Лесной институт и Спасская мыза
Предлагаю вашему вниманию несколько необычное описание района современной площади Мужества, относящееся к 1845 году. Речь пойдет о местности вокруг Лесного института и Спасской мызы, которая и находилась на территории нынешнего завода «Красный октябрь». Это рассказ для детей, он рассчитан на детское восприятие, собственно, поэтому и не появлялся еще перед широкой современной публикой. Ссылку на него я нашел в замечательной статье Галины Николаевны Зеляниной «GENIUS LOCI Петра Плетнева» (ее можно легко найти в интернете). Рассказ построен в виде письма тринадцатилетней девочки Маши своему брату Евгению, в котором рассказывается о том, как они с «маменькой» проводят лето на даче, расположенной на Спасской мызе. Надеюсь, несмотря на всю свою специфику, для кого-то это описание может быть любопытным.
Рассказ был напечатан в журнале, заглавие которого само по себе любопытно: «Звездочка, журнал для детей младшего возраста, посвященный благородным Воспитанницам Институтов Ея Императорского Величества издаваемый Александрою Ишимовой» (номер 4 за 1845 год).
Подписи под рассказом не было, поэтому, скорее всего, автором является сама Александра Осиповна Ишимова (1804 - 1881) - русская детская писательница, переводчица, издательница. Сейчас широкой публике она известна более тем, что последнее в жизни письмо Пушкина было адресовано именно ей. В ней поэт высоко отозвался о написанной Ишимовой «Истории для детей».
Рассказ состоит из двух частей: письмо Маши Евгению и ответное письмо Евгения Маше. Ответное письмо я опускаю.
По большей части старую орфографию и пунктуацию я правил, оставляя ее только в редких «атмосферных» случаях.
После текста рассказа привожу небольшие комментарии.
Переписка сестры с братом
Маша Далина к брату своему, Евгению
Спасская мыза, 15 июля 1845
С большим удовольствием принимаюсь писать к тебе, милый Евгений! Маменька прекрасно вздумала, чтобы я переписывалась с тобою, и переписывалась дельно, а не так, как два года тому назад, когда ты ездил в деревню с дедушкой. Помнишь, что за уморительные письма были у меня тогда! Сколько чернильных пятен, сколько ошибок! Конечно, два года - не безделица! Мне было тогда только одиннадцать лет. Теперь же - какая разница! Тринадцатилетняя девочка стоит 17-летнего мальчика, говорит наш добрый Карл Андреевич, и всегда прибавляет к этому: «Машенька должна быть у нас теперь умненькая девочка: она должна уже размышлять о жизни, а куклами не заниматься более». - Не думай, чтобы такие слова нашего милого доктора пугали меня: совсем нет, благодаря маменьке я не то, что глупенькая Соня, которая называет скучным все, что не походит на какую-нибудь игру, - и боится не только таких занятий, где должно все обдумывать, но даже книг, в которых мысли уже готовы, и стоит только читать их со вниманием. Нет, сохрани меня Бог быть такою смешною: хотя я не могу еще понять теперь в полной мере как весело размышлять самой, но верю маменьке, которая говорит, что нет человека несчастнее того, кто живет, не размышляя ни о чем. Она говорит также, что моя голова лучше, нежели у многих других детей моих лет, и что наша переписка очень поможет мне усовершенствоваться в размышлениях: записывать свои замечания о том, что видишь или слышишь, очень полезно. О тебе говорить нечего: ты всегда слыл у нас таким умником, что, верно, тебе не было никакого труда научиться размышлять. И я надеюсь поумнеть от твоих писем. Итак, начнем же. Я знаю, что ты, занимаясь своим ученьем, не можешь много писать, но все-таки ты опишешь мне что-нибудь из редкостей Царского села, или, пожалуй, пиши мне письма с какими-нибудь благоразумными наставлениями, до которых ты охотник, мой любезный братец, и за которые мне случалось иногда дуться немножко, но теперь обещаю тебе исправиться в этом случае. Ведь ты у нас через несколько месяцев кончишь совсем свое ученье - так мы уж заранее преклоняемся перед твоими знаниями и готовы все слушаться тебя во всем, особливо Любенька: она, кажется, уже теперь сделала тебя профессором и восхищается, что ты будешь учить ее Латинскому языку. Вот смешная девочка! Она любит приниматься за все с жаром, который так скоро проходит, что еще до сих пор нельзя узнать, что более всего она любит, кроме кукол, которые, кажется, никогда не перестанут восхищать ее.
Но возвратимся к нашей переписке: итак, ты будешь меня учить, а я буду рассказывать тебе о нашей милой даче, где мы так все живем с маменькой, Любенькой и Сашей. Нам недостает только тебя, дедушки и бабушки - тогда мы могли бы назваться самыми счастливыми людьми. Карл Андреевич бывает у нас каждый день, потому что он проводит лето здесь же, в соседстве нашем, у своих родственников, и приходит к нам всякое утро часа на два. А ты знаешь, как мы любим его, и с каким весельем мы встречали его и в городе. Верно, ты позавидуешь нам в этом, хотя и живешь в чудесном Царском Селе.
Однако же пора мне приступить к делу - как говорит часто дедушка. Так как здешние места тебе совершенно незнакомы, и был здесь только один раз, и то еще в Великий пост, когда мы ездили нанимать нашу дачу, то я намерена описать тебе, как следует, нашу Спасскую мызу. Кстати, я выслушала вчера, как один из гостей наших рассказывал за обедом маменьке всю историю здешних мест. Между ними важнее всего - ведь не Спасская мыза - а сосед ее - Лесной Институт, со всеми принадлежащими к нему садами, рощами, парками и самыми прелестными темными дорожками в лесу. Хотя эти дорожки проще всего, а пожалуй, другие скажут и хуже всего - но я очень люблю их, потому мне хочется поговорить о них прежде нежели о чем-нибудь другом. Вообрази аллеи по большей части из высоких-высоких сосен, но так хорошо осененные сверху зеленью, что в них ходишь точно в узеньких зеленых комнатках, с тою разницею, что ни в какой комнате не дышишь таким прекрасным воздухом, как тут. По обеим сторонам этих аллей виден лес, чистый, свежий, можно сказать даже прозрачный, потому что красивые сосенки и от природы очень чисто растут у корня, а здесь еще живут сотни учеников Лесного Института, которые смотрят за ними, вообще за всеми деревцами, и к природной красоте их прибавляют все, чем только можно улучшить природу. И потому трудно рассказать тебе, как хорошо зеленеет и цветет здесь всякое местечко. Кроме моих любимых аллеек в саду Институтском, я хотела бы показать тебе парк его, где сделаны аллеи большие и такие широкие, что в них могут, я думаю, ехать рядом две коляски. Но здесь еще нет этого: здесь гуляют только пешком. Эти прекрасные аллеи усажены по обеим сторонам разными кустарниками, за которыми имеют надзор также воспитанники Института. Мы всякий день любуемся порядком, в котором рассажены все эти растения, и заботливостию, с которою, как видно, ходят за ними: нет ни одной сухой веточки, и можно сказать даже, ни одного поблекшего листочка. Подле аллей зеленеют не только ряды молодых кустарников разного рода и разных стран, но даже целые довольно большие пространства, засеянные дубами, каштанами, кленами, тополями, липами. Эти пространства, покрытые молоденькими деревцами, едва на пол-аршина поднявшимися из земли, походят на какие-то необыкновенные поля. Есть одно особенно прелестное местечко в парке Лесного Института: небольшая, но довольно высокая гора, обделанная в круглую площадку, с которой можно любоваться всею окрестностью.
yПрелестная картина! У ног своих видишь ковер прекрасной зелени; за ним, с левой стороны лежит желтою лентою прекрасно устроенная дорога к Лесному Институту, а за нею, совсем в другом направлении, тянется большая дорога, унизанная дачами и разными большими и маленькими строениями. Вдали над этими строениями возвышаются кресты и купола церквей Петербургских, и между ними, как яркое солнышко, блестит высокая глава собора Исаакиевского. Когда сидишь на этой горке, где поставлены круглые белые скамейки, то можно почти позабыться и думать, что смотришь на какой-нибудь вид в панораме, в которой мы, помнишь, были весною у Александринского театра. Может быть, ты посмеешься над необыкновенною живостию моего воображения, которое могло так удивительно перенесть в маленькое стеклышко панорамы огромную живую картину; но уверяю тебя, что миг показалось так в один вечер, сама не знаю от чего… может быть , от того, что я необыкновенно задумалась тогда. Как бы то ни было, только я чуть было не вообразила себя в панораме, и опомнилась не прежде, как в то время, когда вдруг раздался звон колокола в церкви Институтской. Это была всенощная у воспитанников. Церковь их в самом доме Института, построенного на том возвышении, которого часть составляет и хорошенькая гора - панорама моя. Колокол разбудил меня от моей мечтательности, но я никому не сказала о ней: маменька разговаривала в это время с одной дамою, которая гуляла вместе с нами, а с дочерью этой дамы, девочкою моих лет, которая очень желает сделаться моею приятельницею, я не хотела поделиться моею приятною задумчивостью: она бы не поняла ее, потому что хотя и добрая девочка, но кажется, недальнего ума.
И так, не говоря никому ни слова, я продолжала наслаждаться красотами прекрасность ландшафта и не могла не удивляться моей новой приятельнице, Катеньке, которая, видя, что я не очень говорлива с нею, отстала от меня и пустилась болтать с Любенькой об ее новой кукле. Смешные девочки! Он не умолкали об этом вздоре все остальное время прогулки нашей.
Но оставим их. Вот я уже показала тебе несколько и сады, и парки, и лес Институтские. Перед самым парком выстроена целая улица дач на земле, проданной Институтом же разным владельцам, а за этими дачами и наша Спасская мыза. Прежде всего ты увидишь сад ее, который очень велик и некогда бывал очень хорош, потому что вчерашний гость наш сказывал, что когда-то, очень давно, кажется еще при Императрице Екатерине, этот сад и вся Спасская мыза принадлежали какому-то знатному господину. Теперь же мало осталось следов прежней пышности. Сад хоть и велик, и хорош, но уж нет в нем ни цветов, ни мраморных статуй, которые, верно, бывали прежде. Большая часть домиков в саду также очень просты, а иные даже и очень стары. Лучше всего мне нравится деревенька за садом, в которой живут мужички, принадлежащие к мызе. Маленькие домики с маленькими же палисадниками впереди: так мило! А посредине деревеньки есть и хорошенькая ферма, где продаются прекрасные сливки и молоко. Летом все эти домики отдаются в наем, и хозяева их живут кое-где, в чуланчиках или сараях своих.
Вот тебе, милый Евгений, довольно подробное описание наших прекрасных мест. Не правда ли, ты заметил здесь, что я уже умею немножко рассуждать и порядочно описывать? Не подумай, что я хвастаю этим уменьем - нет, право, я и не думаю хвастать, а мне очень весело, что я пишу не шутя большое письмо, и что в этом письме есть род маленького интересного рассказа. Я уверена, что маменька похвалит его, а бабушка скажет: «Ай-да Маша, умница моя, мастерица писать». А ведь маменька сказала, - ты помнишь Евгений, - что если я хорошо буду писать мои письма к тебе, то она прочитает их в одно после-обеда вторника всем дяденькам, тётеньке и кузинам. Как будет это весело! Я уж теперь слышу, как дяденька Николай Иванович называет меня будущей писательницей! . . . Ах как весело! как весело, милый Евгений. Однако, если я всегда буду так болтлива в письмах и на словах, как была до сих пор, то не попасть мне в хорошие писательницы, - говорит маменька, смеясь над моими литературными замыслами. Но я буду теперь не шутя стараться останавливать себя от этого недостатка, ты увидишь, потому что . . . скажу тебе по секрету - потому что мне очень, очень хочется быть писательницей!
Ах! какую важную ошибку сделала будущая писательница: почти окончила описание свое, а не сказала, где лежат описанные места, а ты, может быть, и не помнишь об этом. В таком случае скажу тебе, что все они находятся на Выборгской стороне: Институт построен на горе, по Парголовской дороге, очень близко заставы, а Спасская мыза за ним, еще повыше от дороги. Впрочем, чтоб узнать дорогу к нам, стоит только сесть в дилижанс Спасский, который несколько раз в день ездит от Гостиного Двора к нам на мызу, и от нас опять к Гостиному двору. Прекрасная выдумка - этот дилижанс. К нам ездят много гостей в нем. А Карл Андреевич каждый день в нем катается. Мы часто ходим встречать и провожать его туда и всегда любуемся этой чудесной огромной каретой. Она останавливается почти у самой часовни Спасской, а мы живем против часовни. Тут же вход и в тот большой сад, о котором говорила. В нем замечательнее всего одна большая аллея широкая, длинная и красивая, как будто в Летнем саду. На конце ее к другому выходу из сада есть маленький домик, старенький и простенький, в котором живет кондитер, откупающий весь сад, и нанимающий для него по воскресеньям музыкантов. С 6-ти часов вечера, они играют часто до 12-го часа ночи. Как весело слушать музыку в саду! Я так люблю это! Так и хочется танцевать! Особливо, когда видишь, что другие танцуют.
«Как! танцуют в саду?» - верно ты спросишь. Да, в саду - и танцуют, как будто в зале. Ну, признаюсь, уж так я бы не желала танцевать. Вообрази: против кондитерской, на берегу пруда, сделан на траве пол из досок, обнесенный перилами и уставленный шестами, к которым, во время темных вечеров прикрепляются лампы. И кто бы ты думал танцует тут? Дети: мальчики и девочки лет 10, 11, 12. Сначала мне было понравилось это так, что я и сама хотела бы протанцевать хоть одну Польку, но когда я услышала, что говорила об этих танцах маменька с Карлом Андреевичем, то нет, никак не хочу! И в самом деле, и маменька и Карл Андреевич правы: как можно маленьким девочкам танцевать перед целою толпою незнакомых людей, не только одною толпою, но можно сказать, перед несколькими толпами народа, который гуляет в саду. Ведь всякий, кто хочет, подойдет, остановится и смотрит, так что наконец наберется столько зрителей, что дети, которые танцуют, не видят вокруг себя ничего, кроме лиц, смотрящих на них, да верхушек деревьев. Это бы еще ничего, что смотрят, - я даже люблю, если на меня смотрят, когда я
танцую: как-то гораздо веселее танцевать - но вот что гадко: маменька говорит, что дети делаются от того несносными: они начинают любить, чтобы их хвалили и за танцы, и за платья их; они стараются перещеголять друг друга в том и другом, а все это - говорит маменька - зарождает очень дурное чувство: тщеславие. Ты, верно, знаешь, милый Евгений, что оно значит, но я только теперь услышала о нем и очень боюсь: нет ли уже у меня немножко этого тщеславия, потому что с тех пор, как я танцевала в маменькины именины качучу, я очень полюбила танцевать при других и в таком прелестном наряде, какой был у меня тогда. Обыкновенные танцы наши по вторникам уже вовсе не кажутся мне такими веселыми, как прежде. Ведь это что-нибудь да значит? Не правда ли, Евгений? Пожалуйста, отвечай мне скорее; я никак не хочу быть тщеславной девочкой, ведь это, значит, быть хуже тех, у которых нет этого недостатка, а я желала бы ни в чем не быть хуже других. Вот что еще несносно в тщеславии: оно смешно! А может ли быть что-нибудь досаднее, когда над тобой смеются? Карл Андреевич так и хохотал, когда смотрел тут на одну девочку, которая очень важно танцевала и поглядывала исподлобья на все стороны - смотрят ли на нее? Ах, милый Евгений! как страшно мне было слушать этот смех; я думала в эту минуту, что может быть, надо мной также кто-нибудь смеялся, когда я танцевала качучу. Это мучит меня. Я не могу утешаться тем, что меня хвалили тогда: и эту девочку, над которой смеялся Карл Андреевич, также хвалили многие, но видно не все понимают за что можно хвалить: ведь не все люди одинаково умны, а весело, когда нас хвалят такие умные люди, как Карл Андреевич. Меня очень огорчила мысль о том, что может быть и надо мной смеялись, пока ты, мой милый советник, не успокоишь меня, что в сердце моем еще нет тщеславия, я не могу продолжать описания нашей дачной жизни. Ведь ты знаешь, что я не могу беспрестанно заниматься им: маменька отделила мне от уроков моих только один час времени на переписку с тобою, и вот я писала это письмо несколько дней, и кончила сегодня, а вчера я видела эти танцы и слышала рассуждения Карла Андреевича о них, с тех пор, право, не могу быть спокойна, тем более, что не один Карл Андреевич, но и маменька так много говорила об этом несносном тщеславии. Знаешь ли, что хочет она сделать? Познакомиться с маменьками тех детей, которые танцуют в саду, и посоветовать им танцевать тут самим, вместо детей, и разве изредка поставить их вместе с собою в кадриль: «Тогда», - говорит она, - «это будет настоящее удовольствие для всех; удовольствие, которое в большом обыкновении в тех садах, где лечатся минеральными водами, и которое очень кстати в летний вечер во всяком саду: тогда уж никто не будет танцевать на выставку, никто не испортит сердца своего тщеславием, потому что танцевать будут взрослые, которые понимают, как смешно и глупо тщеславие; а дети, бедные дети могут испортить в один такой вечер невинные сердца свои так, что и не поправишь скоро. Ах! Правду говорит маменька! Прощай, милый Евгений. Мне грустно. Твоя Маша.
Комментарии
Александра Осиповна Ишимова входила в самый ближний круг Петра Александровича Плетнева (1792 - 1865/1866) - русского литературного критика, поэта и журналиста, друга А. С. Пушкина, профессора словесности и позднее ректора Санкт-Петербургского университета. Она была наставницей и воспитательницей дочери Плетнева - Ольги (1830 - 1852). После смерти матери в 1839 году Ольга до 18 лет жила именно с Александрой Осиповной. Около 30 лет Плетнев снимал летом дачу на Спасской мызе, вместе с ним жили Александра Осиповна с Олей. Поэтому описание Лесного, приведенное в рассказе, составлено на основе собственного и многолетнего опыта проживания здесь.
Интересно, что и возраст Маши из рассказа - 13 лет, почти совпадает с возрастом Оли летом 1845 года: ей только в мае исполнилось 15 лет.
Упоминаемый в рассказе «доктор Карл Андреевич» тоже имеет реального прототипа. Наверняка, он «списан» с Христиана Андреевича Нордстрема (1818 - 1885) - в будущем доктора медицины, профессора ветеринарии. Нордстрем был большим поклонником физических упражнений, правильного образа жизни и лечения холодной водой.
Немного об описываемых приметах местности.
1. «…в парке Лесного Института: небольшая, но довольно высокая гора…» - местонахождение этой горы легко определить, пользуясь подсказкой из книги С.А. Безбаха «Лесной»:
«…Местность между дорогой в Институт и М. Спасской ул. имеет устройство близкое к современному нам, только по линии улицы показана площадь, засаженная деревьями. Пруд и горка перед ним 5) тогда уже существовали».
Сноска 5):
«В 1917 г. в горке были похоронены погибшие в октябрьские дни, а в 1925 г. пруд был засыпан в связи с приведением в порядок местности вокруг могилы».
То есть, горка с круглой площадкой находилась там, где сейчас расположен памятник героям Октябрьской революции и именные могилы рядом с ним.
На карте из Библиотеки РАН, относящейся приблизительно к 40-м годам 19-го века, видны и горка, и пруд возле нее. Я обозначил их оранжевым кружком.
План дачи Лесного и Межевого института, приблизительно 40-е годы XIX века
2. На той же карте обозначил аллею в саду Спасской мызы. В тексте письма Маши:
«…мы живем против часовни. Тут же вход и в тот большой сад, о котором говорила. В нем замечательнее всего одна большая аллея широкая, длинная и красивая, как будто в Летнем саду. На конце ее к другому выходу из сада есть маленький домик, старенький и простенький, в котором живет кондитер, откупающий весь сад, и нанимающий для него по воскресеньям музыкантов».
Часовня располагалась приблизительно на месте, где на площади Мужества сейчас стоит Круглая баня.
Полагаю, что аллея, ведущая к другому выходу из сада - это та, которую на карте я обозначил красным пунктиром.
3. В тексте рассказа:
«…Да, в саду - и танцуют, как будто в зале. Ну, признаюсь, уж так я бы не желала танцевать. Вообрази: против кондитерской, на берегу пруда, сделан на траве пол из досок, обнесенный перилами и уставленный шестами, к которым, во время темных вечеров прикрепляются лампы».
Вероятно, «танцпол» находился на участке, который я обвел красным кружком или где-то рядом.