7. Духовные дети. "Если Ты есть". Мое богатство
Из моих духовных детей только двое оказали существенную материальную поддержку. Которой хватило, в общей сложности, лет на восемь. Но наибольшую благодарность испытываю не к ним.
Известную строку из песни "Мои года - мое богатство" для себя расширила бы так: "...и это богатство - люди, встреченные на пути".
Для меня это главное. Именно люди, сами по себе, а не отношения с ними. Отношения вторичны, они могут быть разными. Скажем, поэта, которому не раз давали определение "гениальный", Елену Шварц, видела всего четыре раза, и два из них в компании. Шапочное знакомство. Но для меня оно важно.
Отношения могли быть очень близкими и долгими, а потом сойти на нет. Тем не менее, они были, и их уже не вырежешь из ткани моей судьбы. Были и есть.
Из всех моих духовных детей один поистине уникален: привел в мою жизнь большую часть таких вот удивительных людей.
В первую очередь это те, о ком не раз здесь писала: Зинаида Александровна Миркина и Григорий Соломонович Померанц.
В 1985 году, в период моего недолгого диссидентства, я как-то спросила у соратников, есть ли среди правозащитников теоретики и мудрецы. Мне назвали имя: Григорий Померанц, дали почитать его самиздатские эссе. Возникло сильное желание познакомиться. Но с чем к нему придти?
Спустя три года оказалась в гостях у него и его жены, Зинаиды Миркиной. Не сама по себе, а в числе экуменической общины, к которой тогда принадлежала. И это был шок. В самом прекрасном смысле.
Через три месяца дописала свой роман - большой, автобиографический, о своих духовных поисках, падениях и прозрениях. И пришла с ним к З.А. и Г.С., попросив прочитать. Они были самыми первыми читателями. После чего начались наши близкие отношения и я попала в негласное число их "детей".
З.А. посоветовала смягчить отдельные места и поменять название на "Если Ты есть". (В моем варианте было "Тоска по подлинному".) Г.С. написал теплый отзыв и отсылал с ним роман во все издания, где имел авторитет: "Знамя", "Юность", "Московский рабочий". (И это длилось не год и не два, и в конце-концов роман был опубликован, спустя семь лет после написания, в журнале "Нева".)
Еще в рукописи с их подачи текст прочли их друзья и другие "дети", отчего у меня появились замечательные приятели и знакомые. И самая-самая любимая и близкая по "группе крови" подруга.
Из четырех Королев, о которых писала не так давно, троих привел ко мне этот роман.
Но были и потери. Правда, несравнимые с приобретениями.
Прототип главного героя был известной личностью в питерской "второй культуре", можно сазать, ее лидером: выдающийся поэт (приятель и соперник Лены Шварц), христианский философ, мыслитель. Его поклонники и ученики не простили мне, что я изобразила его не светлым и не мудрым, и никак не христианином.
Поскольку я не тусовочный человек и мало с кем общалась в этой среде, меня это не слишком расстроило.
За исключением рухнувших отношений с человеком, с которым дружили с юности. Очень дорожила этой дружбой: ведь мальчик и девочка дружат редко, значит, это настоящее, а главное - общение было высоко интеллектуальным: чтение стихов, беседы о философии, о Боге, неподдельный интерес к творчеству и мировоззрению друг друга.
Мой друг боготворил этого персонажа, считал его своим учителем и одним из лучших современных поэтов, не ниже Бродского. Естественно, обиделся за него. Написал рецензию - не для печати, для узкого круга. Сказать прямо, что это безбожная клевета, не решился и растер текст по земле, придравшись, что главная героиня занимает центральное место, в ущерб другим персонажам. (Пассаж абсолютно непростительный для литературного критика, так как уже старшеклассники знают о существовании такого жанра, как исповедь.)
Самое интересное, что отношения на этом не прекратились. Длились еще долго, но то было уже не дружбой, а чем-то иным.
Из отзывов на роман Г.С. Померанца:
1. Июнь 1989. Роман резко делит читателей на две половины. Одних он захватывает, других отталкивает. Нет середины, нет вялого одобрения стереотипов.
С первой страницы захватывает подлинность слова. Я сам пишу (правда, в совершенно другом жанре), и знаю, как трудно дается это слово, как мучает слово приблизительное, стертое, стоящее не на месте. У Созоновой слова без ошибок ставятся на место. «Стиль, как прозрачный лак, не скрывает окраски, то есть мыслей и чувств, им выражаемых». Слова Стендаля, которые я запомнил 55 лет назад, очень здесь подходят.
Я сразу поверил, что человек, так ясно видящий свои чувства, не может не придти к духовной подлинности. И что возмущение, с которым Агни относится к Колееву - не истерика брошенной женщины, а что-то другое, более глубокое. Это другое проясняется не сразу и, может быть, не всем прояснилось до конца. Но для меня фальшь Колеева в чувстве стала метафорой всей нашей фальши последних десятилетий. И тоска героини - тоска по бытийственной подлинности. Только пережитой со всей женской страстью.
У Созоновой нет никаких заранее данных оценок. Как ребенок, она все берет в рот и проверяет на вкус. Но в ней неосознанно действует правило Кришнамурти: «Если вы увидите реальность зависти так, как видите реальность кобры, вы броситесь от нее бежать, как от кобры». Агни не борется с грехом, но она осознает его, какой он есть. И ее ненависть не выдерживает, сжимается, отступает в угол. Все ближе и ближе ум Агни подходит к точке покоя, на которой душа созерцает свои страсти, не давая им помрачать разум.
В центре рассказа то, что древние называли перипетией: жгучая обида и жалость к себе уступают место сознанию собственной вины. Не в отношениях с Колеевым - с другим возлюбленным, но не все ли равно? Развитие фабулы идет по каким-то своим тайным законам. И вдруг проясняется нравственный смысл сюжета: в огне страсти перегорает помраченное сознание. Еще не сложившееся новое бытие, но становление нового. То, что резко отличает прозу Созоновой от изящных портретов женщин, остановившихся на грани пустоты и спокойно обживших край ночи. Стилистически есть что-то общее с прозрачным слогом Франсуазы Саган. Внутренне - абсолютно иное.
Чем дальше я читал, тем больше меня захватывал роман. Я нашел то, что искал: исповедь отвернувшегося поколения. Тех, кто родились в 50-е годы и оказались не в огне, не в стуже, а в болоте. Ни за что нельзя схватиться. Шагу нельзя ступить, чтобы не попасть в трясину. И не хочется никуда идти, только вглубь себя. У нас стремление вглубь пробивалось сквозь избыток истории (годы войны, террора). У них - сквозь отсутствие истории, безвременье. И от этого путь в глубину оказывался другим, борьба - с другими трудностями. Мы преодолевали ложную веру, они - отсутствие всякой веры, апатию. Как же они обошлись без испытаний, напрягавших волю, как у них сложилась привычка преодолевать страх? Я даже попытался расспросить нескольких своих молодых друзей. И вдруг этот роман, это чутье подлинного, решительно не принимающее никаких суррогатов, ни в любви, ни в науке, ни в вере… Видимо, так оно и должно было родиться - среди всеобщей фальши.
Все мои друзья - люди пожилые, научившиеся сразу отбрасывать мякину - прочли Созонову с радостью. Я не сомневаюсь, что книга найдет своих страстных и благодарных читателей, равно как и своих негодующих критиков, возмущенных ошибками молодой женщины, описанными безо всякого негодования. Многим покажется, что не стоит проверять на себе самой все давно известные заповеди. Многие просто не выносят жара, в котором сгорает эго, - с такой энергией огня, что можно обжечься. Это не социальный протест, захватывающий всех порядочных людей. Это пожар, в котором сгорает обида и ненависть, и чем сильнее огонь, тем быстрее он «попаляет» внутреннее зло, оставляя на дне души только одно: тоску по подлинному.
2. Журнал «Нева», №2 1995 Мне хотелось бы разобрать роман Александры Созоновой «Если Ты есть». Сперва он назывался «Тоска по подлинному»; название это не годилось, но именно тоска по подлинному захватила меня. Особенно запомнилось одно место; перечитывая его, убедился, что спустя три года помню почти наизусть. Агни (героиня романа) и ее друг-утешитель Митя заводят любимую песню Галича. И вдруг… «Агни потянулась к лежащей, как и все остальное, в пыли старинной тяжелой Библии. Раскрыла наугад, словно гадая. «И будете ненавидимы всеми за имя Мое, претерпевший же до конца, спасется». Интересно, если б вдруг оказалось, что произнесший эти слова в свободное от проповедей время лгал и распутничал… Мите это тоже было бы неважно, он так же держал эту книгу у изголовья?»
Это великая правда. На какой-то вершине подлинность должна быть всецелой, иначе ее просто нет. И в нашем обществе такую подлинность, даже приближение к ней, трудно найти. Действие романа происходит в последние годы застоя. Агни обходит все круги «второй культуры»: политическое диссидентство, художественное и философское подполье - и нашла только одного человека, которому совершенно поверила, Митю - да и тот спился. Агни крестится - и упирается в подробности средневекового образа веры: «Там в аду есть специальный ров для некрещеных детей и абортов. Все аборты в возрасте тридцати трех лет ждут, с укором в глазах, родителей…»
Дух доверия бесконечному и непостижимому Богу, дух надежды на светлое посмертие век за веком скрывался за мнимой точностью знаний, наподобие научных, но чуждых подлинной науке еще больше, чем подлинной вере. «Больше всего ее смущала Танина уверенность, что все, отступающие от православных догматов, пойдут в ад. Миллионы атеистов. Миллиарды иноверцев. Не православные христиане. Православные, но не воцерковленные, но - впадающие в различные ереси, но - дерзающие мыслить самостоятельно. Круг света все сужался вплоть до резкого, узкого луча, в котором оказывалась Таня, ее окружение и ее авторитеты, все же остальное тонуло во мраке. Глубоко и горестно вздыхал из мрака Лев Толстой. Страдальчески горели напряженные глаза Лермонтова. Рыдал Блок…»
Агни уходила от своей крестной Тани и от старцев, к которым ее водили, с недоумением, но они, по крайней мере, жили так, как учили. Больнее были разрывы с людьми из верующей богемы. Это какой-то паноптикум фальши. Особенно достается Колееву. Фасад христианского «гуру», поэта, барда и учителя жизни, а за фасадом - слабодушие, сластолюбие, ложь. Агни от него отшатывается с какой-то жгучей болью. Слишком поздно узнала природу инкуба. Он уже вошел в нее, и колдовские обряды, может быть, попытка истребить беса в самой себе. «Какое разное, качественно разное бывает горе. Высокое, возносящее… подобно органной музыке. И растаптывающее, дробящее душу на кровоточащие частицы. Высокое горе опрокидывает человека навзничь. И он начинает видеть небо. Предательство кладет ничком. Глазами, губами, сердцем в грязь».
Я вполне понимаю читателей книги Созоновой, которых она оттолкнула (а читатели были, и были горячие споры). Почему же я прочел книгу с захватывающим интересом? И через пять лет, решив просмотреть текст, еще раз прочел? Сквозь все пороки Агни пробивается воля, которую можно высказать словами Кришнамурти: отказаться от ложного, еще не зная истинного. Агни - огонь, в котором сгорает фальшь. Так книга задумана, и в этом есть истина, хотя есть и гордое самоутверждение…
Известную строку из песни "Мои года - мое богатство" для себя расширила бы так: "...и это богатство - люди, встреченные на пути".
Для меня это главное. Именно люди, сами по себе, а не отношения с ними. Отношения вторичны, они могут быть разными. Скажем, поэта, которому не раз давали определение "гениальный", Елену Шварц, видела всего четыре раза, и два из них в компании. Шапочное знакомство. Но для меня оно важно.
Отношения могли быть очень близкими и долгими, а потом сойти на нет. Тем не менее, они были, и их уже не вырежешь из ткани моей судьбы. Были и есть.
Из всех моих духовных детей один поистине уникален: привел в мою жизнь большую часть таких вот удивительных людей.
В первую очередь это те, о ком не раз здесь писала: Зинаида Александровна Миркина и Григорий Соломонович Померанц.
В 1985 году, в период моего недолгого диссидентства, я как-то спросила у соратников, есть ли среди правозащитников теоретики и мудрецы. Мне назвали имя: Григорий Померанц, дали почитать его самиздатские эссе. Возникло сильное желание познакомиться. Но с чем к нему придти?
Спустя три года оказалась в гостях у него и его жены, Зинаиды Миркиной. Не сама по себе, а в числе экуменической общины, к которой тогда принадлежала. И это был шок. В самом прекрасном смысле.
Через три месяца дописала свой роман - большой, автобиографический, о своих духовных поисках, падениях и прозрениях. И пришла с ним к З.А. и Г.С., попросив прочитать. Они были самыми первыми читателями. После чего начались наши близкие отношения и я попала в негласное число их "детей".
З.А. посоветовала смягчить отдельные места и поменять название на "Если Ты есть". (В моем варианте было "Тоска по подлинному".) Г.С. написал теплый отзыв и отсылал с ним роман во все издания, где имел авторитет: "Знамя", "Юность", "Московский рабочий". (И это длилось не год и не два, и в конце-концов роман был опубликован, спустя семь лет после написания, в журнале "Нева".)
Еще в рукописи с их подачи текст прочли их друзья и другие "дети", отчего у меня появились замечательные приятели и знакомые. И самая-самая любимая и близкая по "группе крови" подруга.
Из четырех Королев, о которых писала не так давно, троих привел ко мне этот роман.
Но были и потери. Правда, несравнимые с приобретениями.
Прототип главного героя был известной личностью в питерской "второй культуре", можно сазать, ее лидером: выдающийся поэт (приятель и соперник Лены Шварц), христианский философ, мыслитель. Его поклонники и ученики не простили мне, что я изобразила его не светлым и не мудрым, и никак не христианином.
Поскольку я не тусовочный человек и мало с кем общалась в этой среде, меня это не слишком расстроило.
За исключением рухнувших отношений с человеком, с которым дружили с юности. Очень дорожила этой дружбой: ведь мальчик и девочка дружат редко, значит, это настоящее, а главное - общение было высоко интеллектуальным: чтение стихов, беседы о философии, о Боге, неподдельный интерес к творчеству и мировоззрению друг друга.
Мой друг боготворил этого персонажа, считал его своим учителем и одним из лучших современных поэтов, не ниже Бродского. Естественно, обиделся за него. Написал рецензию - не для печати, для узкого круга. Сказать прямо, что это безбожная клевета, не решился и растер текст по земле, придравшись, что главная героиня занимает центральное место, в ущерб другим персонажам. (Пассаж абсолютно непростительный для литературного критика, так как уже старшеклассники знают о существовании такого жанра, как исповедь.)
Самое интересное, что отношения на этом не прекратились. Длились еще долго, но то было уже не дружбой, а чем-то иным.
Из отзывов на роман Г.С. Померанца:
1. Июнь 1989. Роман резко делит читателей на две половины. Одних он захватывает, других отталкивает. Нет середины, нет вялого одобрения стереотипов.
С первой страницы захватывает подлинность слова. Я сам пишу (правда, в совершенно другом жанре), и знаю, как трудно дается это слово, как мучает слово приблизительное, стертое, стоящее не на месте. У Созоновой слова без ошибок ставятся на место. «Стиль, как прозрачный лак, не скрывает окраски, то есть мыслей и чувств, им выражаемых». Слова Стендаля, которые я запомнил 55 лет назад, очень здесь подходят.
Я сразу поверил, что человек, так ясно видящий свои чувства, не может не придти к духовной подлинности. И что возмущение, с которым Агни относится к Колееву - не истерика брошенной женщины, а что-то другое, более глубокое. Это другое проясняется не сразу и, может быть, не всем прояснилось до конца. Но для меня фальшь Колеева в чувстве стала метафорой всей нашей фальши последних десятилетий. И тоска героини - тоска по бытийственной подлинности. Только пережитой со всей женской страстью.
У Созоновой нет никаких заранее данных оценок. Как ребенок, она все берет в рот и проверяет на вкус. Но в ней неосознанно действует правило Кришнамурти: «Если вы увидите реальность зависти так, как видите реальность кобры, вы броситесь от нее бежать, как от кобры». Агни не борется с грехом, но она осознает его, какой он есть. И ее ненависть не выдерживает, сжимается, отступает в угол. Все ближе и ближе ум Агни подходит к точке покоя, на которой душа созерцает свои страсти, не давая им помрачать разум.
В центре рассказа то, что древние называли перипетией: жгучая обида и жалость к себе уступают место сознанию собственной вины. Не в отношениях с Колеевым - с другим возлюбленным, но не все ли равно? Развитие фабулы идет по каким-то своим тайным законам. И вдруг проясняется нравственный смысл сюжета: в огне страсти перегорает помраченное сознание. Еще не сложившееся новое бытие, но становление нового. То, что резко отличает прозу Созоновой от изящных портретов женщин, остановившихся на грани пустоты и спокойно обживших край ночи. Стилистически есть что-то общее с прозрачным слогом Франсуазы Саган. Внутренне - абсолютно иное.
Чем дальше я читал, тем больше меня захватывал роман. Я нашел то, что искал: исповедь отвернувшегося поколения. Тех, кто родились в 50-е годы и оказались не в огне, не в стуже, а в болоте. Ни за что нельзя схватиться. Шагу нельзя ступить, чтобы не попасть в трясину. И не хочется никуда идти, только вглубь себя. У нас стремление вглубь пробивалось сквозь избыток истории (годы войны, террора). У них - сквозь отсутствие истории, безвременье. И от этого путь в глубину оказывался другим, борьба - с другими трудностями. Мы преодолевали ложную веру, они - отсутствие всякой веры, апатию. Как же они обошлись без испытаний, напрягавших волю, как у них сложилась привычка преодолевать страх? Я даже попытался расспросить нескольких своих молодых друзей. И вдруг этот роман, это чутье подлинного, решительно не принимающее никаких суррогатов, ни в любви, ни в науке, ни в вере… Видимо, так оно и должно было родиться - среди всеобщей фальши.
Все мои друзья - люди пожилые, научившиеся сразу отбрасывать мякину - прочли Созонову с радостью. Я не сомневаюсь, что книга найдет своих страстных и благодарных читателей, равно как и своих негодующих критиков, возмущенных ошибками молодой женщины, описанными безо всякого негодования. Многим покажется, что не стоит проверять на себе самой все давно известные заповеди. Многие просто не выносят жара, в котором сгорает эго, - с такой энергией огня, что можно обжечься. Это не социальный протест, захватывающий всех порядочных людей. Это пожар, в котором сгорает обида и ненависть, и чем сильнее огонь, тем быстрее он «попаляет» внутреннее зло, оставляя на дне души только одно: тоску по подлинному.
2. Журнал «Нева», №2 1995 Мне хотелось бы разобрать роман Александры Созоновой «Если Ты есть». Сперва он назывался «Тоска по подлинному»; название это не годилось, но именно тоска по подлинному захватила меня. Особенно запомнилось одно место; перечитывая его, убедился, что спустя три года помню почти наизусть. Агни (героиня романа) и ее друг-утешитель Митя заводят любимую песню Галича. И вдруг… «Агни потянулась к лежащей, как и все остальное, в пыли старинной тяжелой Библии. Раскрыла наугад, словно гадая. «И будете ненавидимы всеми за имя Мое, претерпевший же до конца, спасется». Интересно, если б вдруг оказалось, что произнесший эти слова в свободное от проповедей время лгал и распутничал… Мите это тоже было бы неважно, он так же держал эту книгу у изголовья?»
Это великая правда. На какой-то вершине подлинность должна быть всецелой, иначе ее просто нет. И в нашем обществе такую подлинность, даже приближение к ней, трудно найти. Действие романа происходит в последние годы застоя. Агни обходит все круги «второй культуры»: политическое диссидентство, художественное и философское подполье - и нашла только одного человека, которому совершенно поверила, Митю - да и тот спился. Агни крестится - и упирается в подробности средневекового образа веры: «Там в аду есть специальный ров для некрещеных детей и абортов. Все аборты в возрасте тридцати трех лет ждут, с укором в глазах, родителей…»
Дух доверия бесконечному и непостижимому Богу, дух надежды на светлое посмертие век за веком скрывался за мнимой точностью знаний, наподобие научных, но чуждых подлинной науке еще больше, чем подлинной вере. «Больше всего ее смущала Танина уверенность, что все, отступающие от православных догматов, пойдут в ад. Миллионы атеистов. Миллиарды иноверцев. Не православные христиане. Православные, но не воцерковленные, но - впадающие в различные ереси, но - дерзающие мыслить самостоятельно. Круг света все сужался вплоть до резкого, узкого луча, в котором оказывалась Таня, ее окружение и ее авторитеты, все же остальное тонуло во мраке. Глубоко и горестно вздыхал из мрака Лев Толстой. Страдальчески горели напряженные глаза Лермонтова. Рыдал Блок…»
Агни уходила от своей крестной Тани и от старцев, к которым ее водили, с недоумением, но они, по крайней мере, жили так, как учили. Больнее были разрывы с людьми из верующей богемы. Это какой-то паноптикум фальши. Особенно достается Колееву. Фасад христианского «гуру», поэта, барда и учителя жизни, а за фасадом - слабодушие, сластолюбие, ложь. Агни от него отшатывается с какой-то жгучей болью. Слишком поздно узнала природу инкуба. Он уже вошел в нее, и колдовские обряды, может быть, попытка истребить беса в самой себе. «Какое разное, качественно разное бывает горе. Высокое, возносящее… подобно органной музыке. И растаптывающее, дробящее душу на кровоточащие частицы. Высокое горе опрокидывает человека навзничь. И он начинает видеть небо. Предательство кладет ничком. Глазами, губами, сердцем в грязь».
Я вполне понимаю читателей книги Созоновой, которых она оттолкнула (а читатели были, и были горячие споры). Почему же я прочел книгу с захватывающим интересом? И через пять лет, решив просмотреть текст, еще раз прочел? Сквозь все пороки Агни пробивается воля, которую можно высказать словами Кришнамурти: отказаться от ложного, еще не зная истинного. Агни - огонь, в котором сгорает фальшь. Так книга задумана, и в этом есть истина, хотя есть и гордое самоутверждение…