Во время финальных титров, сидя в пустом зале во мне боролись два чувства - морального удовлетворения и отчаяния.
Первое возникло от приятной мысли, что Кроненберг показал зрителем жопу. Его пустили на большой экран, даже не знаю как это произошло, но он пролез в эту нишу. Она его не изменила, он остался верен себе: Видеодром, Автокатастрофу и Космополис делал один человек. В сегодняшнем кинематографе, где большой экран захвачен синтетическим барахлом без искренности и прошлого, эмоций и хоть сколько-нибудь человеческого, это как глоток воздуха. В таких условиях любое отступление от жесткого голливудского (или даже косящего под голливудского) стандарта, начинает восприниматься как откровение. Кроненберг, ещё Херцог, последние фрики уходящей эпохи.
Отчаяние было вызвано тем реальным апокалипсисом, в который погрузил наш режиссер. Это уже не Земля, но это ещё не ад. Мы на полдороги, но не смотря ни на что едем туда с упорством безумца. Это ощущение было бы не таким сильным, если бы не огромное количество появившихся в последнее время лент подобного толка.
Мир кривых зеркал, населенный соответствующими персонажами.
Стыд, Кожа в которой я живу, В бездну, Мой брат Том как признаки упадка, обрушения или искажения социальных связей между людьми. И сейчас я говорю об ощущении художников времени.