка был стар, но крепок. Кряжистая его фигура могла бы, скорее, принадлежать кузнецу, а не лицу духов-ному. Власы его цвета медвежьей шкуры седина тронула только на висках, косматые брови придавали суровости и без того жесткому лицу. Филипп хмурился - первым разговор с великим князем начинать не по чину, однако князь молчал, словно испытывая терпение митрополита. Наконец владыка решился прервать молчание:
-Новгород, великий князь, опять Новгород.
Князь недовольно вскинул брови. Новгород - ещё одна кость в горле преострая. Племя смутное, вольнолюбивое, оплот гордыни и непокорства.
-Говори, отче, - нетерпеливо молвил князь, предчувствуя дурные вести.
-Давеча прибежал тайный гонец от новгородского владыки Ионы, принес жалобную грамоту. Вести недобрые, великий князь; тревога у меня на сердце и возмущение. Намедни на вече народ кричал непотребное, злобными наветчи-ками подстрекаемый. Измыслили сатановы дети каверзу бесовскую - имать у храмов святых и обителей скромных про-кормные земли, данные божьей волей и щедрыми пожертвованиями, - голос владыки чуть не срывался на крик. Ярость его подогревалась присутствием ненавистного Нектария. Владыка на дух не переносил безмолвного чернеца, следующе-го за князем, как тень. - Кощунство сие не токмо о преступных замыслах свидетельствует, но и о слабости в вере и склонности еретической. Особо усердствовали среди супостатов взалкавших некие посадские женки: Евфимия, Анаста-сия и Марфа, посадника Исаака Борецкого вдова. Сия последняя не раз уже в вольнодумстве и злонамеренности замече-на была.
-О жене сей я слышал, - перебил князь, - разное о ней говорят. Мол, хоть и баба, а народ ей внемлет, боле, чем мужу найдостойнейшему, и все семейство Борецких большим почётом среди новгородцев пользуется. Доносили мне, что она зело щедра была к Николы Чудотворца обители, что на Двине, на Беломорье, и жаловала земли обширные и иные дары. С чего бы это ей теперь монастырских земель захотелось? - Князю доставляло плотоядное удовольствие наблю-дать, как багровеет грубое лицо владыки.
- В Николиной обители старшие ее сыны погребены, сказывают, вот и жертвовала. А что народ за ней идет - так тем хуже. Дивлюсь я князь твоему благодушию! Нешто возмущение против порядка и устройства привычного твоего разума не воспаляют?
Князь смутился. Он, действительно, ожидал от владыки новостей более грозных. Новгород давно гудел, как рас-тревоженный осиный улей, грозя волнениями и изменой. Особенно досаждало то, что этой цитадели вольности окреп-шая Москва была не указ. Давным-давно, еще при родителе его Василии Васильевиче, покорился Москве Суздаль и Ус-тюг, позже присоединен был к Московскому княжеству Серпухов, четыре года назад - Ярославль, Ростов и Пермь. Везде действовал князь бескровно, где уговорами, где посулами, а где и подкупом собирая земли и приобретая новых вассалов. Многие князья удельные теперь верно несли службу государеву наравне со старыми боярами. Только Новгород с Пско-вом, города сильные и богатые, не желали расставаться с буйной вольницей и покоряться Москве, да еще и с вражьей Литвой в любезности пускались непростительные. От веча новгородского, крикливого, необузданного, в любой момент можно было ожидать всякой пакости. Угроза монастырским землям была, спору нет, вестью вопиющей, но не такой уж опасной.
- Одни у меня с тобой стремления, отец мой, - поспешил признать Иван Васильевич. - Отпиши посаднику, пусть и не мыслят о подобном беззаконии, и будет тебе в том моя воля и всяческое вспоможение!
- Увы мне, князь, что к делам церковным ты не внимателен, - голос Филиппа понизился и стал скорбным, уко-ризненной исполнилось лицо его. - Накажет Бог! Ай, скоро накажет! Не время сейчас от икон святых отворачиваться. Темные времена идут, скоро предстанем все перед лицом Судии Всевышнего Неумытного(1)! Истекает седьмая тысяча лет от сотворения мира, грядет света земного конец. Царьград пал, разоренный войском нечестивым, ждут и нас испыта-ния небывалые. Весна в этом году суровая, в конце мая мраз (2) ударил да снег выпал уж в другой раз; посевы вымерзли, гладу бысть(3)! Мор пол-Москвы выкосил, княгинюшку вон не уберегли. Все, все как в писании предсказано, сбывается: "Восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, и моpы и землетpясения по местам". Самое время обер-нуть свои лики грешные к божественному!
- Оборачиваем, владыка, Бога не забываем! Во всем церкви моя поддержка, грех тебе жаловаться.
- Стыдно тебе, князь, поддержкой своей похваляться. Посмотри, на что храмы святые похожи стали! Как полто-раста лет назад при великом князе Иване Даниловиче (4) возвели Богородицу и Михаила (5), так с тех пор и стоят без ре-монта. В Богородице по стене одного притвора трещина пошла до самой земли, кровля вот-вот обрушится, стены со дво-ра дубьём подпираем. И это главный храм в княжьем граде! Стыдобища на все земли русские, ведь в храме архиереи святые упокоены, сам Петр-святитель погребен. Знал ли он, когда храм святой зачинал, что гробу его обрушение сводов его же детища угрожать будет!
Владыка был прав - храмы после пожаров многочисленных, без ремонта, да и от времени, в полную ветхость пришли. Строения, некогда бывшие гордостью Москвы, теперь не украсили бы и сельский погост; только-то и чести, что каменные. Успенский собор перекособочило совсем, стены его снаружи подпирали дубовыми бревнами, чтобы не обру-шились. Да и тесноваты были храмы, для княжьего града не лестные. Мозолили ветхие строения безмолвной укоризной князевы очи, как зубы гнилые - хоть в окошко не гляди.
- Знаю, знаю, отче. Самого стыд берет, да денег сейчас на новые стройки нет, - тихо молвил князь, понурив го-лову. - Перестраивать старые стены нет никакого резону, новые строить надо, прелепые и великие. Сам хочу храмы воз-вести, величию княжества Московского согласные, да казна пуста - все войны съели. Мечемся между Литвой и Ордой, да между Казанью и Крымом. И так из последних сил стараемся. Вон, смотри-ка, матушка собор Вознесения перестраи-вать кончила почти, Васька Ермолин весь камень горелый с собора оббил и поверху новым обложил (6). Так потихоньку и до Богородицы доберемся. Дай врагов московских хоть немного присмирить, и вместе возьмемся за сие правое дело.
- Спеши князь, - с жаром вступился владыка, - Ибо спасение наше в богоугодных делах!
- И насчет Новгорода не кручинься, владыка. Не дадим мы на разграбление уделов церковных. Мыслю я, вско-рости придется поступить немилосердно. Давно уж надо разорить гнездо змеиное, все никак руки не доходят, да уж вид-но, близится час, расправы граду мятежному не миновать. Дай время, отче, будет все по-твоему.
- А я отпишу новгородцам, - заметно успокоившись, добавил владыка. - Укорю их и пристыжу, пригрожу княжьим гневом и карами небесными, поддержу владыку Иону.
______________________________________________________________________________________________
(1) неумытный (устар.) - неподкупный
(2) мраз (устар.) - мороз
(3) гладу бысть (устар.) - быть голоду
(4) Иван Данилович - Иван (I) Калита, великий князь Московский (1283-1340)
(5) Богородица и Михаил - Успенский и Архангельский соборы
(6) Василий Ермолин в 1467 году закончил постройку собора Вознесенского монастыря, возводившегося 60 лет. В процессе строительства недостроенный собор сильно обгорел при пожаре.
- Во всем на меня ссылайся, владыка, на том и порешили, - подтвердил князь и поднялся с престольца, показывая, что время беседы завершилось. Пришлось подняться и митрополиту, что тот сделал с большой неохотой - он только вошел во вкус нравоучений, а князь так непочтительно прервал разговор. Филипп чинно поклонился и сунул князю руку для поцелуя, после чего пошел к выходу, бросив на прощание недовольный взгляд на дьяка Нектария. Казалось, даже мантия его шелестела сердито.
Князь вздохнул с облегчением, как только за владыкой притворилась дверь. Ему иногда чудилось, что даже воздуху ему не хватает, когда он в одной горнице со сварливым Филиппом. Злила, ох злила Ивана эта власть почти отеческая, кото-рую имел над ним митрополит. Злили речи самоуверенные, гневливость и невоздержанность в высказываниях, злило, что смело князя порицал седовласый владыка, как юнца неразумного.
Иван Васильевич знаком позвал Нектария, монах повиновался. Приказав чернецу садиться, князь спросил:
- Ну, говори, что думаешь?
Он нередко держал совет с Нектарием. Молчаливый и незаметный, чернец всегда был где-то рядом с князем, словно его тень - то в дальнем углу горницы, то за тяжелым пологом, то позади княжьего престольца, так, что присутст-вующие и не давали себе отчета, что во время беседы с князем присутствует кто-либо еще. Не бросаясь в глаза, он вел личные бумажные дела князя, выполнял поручения, которые можно было доверить только верному человеку, советовал и деликатно наставлял. Иван Васильевич приблизил чернеца пару лет назад, когда привел Нектария ко двору митрополит Феодосий, собиравшийся оставить кафедру. Владыка, утомленный долгой борьбой с греховностью и стяжательством попов приходских, совсем расхворался и собрался уйти простым чернецом в Чудов монастырь, и его прощальным даром князю было знакомство с Нектарием, прибежавшим недавно из Царьграда. Нектарий был из греков, из тех, редких ныне, кто яро выступал против папской унии. Говорил с легким акцентом, в языках был силен, знал книги старинные и толко-вал по писанию. Было ему немногим более сорока, но мудрости его хватило бы на дюжину старцев. Он сразу глянулся князю, нуждавшемся в доверенном человеке, и за два года не разочаровал его. А главное, принес он князю из Царьграда весть, сразу сделавшую их сообщниками. При дворе княжеском грека недолюбливали: мало что чужеземец, на Москве без году неделя, а уж нет к князю доверенного ближе.
- Деньги тебе нужны, князь, - промолвил Нектарий после недолгого раздумья.
- Сам знаю, - буркнул князь, - Да где изыскать их? Совсем казна опустела, впору самому себе портки чинить.
- Теперь тебе путь открыт, жених ты ныне, - понизив голос, сказал Нектарий и украдкой бросил пытливый взгляд на князя.
Князь обхватил голову руками:
- Ох, молчи, молчи чернец, тошно мне! Гореть нам в аду.
- Не кори себя князь, уж не тоскуешь ли ты за разнелюбой женой? Что сделалось, того обратно не воротишь. Значит, век ее окончен был. На отпевание, мыслю, все ж приехать надо было, а то теперь судачат, что ты, мол, мора ис-пугался.
- Ладно, что иного не судачат, - князь многозначительно глянул на чернеца. - Не мог я, брат, на нее в гробу смотреть. Ох, тошно!
- Полно, князь. Надо далее следовать. Хорошо, вовремя Полуэктова дура сварливая подвернулась.
- Да уж, не знаю, хорошо ли. Алексей Петрович Полуэктов еще отцу моему верно служил. Правда, в последнее время волю взял на советах боярских смело говорить, даром, что роду захудалого.
- Вот заодно и поучил ты его. Ничего, будет твоя воля, годков через пять обратно вернешь. И женке его впредь наука, чтоб место свое знала да со сродственниками княжескими не заедалась!
- Не рано ли наше дело великое починать? На могиле жены земля не осела, а уж женихаться?
- А ты и не женихайся. Зашлю я к кардиналису Виссариону человека надежного, из греков. Виссарион, к слову, тоже из греков будет. Говорят, разумный человек, книжный. Пусть гонец дары ему принесет, о книгах духовных по-говорит. Подкинет мыслишку, что Русь, земля обширная и богатая, в неправедной вере крещена. Колебания, дескать, тут у нас перед концом света, самое время к унии склонить. А когда у Виссариона аппетит разгорится, пусть и надо-умит тебе в невесты Зою предложить.
- Время, чернец, время! Пока до Рима твой человек добежит, пока обратно вернется… Долго ждать. Да и невес-та-то уже не первой молодости. Сколько же это ей ныне?
- Да что-то уж за двадцатый годок будет. Запасись терпением, князь. Тут с наскоку не решится. По- другому те-бе библиотеку цареградскую не заполучить.
- Эх, лучше б было невесту с преданным взять.
- На задумки твои, князь, никакого приданного не хватит. А уж если грамоту найдем, то и соборы тебе будут, и войско, и новые земли. Всё, всё будет - и казна, и слава, и величие!
- А если не найдем? Так и останусь без гроша и с перестарком в женках.
- Не может того быть, князь. Негде больше той бумаге быть. Да и знатна невеста - не найдешь знатнее: василев-сов цареградских кровь в ее жилах течет. Лучше жены для великого князя земли Московской не сыщешь.
Князь в раздумье помял подбородок.
- Ладно, давно уж решено. Как договорились, так и делай. Отсылай человека в Рим.
ПРОДОЛЖЕНИЕ