Элеонора Шифрин. "Авраам Шифрин. Воспоминания. О засылке книг в СССР - 1"
5 марта исполнилось 19 лет с момента ухода моего мужа Авраама Шифрина из физического мира. Из того мира, который в еврейской традиции именуется миром действия - в отличие от более тонких миров, от мира Правды, где мы "перевариваем" приобретенный на протяжении физической жизни опыт, оценивая свои поступки, радуясь одним из них и тяжко страдая из-за других, чтобы, придя в следующем воплощении, исправить совершенные ошибки.
Жизнь очень рано поставила Авраама перед выбором между Добром и Злом, и он сделал свой выбор раз и навсегда. Ему было 14 лет, когда по доносу соседа был арестован его отец, Исаак Шифрин, инженер-строитель, добросовестно служивший советской власти и строивший промышленные предприятия по всей стране. Как стало известно годы спустя, его отправили на Колыму. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в "органы", она рассказала Аврааму и его старшей сестре Рахели, что ей предлагают. Втроем они решили, что на подлость - даже ради спасения отца - идти нельзя.
Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, навсегда превратив Авраама в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. Став убежденным антисоветчиком, он поклялся отомстить советской власти за отца. Тогда неравенство сил еще не осознавалось мальчишкой как непреодолимое препятствие - впоследствии, уже на вполне осознанном уровне, взрослый Авраам строил свою жизнь на основе принципа: «Сделай все, что в твоих силах, остальное - в руках Всевышнего».
Борьбе с советской властью, которая впоследствии переплелась с борьбой за право евреев на выезд из СССР, а после его собственного выезда - с борьбой против проникновения яда коммунистических идей в страны "свободного мира", была посвящена вся жизнь Авраама. Скидок он себе при этом не делал никаких, поблажек истерзанному телу после фронтовых ранений и тяжелейшего лагерного срока не давал, на компромиссы не шел.
Предлагаемый отрывок из его воспоминаний описывает один из эпизодов этой борьбы. Под моим давлением он однажды наговорил это на магнитофонную пленку.
* * *
Когда в августе 1970 г. я прилетел из СССР в Израиль, меня встречало много друзей. Среди них были те, с кем я общался еще в Одессе и в Москве. Среди них уже и те, кто отсидел свой срок в лагерях и приехал раньше меня. Поэтому я сразу окунулся в знакомую среду. Но среди встречавших были и "незнакомые знакомые": те, с кем я контачил в Израиле, те, с кем я общался письменно и через своего посыльного Юзика Эрлиха, который систематически ездил из Одессы в Вену, отвозил мои документы, привозил мне кое-что. Поэтому мне было, конечно, очень приятно увидеть их вживую. (Cтатья Авраама Шифрина «Смерть героя» об умершем тогда Ю. Эрлихе была опубликована в “Вести-2”, 15.10.97 и доступна для прочтения в рубрике «История алии» на интернет-сайте «Седьмого канала - прим. ред.) Среди них был, конечно, Авраам Коэн и его жена Шошана (теперь уже оба покойные - прим. Э. Ш.), которые постоянно встречали моего посыльного и отправляли его в Одессу. Среди них был Нехемия Леванон, который был для меня таинственной личностью, стоявшей за спиной Авраама Коэна как руководитель всей нелегальной работы в Израиле. Встретили они меня очень тепло, и я был, конечно, тронут всем этим. Были среди приехавших в Лод (так тогда назывался международный аэропорт им. Бен-Гуриона - прим. Э.Ш.) и (погибший в 1993 г. от рук террористов - Э.Ш.) Мордехай Лапид, и Давид Хавкин (скончавшийся в Иерусалиме в 2013 г. - Э.Ш.), с которыми я общался в Советском Союзе.
Опыт работы в Советском Союзе был не столь длительный, как богатый по насыщенности. Начиная с 1948 г., там проявились все те люди, которые так или иначе мечтали об Израиле как о будущей Родине. Я помню, что в Москве у меня было несколько друзей, с которыми я в 1948 г. обсуждал этот вопрос очень активно: "А почему Израиль, почему он так назван?"
Мы были страшно невежественны, считая, что имя этой страны - "Палестина".
Почему Израиль? И никто нам на эти вопросы ответить не мог. Мы пытались в библиотеках и у знакомых искать какие-то материалы, их было очень мало, очень. Помню, что одним из наших первых документов была поэма Маргариты Алигер "Евреи", в которой она спрашивала: "Кто же мы такие - мы, евреи?" Она говорила: "Я хочу спросить у Эйнштейна и Маркса, почему нас преследуют и уничтожают". В ответ она - все мы - получили поэму Эренбурга, в которой он очень сильно и эмоционально говорил на эту тему. "... и людская кровь заговорила в смертный час на разных языках..." Это все нас очень будоражило, давало пищу для размышлений, но не давало ответов на конкретные вопросы, не давало информации, которая нужна была, как воздух. В Ленинской библиотеке еще можно было кое-что достать, и мы доставали и читали. Мы воровали оттуда карты Израиля, фотографировали их... Мы же ничего не знали об этой стране!.. Вот с этим багажом родилась первая группа, с которой я общался в Москве: Семен Зискис, кинематографист, ныне покойный, Дима Вайн, офицер, работавший в военкомате, Люба Гольц, работник прокуратуры... И всего-то нас было каких-то 5-6 человек, но нам доставляло громадное удовольствие встречаться и обсуждать эти вопросы и думать - что будет, как будет, почему будет...
Потом произошла трагическая история, когда Голда Меир посоветовалась с женой Молотова, ее подругой детства - посоветовалась в отношении молодых ребят, которые хотели ехать в Израиль в качестве добровольцев. И жена Молотова - Полина Жемчужина, бывшая тогда министром рыбной промышленности, сказала: "Я ответить сама не могу, я спрошу мужа". И она спросила... По слухам, он посоветовался со Сталиным, и Сталин сказал: "А что это за люди, я хотел бы видеть списки". По цепочке Жемчужина - Голда - синагога это пришло к молодежи Москвы. И молодежь Москвы составила списки... Тех, кого они знали, тех, кто был в Москве, внесли... Когда Сталин получил списки, он написал на них свою резолюцию: "Что это за люди, товарищ Берия, разберитесь!" И Берия разобрался... Тысячи евреев пошли тогда в лагеря. Я был в те дни в Туле - был назначен туда на работу - и не попал в эти списки. Мне было суждено сесть позднее в качестве американо-израильского шпиона...)
Вот такой была ситуация в Москве, когда, с одной стороны репрессии, с другой - интерес, еще подогреваемый этими репрессиями - таково было начало в 48-м году. Потом были тяжелые годы, когда снова сажали многих, когда убили Михоэлса и других деятелей еврейской культуры, когда был процесс врачей, обвиненных в убийстве членов правительства... Это были очень напряженные годы, когда мы постепенно, по крохам, собирали сведения о том, что такое Израиль.
Ну, а потом, в 1953 г. я тоже попал в лагеря, и этот мой "перерыв" лагерный продолжался до 1967 г. В 1963 г., освободившись из лагеря, я уже был в ссылке, а после ссылки, в 1967 г. выехал даже из Казахстана в Одессу. Само собой, отсидка в лагерях только прибавила моей активности внутренней, да и внешней - в лагере я перевел “Эксодус” с английского на русский, мне удалось с большими трудностями вывезти его на свободу, в ссылку. В ссылке с неменьшими трудностями удалось отпечатать первый экземпляр на машинке, а потом сделать фотокопии и разослать их в Минск, Ригу, Ленинград, Москву и так далее.(Подробно об этом см.в но.4 и 5 журнала "Слово" или на сайте «Седьмого канала».) То есть, это были все годы активности, но, честно говоря, я лично это даже как-то и активностью не считал. Я считал, что просто делаю то, что могу... И это "могу" - это был "Эксодус", это были группы людей, которые удавалось как-то собрать в Караганде или в Одессе для того, чтобы танцевать хору и разговаривать об Израиле.
Поэтому, попав в Израиль, я был полон внутреннего стремления, наконец, сделать что-то реальное. Я привез спрятанные, зашитые в одежду письма евреев, которые просили опубликовать их заграницей, и поэтому первый мой вопрос был к Нехемии Леванону - почему не публикуете то, что мы переслали неделю назад, месяц назад?! Он мне ответил: "Потому что этих людей посадят в тюрьму в Советским Союзе!" Я был очень удивлен, это для меня позвучало невежеством. Каждый у нас знал, что если человек выходит "на большую воду", то есть, его начинают печатать крупные газеты заграницей - это точный знак, что его уже КГБ будет охранять, его не сажают. Я это объяснил Нехемии, а он сказал: "Нет, я в это не верю. Мы имеем на этот счет другое мнение". Я спросил, почему запретили мою демонстрацию с израильским флагом на Красной площади? Последовал быстрый ответ: "Мы не хотели, чтобы тебе дали еще раз 15 лет". Возражать было, в общем-то, нечего, но я ему говорил, что ведь мы на войне, солдат сам решает, как ему проводить бой". Да, но мы хотим спать спокойно здесь тоже, нам ваши бои слишком много нервов стоят..."
Когда я прилетел, Нехемия Леванон хотел меня сразу из аэропорта увезти к себе, но Хавкин шепотом на ухо сказал мне: "Не соглашайся никуда ехать, поедем ко мне домой, я должен тебя проинформировать". Я отказался ехать с Нехемией, сказал, что завтра снова приеду из Иерусалима в Тель-Авив, и поехал с Хавкиным в Иерусалим, где он меня всю ночь информировал и рассказывал мне о том, что министерство иностранных дел и начальник специального отдела Советского Союза Нехемия Леванон всячески тормозят активные действия против СССР, и евреи, приехавшие оттуда, лишены практической возможности что-либо здесь делать. Я, конечно, все это выслушал со страшным настроением и сказал: "Ну, в таком случае надо с ними порвать и делать все самим!" Но Хавкин сказал: "Но, видишь ли, они все-таки чем-то помогают... Иногда дают за границу выехать, иногда дают что-то напечатать, иногда - что-то переслать в Советский Союз, так что порвешь с ними - а с кем тогда работать вообще? И не с кем!" - "Ну, а ты был уже заграницей?" - спросил я Хавкина. - "Да, - говорит он. - Нас всех уже посылали за границу, но посылали нас под измененными фамилиями, без права говорить, что мы из России, и выступали мы там только перед руководством еврейских организаций, с охраной у дверей, и нам всячески объясняли, что именно мы должны говорить евреям в Америке". Я был, конечно, бесконечно возмущен этим: "Как вы согласились?!" - "Ну, а что же не согласиться? Да и если не соглашаться - вообще не поедешь в Америку, вообще никому ничего не расскажешь!"
Голда Меир и Авраам Шифрин (в центре, с бородой) на митинге у Стены плача.
(Фото - из семейного архива Шифриных)
С такими сведениями я попал на следующий день в министерство иностранных дел. Меня опять очень тепло встретили. Удивляться этому было, в общем-то, нечего: горький опыт у меня уже был. Еще будучи в Одессе, я организовал систематическую передачу нелегальных еврейских материалов, и они доходили до министерства иностранных дел. Мой нелегальный посыльный, Юзеф Эрлих, ездил в Вену и иногда привозил нам из Вены от Нехемии Леванона какие-то вещи; это было, правда, чепухой - если мне удалось один раз выпросить фильм, то этот фильм оказался об арабских рынках Иерусалима, хотя я просил о Шестидневной войне. Если это были книги, то в них никогда не было ничего по сионизму, если газеты - то это была "Наша страна", которую можно было сравнить разве что с "Правдой" по содержанию еврейскому... Все же мы что-то получали от Нехемии Леванона; в частности, 2000рублей, присланных им, когда были арестованы ребята по ленинградскому процессу, пришли ко мне, и я их передал в Ленинград - это тоже что-то значило для нас. Но им-то было важно, что я являюсь организатором определенной нелегальной активности и создал контакт с Израилем. Поэтому у меня теплилась надежда, что все-таки удастся организовать какую-то работу.
В офисе у Нехемии мне сразу было сказано: "Мы хотим тебя приспособить к работе в министерстве иностранных дел. Ты будешь заниматься нелегальными связями с Советским Союзом. В частности, сейчас необходимо получить материалы по подготовке процесса ленинградцев-"самолетчиков", потому что мы здесь должны принимать контрмеры". Я обрадованно сказал: "Конечно, я свяжусь с Исаем Авербухом, потому что он собирает материалы эти в Москве, и через Одессу мы эти материалы получим". "Ну, давай, пиши письмо Авербуху, мы пошлем связного в Одессу, он передаст это письмо".
Поселили меня в Тель-Авиве в гостинице, стал я приходить по утрам на работу в министерство иностранных дел. Они сказали - пиши письмо, организуем отправку, а потом - поедешь, поживешь в ульпане, поучишь иврит... Написал я письмо. Арье Кроль, заместитель Нехемии Леванона, проверил письмо, внес в него исправления. Нехемия Леванон тоже внес исправления - якобы, для того чтобы оно, если, не дай Бог, попадет в руки КГБ - никому не повредило. Исправления были незначительные, но писал я это письмо своей рукой, чтобы Авербух не сомневался в его подлинности. Арье Кроль улетел в Америку, чтобы из Америки отправить посыльного в Россию с этим письмом. А я уехал заниматься ивритом. Мне сказали, что меня вызовут, и я буду продолжать работать в министерстве, а пока что - позанимайся языком.
Проходит примерно месяц. Приехал человек из России - один из новых олим, пришел ко мне с возмущенным видом и с запиской Авербуха: "Авраам, Вы что, совсем забыли, где я живу?!" Без подписи, но его почерк. Я говорю: "Что случилось?!" "Ну, как - что случилось? Вы отправили Авербуху письмо, касающееся сбора материалов по ленинградскому процессу, по почте! До того, как оно пришло к Авербуху, оно пришло в КГБ! И КГБ не слезало целый месяц-полтора у него с пяток! Они все ходили и ждали Вас, чтоб Вы приехали! Ведь в письме было что написано? Что Вы приедете сами, для того чтобы забрать у него диссертацию". ("Диссертация" - это был условный шифр материалов по ленинградскому процессу!") Для меня это, конечно, было, как разорвавшаяся в руке граната. "То есть, как это - по почте?! Я же отправил его с посыльным!" "Да какой посыльный! По почте пришло письмо!"
Я кинулся в министерство иностранных дел. Они сказали: "Что ты, что ты! Арье Кроль отправил с посыльным!" "Ну, с каким же посыльным, если мне сообщают, что оно пришло по почте, до этого побывав в КГБ!" - молчат в ответ... То есть, они надеялись, что я не узнаю об этом. У них то ли договоренность была с КГБ, что письмо, приходящее на Авербуха, те читают и отдают Авербуху, то ли они на что-то другое надеялись... Впоследствии, кстати, мы узнали, что связь между КГБ и Нехемией Леваноном существует! Реальная связь. Но в данном случае я ведь не знал об этом.
Кое-как они меня успокоили, я продолжал работать в министерстве. Но через месяц-полтора убедился, что меня нагло обманывают. Что мне они говорят одно, а делают другое. Я пытался выяснять, мне говорили - нет, это секретный материал, ты к этому не лезь, придет время - узнаешь. Помню, был такой случай - мы как-то пошли обедать с Нехемией Леваноном и Арье Кролем. И во время обеда мне Нехемия начал говорить так: "Вот у тебя такое подозрительное к нам отношение. Ты вот нам явно не доверяешь. Это все последствия твоего состояния и настроений из СССР. Вот у нас, когда мы здесь, наконец, получили власть в свои руки в 48-м году, и полицейскими стали наши люди, то у меня все равно отношение к полиции было, как к враждебному органу, потому что до этого полиция была в руках англичан. Так и у тебя. Это подсознательное чувство. Ты к нам чувствуешь недоверие, потому что для тебя мы - власть. И ты нам не доверяешь. Ты привык не доверять властям". Я внимательно это выслушал и запомнил надолго, как видите. У меня действительно в это время уже было к ним недоверие. Но не потому, что я был из России, и не потому, что они были - власть. Каждого полицейского на улице я готов был обнять - ведь он был еврей. Каждому чиновнику я жал руку - как моему представителю. Но тут были люди, которые уже были уличены мною во лжи! И поэтому говорить о полном доверии было бы смешно.
Авраам Шифрин рассказывает о советских политлагерях, демонстрируя выпущенный им
в подарок к Московской Олимпиаде "Первый в мире путеводитель по советским тюрьмам,
психтюрьмам и концлагерям". Фото 1980 года
Вот пример. Я спросил, почему до сих пор не издан в Израиле очень крупным тиражом "Эксодус", который я перевел, отпечатал 23 экземпляра, а потом в самиздате он разошелся еще в тысячах экземпляров? Это книга, которая делает еврея сионистом, она нужна там! Почему она не издана и не посылается туда?! - "Мы готовим, готовим издание, готовим, ты не волнуйся!" Но шли недели, а "Экзодус так и не был издан. Прошли месяцы - он тоже не был издан. Потом оказалось, что они дали "Эксодус" перевести заново с английского на русский и обработать его литературно. Но и после этого они ее всячески затягивали для засылки, и когда она была, наконец, издана, то в Союз она не попадала через нелегальные каналы, а шла туда с туристами в одном, двух, трех экземплярах.
Или я спрашивал - почему радио "Кол Исраэль" работает так возмутительно слабо? Почему не дают разъяснений евреям по сионизму? Почему нет острых антисоветских передач? "Что ты, что ты! Это мы категорически запретили! Это должны быть совершенно аполитичные передачи!" - так мне говорили Нехемия и Арье. Еще там у них был такой Яша Янай, тоже "великий деятель сионизма", который мне говорил: "Что ты меня спрашиваешь о моем мнении! Я - чиновник министерства иностранных дел, у меня никакого мнения быть не может!" Ах, тяжело это все вспоминать!
Начал я говорить с Нехемией Леваноном в один из моих приездов о том, что, когда появится "Эксодус" (когда вы его издадите...), необходимо его засылать в Союз в больших количествах. Для этого нужно купить микроавтобус, я его переделаю на скрытые места, и мы будем посылать этим автобусом "Эксодус" в Советский Союз. "Да ну, что ты, машину эту немедленно найдут, обыщут, все отнимут. А если она все же привезет туда, то тех, кто будет получать эти книги, посадят... Это плохой план, этот план не пойдет". После нескольких разговоров на эту тему я начал говорить с (Менахемом) Бегином, с (Ицхаком) Шамиром, с Геулой Коэн, с которыми к этому времени я уже познакомился. Они меня выслушивали очень положительно, очень сочувственно, но никто конкретно не дал согласия купить машину и отправлять ее в Советский Союз, все это были слова и слова. И каждый из них говорил: "Ну, ты, в общем, действуй активно!" А как действовать активно, если у меня не было ни денег, ни языка?
К этому времени я познакомился с еще одним человеком. Даже не помню, кто меня с ним познакомил. Это был банкир из Аргентины, по фамилии Мирельман. Очень тихий, очень спокойный человек, который мне сказал так: "Если у тебя есть такой конкретный план с машиной - займись этим. Я помогу - оплачу машину". Этот же Мирельман дал мне денег на первую поездку в Америку с лекциями, к студенчеству американскому. Причем это был уникальный человек! Единственное условие, которое он ставил, - "нигде не раскрывай, что это я помогаю!" То есть, в отличие от тех, кто делал себе рекламу, он, наоборот, был скромен удивительно.
Приехал я в Америку. В Нью-Йорке сразу познакомился с целым рядом людей, чьи адреса мне дали Мирельман (в основном), Хавкин и другие; они меня очень хорошо встретили и начали организовывать мне лекции. Я ездил по студенческим кампусам. Лекции мои принимались - ну, как сухая земля в засуху воду принимает. Слушали меня и говорили: "А мы этого ничего не знали!" Я спрашивал: "Вот тут есть такой Эли Визель, он говорит, что евреи России - это "евреи молчания". А на самом-то деле - это вы - евреи молчания?! Мы в России далеко не были евреями молчания". Я увидел, что в Америке еврейство также ничего не знает о нашей деятельности в России и о том, что в России есть много-много тысяч евреев, которые уже мечтают об Израиле. Я увидел, что Америка в таком же состоянии, как Израиль. Но, кроме того, я столкнулся еще и с тем, что мои лекции пытались прекратить. Из министерства иностранных дел начали распространять в Америке слухи о том, что я - никакой не сионист, и что мои лекции вредны, а не полезны, и мне предоставлять трибуну не стоит. Но все-таки два месяца я ездил по Америке с лекциями и сделал несколько сотен лекций. Каждый день было минимум три лекции, и еще по вечерам где-то я сидел с людьми. Я видел, что не хватает им всем сведений, что надо им говорить и говорить. Главным моим спутником был Глен Рихтер, руководитель еврейских студенческих сил в Америке. (Глен был исполнительным директором созданной ныне покойным Яаковом Бирнбаумом организации "Student Struggle For Soviet Jewry - SSSJ). Он день и ночь работал в этом направлении и был очень рад моему приезду, потому что я приехал без речи, написанной в министерстве иностранных дел, и без всяких запретов от министерства. Я приехал под своей фамилией, со своей судьбой, со своим опытом. И поэтому меня и слушали так: они видели, что я говорю то, что сам знаю, видел и прочувствовал.
Глен Рихтер познакомил меня с целым рядом людей, среди них с покойным ныне Гарольдом Лайтом и Лу Розенблюмом, создателями "Объединения Советов борьбы за советское еврейство" - первой не подчиненной истэблишменту организации борьбы за свободу советских евреев.
А потом меня пригласили в Госдепартамент, где меня встретили люди, с которыми я был когда-то в нелегальном контакте в Москве, американцы. Ввиду того, что они знали меня по Москве и знали, за что я был арестован, они меня встретили с полным доверием, чего обычно не бывает. Людей, отсидевших лагерный срок, встречают очень недоверчиво: кто знает, может, их КГБ завербовал? Но меня встретили хорошо, потому что мой арест, 25-летний срок, а до этого - приговор к смертной казни убеждали их, что мне, очевидно, можно доверять. Таким образом, круг моих знакомых расширялся. Из Госдепартамента меня отвезли в Сенат, в комиссию по государственной безопасности. Там я очень подружился с рядом людей и, прежде всего, с начальником следственного отдела юридической комиссии Сената Дэвидом Мартином, с которым потом был в дружбе долгие годы вплоть до его смерти, пусть ему земля будет пухом. Благодаря всем этим людям, мне удалось в Америке много сделать, завязать много связей.
Жизнь очень рано поставила Авраама перед выбором между Добром и Злом, и он сделал свой выбор раз и навсегда. Ему было 14 лет, когда по доносу соседа был арестован его отец, Исаак Шифрин, инженер-строитель, добросовестно служивший советской власти и строивший промышленные предприятия по всей стране. Как стало известно годы спустя, его отправили на Колыму. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в "органы", она рассказала Аврааму и его старшей сестре Рахели, что ей предлагают. Втроем они решили, что на подлость - даже ради спасения отца - идти нельзя.
Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, навсегда превратив Авраама в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. Став убежденным антисоветчиком, он поклялся отомстить советской власти за отца. Тогда неравенство сил еще не осознавалось мальчишкой как непреодолимое препятствие - впоследствии, уже на вполне осознанном уровне, взрослый Авраам строил свою жизнь на основе принципа: «Сделай все, что в твоих силах, остальное - в руках Всевышнего».
Борьбе с советской властью, которая впоследствии переплелась с борьбой за право евреев на выезд из СССР, а после его собственного выезда - с борьбой против проникновения яда коммунистических идей в страны "свободного мира", была посвящена вся жизнь Авраама. Скидок он себе при этом не делал никаких, поблажек истерзанному телу после фронтовых ранений и тяжелейшего лагерного срока не давал, на компромиссы не шел.
Предлагаемый отрывок из его воспоминаний описывает один из эпизодов этой борьбы. Под моим давлением он однажды наговорил это на магнитофонную пленку.
* * *
Когда в августе 1970 г. я прилетел из СССР в Израиль, меня встречало много друзей. Среди них были те, с кем я общался еще в Одессе и в Москве. Среди них уже и те, кто отсидел свой срок в лагерях и приехал раньше меня. Поэтому я сразу окунулся в знакомую среду. Но среди встречавших были и "незнакомые знакомые": те, с кем я контачил в Израиле, те, с кем я общался письменно и через своего посыльного Юзика Эрлиха, который систематически ездил из Одессы в Вену, отвозил мои документы, привозил мне кое-что. Поэтому мне было, конечно, очень приятно увидеть их вживую. (Cтатья Авраама Шифрина «Смерть героя» об умершем тогда Ю. Эрлихе была опубликована в “Вести-2”, 15.10.97 и доступна для прочтения в рубрике «История алии» на интернет-сайте «Седьмого канала - прим. ред.) Среди них был, конечно, Авраам Коэн и его жена Шошана (теперь уже оба покойные - прим. Э. Ш.), которые постоянно встречали моего посыльного и отправляли его в Одессу. Среди них был Нехемия Леванон, который был для меня таинственной личностью, стоявшей за спиной Авраама Коэна как руководитель всей нелегальной работы в Израиле. Встретили они меня очень тепло, и я был, конечно, тронут всем этим. Были среди приехавших в Лод (так тогда назывался международный аэропорт им. Бен-Гуриона - прим. Э.Ш.) и (погибший в 1993 г. от рук террористов - Э.Ш.) Мордехай Лапид, и Давид Хавкин (скончавшийся в Иерусалиме в 2013 г. - Э.Ш.), с которыми я общался в Советском Союзе.
Опыт работы в Советском Союзе был не столь длительный, как богатый по насыщенности. Начиная с 1948 г., там проявились все те люди, которые так или иначе мечтали об Израиле как о будущей Родине. Я помню, что в Москве у меня было несколько друзей, с которыми я в 1948 г. обсуждал этот вопрос очень активно: "А почему Израиль, почему он так назван?"
Мы были страшно невежественны, считая, что имя этой страны - "Палестина".
Почему Израиль? И никто нам на эти вопросы ответить не мог. Мы пытались в библиотеках и у знакомых искать какие-то материалы, их было очень мало, очень. Помню, что одним из наших первых документов была поэма Маргариты Алигер "Евреи", в которой она спрашивала: "Кто же мы такие - мы, евреи?" Она говорила: "Я хочу спросить у Эйнштейна и Маркса, почему нас преследуют и уничтожают". В ответ она - все мы - получили поэму Эренбурга, в которой он очень сильно и эмоционально говорил на эту тему. "... и людская кровь заговорила в смертный час на разных языках..." Это все нас очень будоражило, давало пищу для размышлений, но не давало ответов на конкретные вопросы, не давало информации, которая нужна была, как воздух. В Ленинской библиотеке еще можно было кое-что достать, и мы доставали и читали. Мы воровали оттуда карты Израиля, фотографировали их... Мы же ничего не знали об этой стране!.. Вот с этим багажом родилась первая группа, с которой я общался в Москве: Семен Зискис, кинематографист, ныне покойный, Дима Вайн, офицер, работавший в военкомате, Люба Гольц, работник прокуратуры... И всего-то нас было каких-то 5-6 человек, но нам доставляло громадное удовольствие встречаться и обсуждать эти вопросы и думать - что будет, как будет, почему будет...
Потом произошла трагическая история, когда Голда Меир посоветовалась с женой Молотова, ее подругой детства - посоветовалась в отношении молодых ребят, которые хотели ехать в Израиль в качестве добровольцев. И жена Молотова - Полина Жемчужина, бывшая тогда министром рыбной промышленности, сказала: "Я ответить сама не могу, я спрошу мужа". И она спросила... По слухам, он посоветовался со Сталиным, и Сталин сказал: "А что это за люди, я хотел бы видеть списки". По цепочке Жемчужина - Голда - синагога это пришло к молодежи Москвы. И молодежь Москвы составила списки... Тех, кого они знали, тех, кто был в Москве, внесли... Когда Сталин получил списки, он написал на них свою резолюцию: "Что это за люди, товарищ Берия, разберитесь!" И Берия разобрался... Тысячи евреев пошли тогда в лагеря. Я был в те дни в Туле - был назначен туда на работу - и не попал в эти списки. Мне было суждено сесть позднее в качестве американо-израильского шпиона...)
Вот такой была ситуация в Москве, когда, с одной стороны репрессии, с другой - интерес, еще подогреваемый этими репрессиями - таково было начало в 48-м году. Потом были тяжелые годы, когда снова сажали многих, когда убили Михоэлса и других деятелей еврейской культуры, когда был процесс врачей, обвиненных в убийстве членов правительства... Это были очень напряженные годы, когда мы постепенно, по крохам, собирали сведения о том, что такое Израиль.
Ну, а потом, в 1953 г. я тоже попал в лагеря, и этот мой "перерыв" лагерный продолжался до 1967 г. В 1963 г., освободившись из лагеря, я уже был в ссылке, а после ссылки, в 1967 г. выехал даже из Казахстана в Одессу. Само собой, отсидка в лагерях только прибавила моей активности внутренней, да и внешней - в лагере я перевел “Эксодус” с английского на русский, мне удалось с большими трудностями вывезти его на свободу, в ссылку. В ссылке с неменьшими трудностями удалось отпечатать первый экземпляр на машинке, а потом сделать фотокопии и разослать их в Минск, Ригу, Ленинград, Москву и так далее.(Подробно об этом см.в но.4 и 5 журнала "Слово" или на сайте «Седьмого канала».) То есть, это были все годы активности, но, честно говоря, я лично это даже как-то и активностью не считал. Я считал, что просто делаю то, что могу... И это "могу" - это был "Эксодус", это были группы людей, которые удавалось как-то собрать в Караганде или в Одессе для того, чтобы танцевать хору и разговаривать об Израиле.
Поэтому, попав в Израиль, я был полон внутреннего стремления, наконец, сделать что-то реальное. Я привез спрятанные, зашитые в одежду письма евреев, которые просили опубликовать их заграницей, и поэтому первый мой вопрос был к Нехемии Леванону - почему не публикуете то, что мы переслали неделю назад, месяц назад?! Он мне ответил: "Потому что этих людей посадят в тюрьму в Советским Союзе!" Я был очень удивлен, это для меня позвучало невежеством. Каждый у нас знал, что если человек выходит "на большую воду", то есть, его начинают печатать крупные газеты заграницей - это точный знак, что его уже КГБ будет охранять, его не сажают. Я это объяснил Нехемии, а он сказал: "Нет, я в это не верю. Мы имеем на этот счет другое мнение". Я спросил, почему запретили мою демонстрацию с израильским флагом на Красной площади? Последовал быстрый ответ: "Мы не хотели, чтобы тебе дали еще раз 15 лет". Возражать было, в общем-то, нечего, но я ему говорил, что ведь мы на войне, солдат сам решает, как ему проводить бой". Да, но мы хотим спать спокойно здесь тоже, нам ваши бои слишком много нервов стоят..."
Когда я прилетел, Нехемия Леванон хотел меня сразу из аэропорта увезти к себе, но Хавкин шепотом на ухо сказал мне: "Не соглашайся никуда ехать, поедем ко мне домой, я должен тебя проинформировать". Я отказался ехать с Нехемией, сказал, что завтра снова приеду из Иерусалима в Тель-Авив, и поехал с Хавкиным в Иерусалим, где он меня всю ночь информировал и рассказывал мне о том, что министерство иностранных дел и начальник специального отдела Советского Союза Нехемия Леванон всячески тормозят активные действия против СССР, и евреи, приехавшие оттуда, лишены практической возможности что-либо здесь делать. Я, конечно, все это выслушал со страшным настроением и сказал: "Ну, в таком случае надо с ними порвать и делать все самим!" Но Хавкин сказал: "Но, видишь ли, они все-таки чем-то помогают... Иногда дают за границу выехать, иногда дают что-то напечатать, иногда - что-то переслать в Советский Союз, так что порвешь с ними - а с кем тогда работать вообще? И не с кем!" - "Ну, а ты был уже заграницей?" - спросил я Хавкина. - "Да, - говорит он. - Нас всех уже посылали за границу, но посылали нас под измененными фамилиями, без права говорить, что мы из России, и выступали мы там только перед руководством еврейских организаций, с охраной у дверей, и нам всячески объясняли, что именно мы должны говорить евреям в Америке". Я был, конечно, бесконечно возмущен этим: "Как вы согласились?!" - "Ну, а что же не согласиться? Да и если не соглашаться - вообще не поедешь в Америку, вообще никому ничего не расскажешь!"
Голда Меир и Авраам Шифрин (в центре, с бородой) на митинге у Стены плача.
(Фото - из семейного архива Шифриных)
С такими сведениями я попал на следующий день в министерство иностранных дел. Меня опять очень тепло встретили. Удивляться этому было, в общем-то, нечего: горький опыт у меня уже был. Еще будучи в Одессе, я организовал систематическую передачу нелегальных еврейских материалов, и они доходили до министерства иностранных дел. Мой нелегальный посыльный, Юзеф Эрлих, ездил в Вену и иногда привозил нам из Вены от Нехемии Леванона какие-то вещи; это было, правда, чепухой - если мне удалось один раз выпросить фильм, то этот фильм оказался об арабских рынках Иерусалима, хотя я просил о Шестидневной войне. Если это были книги, то в них никогда не было ничего по сионизму, если газеты - то это была "Наша страна", которую можно было сравнить разве что с "Правдой" по содержанию еврейскому... Все же мы что-то получали от Нехемии Леванона; в частности, 2000рублей, присланных им, когда были арестованы ребята по ленинградскому процессу, пришли ко мне, и я их передал в Ленинград - это тоже что-то значило для нас. Но им-то было важно, что я являюсь организатором определенной нелегальной активности и создал контакт с Израилем. Поэтому у меня теплилась надежда, что все-таки удастся организовать какую-то работу.
В офисе у Нехемии мне сразу было сказано: "Мы хотим тебя приспособить к работе в министерстве иностранных дел. Ты будешь заниматься нелегальными связями с Советским Союзом. В частности, сейчас необходимо получить материалы по подготовке процесса ленинградцев-"самолетчиков", потому что мы здесь должны принимать контрмеры". Я обрадованно сказал: "Конечно, я свяжусь с Исаем Авербухом, потому что он собирает материалы эти в Москве, и через Одессу мы эти материалы получим". "Ну, давай, пиши письмо Авербуху, мы пошлем связного в Одессу, он передаст это письмо".
Поселили меня в Тель-Авиве в гостинице, стал я приходить по утрам на работу в министерство иностранных дел. Они сказали - пиши письмо, организуем отправку, а потом - поедешь, поживешь в ульпане, поучишь иврит... Написал я письмо. Арье Кроль, заместитель Нехемии Леванона, проверил письмо, внес в него исправления. Нехемия Леванон тоже внес исправления - якобы, для того чтобы оно, если, не дай Бог, попадет в руки КГБ - никому не повредило. Исправления были незначительные, но писал я это письмо своей рукой, чтобы Авербух не сомневался в его подлинности. Арье Кроль улетел в Америку, чтобы из Америки отправить посыльного в Россию с этим письмом. А я уехал заниматься ивритом. Мне сказали, что меня вызовут, и я буду продолжать работать в министерстве, а пока что - позанимайся языком.
Проходит примерно месяц. Приехал человек из России - один из новых олим, пришел ко мне с возмущенным видом и с запиской Авербуха: "Авраам, Вы что, совсем забыли, где я живу?!" Без подписи, но его почерк. Я говорю: "Что случилось?!" "Ну, как - что случилось? Вы отправили Авербуху письмо, касающееся сбора материалов по ленинградскому процессу, по почте! До того, как оно пришло к Авербуху, оно пришло в КГБ! И КГБ не слезало целый месяц-полтора у него с пяток! Они все ходили и ждали Вас, чтоб Вы приехали! Ведь в письме было что написано? Что Вы приедете сами, для того чтобы забрать у него диссертацию". ("Диссертация" - это был условный шифр материалов по ленинградскому процессу!") Для меня это, конечно, было, как разорвавшаяся в руке граната. "То есть, как это - по почте?! Я же отправил его с посыльным!" "Да какой посыльный! По почте пришло письмо!"
Я кинулся в министерство иностранных дел. Они сказали: "Что ты, что ты! Арье Кроль отправил с посыльным!" "Ну, с каким же посыльным, если мне сообщают, что оно пришло по почте, до этого побывав в КГБ!" - молчат в ответ... То есть, они надеялись, что я не узнаю об этом. У них то ли договоренность была с КГБ, что письмо, приходящее на Авербуха, те читают и отдают Авербуху, то ли они на что-то другое надеялись... Впоследствии, кстати, мы узнали, что связь между КГБ и Нехемией Леваноном существует! Реальная связь. Но в данном случае я ведь не знал об этом.
Кое-как они меня успокоили, я продолжал работать в министерстве. Но через месяц-полтора убедился, что меня нагло обманывают. Что мне они говорят одно, а делают другое. Я пытался выяснять, мне говорили - нет, это секретный материал, ты к этому не лезь, придет время - узнаешь. Помню, был такой случай - мы как-то пошли обедать с Нехемией Леваноном и Арье Кролем. И во время обеда мне Нехемия начал говорить так: "Вот у тебя такое подозрительное к нам отношение. Ты вот нам явно не доверяешь. Это все последствия твоего состояния и настроений из СССР. Вот у нас, когда мы здесь, наконец, получили власть в свои руки в 48-м году, и полицейскими стали наши люди, то у меня все равно отношение к полиции было, как к враждебному органу, потому что до этого полиция была в руках англичан. Так и у тебя. Это подсознательное чувство. Ты к нам чувствуешь недоверие, потому что для тебя мы - власть. И ты нам не доверяешь. Ты привык не доверять властям". Я внимательно это выслушал и запомнил надолго, как видите. У меня действительно в это время уже было к ним недоверие. Но не потому, что я был из России, и не потому, что они были - власть. Каждого полицейского на улице я готов был обнять - ведь он был еврей. Каждому чиновнику я жал руку - как моему представителю. Но тут были люди, которые уже были уличены мною во лжи! И поэтому говорить о полном доверии было бы смешно.
Авраам Шифрин рассказывает о советских политлагерях, демонстрируя выпущенный им
в подарок к Московской Олимпиаде "Первый в мире путеводитель по советским тюрьмам,
психтюрьмам и концлагерям". Фото 1980 года
Вот пример. Я спросил, почему до сих пор не издан в Израиле очень крупным тиражом "Эксодус", который я перевел, отпечатал 23 экземпляра, а потом в самиздате он разошелся еще в тысячах экземпляров? Это книга, которая делает еврея сионистом, она нужна там! Почему она не издана и не посылается туда?! - "Мы готовим, готовим издание, готовим, ты не волнуйся!" Но шли недели, а "Экзодус так и не был издан. Прошли месяцы - он тоже не был издан. Потом оказалось, что они дали "Эксодус" перевести заново с английского на русский и обработать его литературно. Но и после этого они ее всячески затягивали для засылки, и когда она была, наконец, издана, то в Союз она не попадала через нелегальные каналы, а шла туда с туристами в одном, двух, трех экземплярах.
Или я спрашивал - почему радио "Кол Исраэль" работает так возмутительно слабо? Почему не дают разъяснений евреям по сионизму? Почему нет острых антисоветских передач? "Что ты, что ты! Это мы категорически запретили! Это должны быть совершенно аполитичные передачи!" - так мне говорили Нехемия и Арье. Еще там у них был такой Яша Янай, тоже "великий деятель сионизма", который мне говорил: "Что ты меня спрашиваешь о моем мнении! Я - чиновник министерства иностранных дел, у меня никакого мнения быть не может!" Ах, тяжело это все вспоминать!
Начал я говорить с Нехемией Леваноном в один из моих приездов о том, что, когда появится "Эксодус" (когда вы его издадите...), необходимо его засылать в Союз в больших количествах. Для этого нужно купить микроавтобус, я его переделаю на скрытые места, и мы будем посылать этим автобусом "Эксодус" в Советский Союз. "Да ну, что ты, машину эту немедленно найдут, обыщут, все отнимут. А если она все же привезет туда, то тех, кто будет получать эти книги, посадят... Это плохой план, этот план не пойдет". После нескольких разговоров на эту тему я начал говорить с (Менахемом) Бегином, с (Ицхаком) Шамиром, с Геулой Коэн, с которыми к этому времени я уже познакомился. Они меня выслушивали очень положительно, очень сочувственно, но никто конкретно не дал согласия купить машину и отправлять ее в Советский Союз, все это были слова и слова. И каждый из них говорил: "Ну, ты, в общем, действуй активно!" А как действовать активно, если у меня не было ни денег, ни языка?
К этому времени я познакомился с еще одним человеком. Даже не помню, кто меня с ним познакомил. Это был банкир из Аргентины, по фамилии Мирельман. Очень тихий, очень спокойный человек, который мне сказал так: "Если у тебя есть такой конкретный план с машиной - займись этим. Я помогу - оплачу машину". Этот же Мирельман дал мне денег на первую поездку в Америку с лекциями, к студенчеству американскому. Причем это был уникальный человек! Единственное условие, которое он ставил, - "нигде не раскрывай, что это я помогаю!" То есть, в отличие от тех, кто делал себе рекламу, он, наоборот, был скромен удивительно.
Приехал я в Америку. В Нью-Йорке сразу познакомился с целым рядом людей, чьи адреса мне дали Мирельман (в основном), Хавкин и другие; они меня очень хорошо встретили и начали организовывать мне лекции. Я ездил по студенческим кампусам. Лекции мои принимались - ну, как сухая земля в засуху воду принимает. Слушали меня и говорили: "А мы этого ничего не знали!" Я спрашивал: "Вот тут есть такой Эли Визель, он говорит, что евреи России - это "евреи молчания". А на самом-то деле - это вы - евреи молчания?! Мы в России далеко не были евреями молчания". Я увидел, что в Америке еврейство также ничего не знает о нашей деятельности в России и о том, что в России есть много-много тысяч евреев, которые уже мечтают об Израиле. Я увидел, что Америка в таком же состоянии, как Израиль. Но, кроме того, я столкнулся еще и с тем, что мои лекции пытались прекратить. Из министерства иностранных дел начали распространять в Америке слухи о том, что я - никакой не сионист, и что мои лекции вредны, а не полезны, и мне предоставлять трибуну не стоит. Но все-таки два месяца я ездил по Америке с лекциями и сделал несколько сотен лекций. Каждый день было минимум три лекции, и еще по вечерам где-то я сидел с людьми. Я видел, что не хватает им всем сведений, что надо им говорить и говорить. Главным моим спутником был Глен Рихтер, руководитель еврейских студенческих сил в Америке. (Глен был исполнительным директором созданной ныне покойным Яаковом Бирнбаумом организации "Student Struggle For Soviet Jewry - SSSJ). Он день и ночь работал в этом направлении и был очень рад моему приезду, потому что я приехал без речи, написанной в министерстве иностранных дел, и без всяких запретов от министерства. Я приехал под своей фамилией, со своей судьбой, со своим опытом. И поэтому меня и слушали так: они видели, что я говорю то, что сам знаю, видел и прочувствовал.
Глен Рихтер познакомил меня с целым рядом людей, среди них с покойным ныне Гарольдом Лайтом и Лу Розенблюмом, создателями "Объединения Советов борьбы за советское еврейство" - первой не подчиненной истэблишменту организации борьбы за свободу советских евреев.
А потом меня пригласили в Госдепартамент, где меня встретили люди, с которыми я был когда-то в нелегальном контакте в Москве, американцы. Ввиду того, что они знали меня по Москве и знали, за что я был арестован, они меня встретили с полным доверием, чего обычно не бывает. Людей, отсидевших лагерный срок, встречают очень недоверчиво: кто знает, может, их КГБ завербовал? Но меня встретили хорошо, потому что мой арест, 25-летний срок, а до этого - приговор к смертной казни убеждали их, что мне, очевидно, можно доверять. Таким образом, круг моих знакомых расширялся. Из Госдепартамента меня отвезли в Сенат, в комиссию по государственной безопасности. Там я очень подружился с рядом людей и, прежде всего, с начальником следственного отдела юридической комиссии Сената Дэвидом Мартином, с которым потом был в дружбе долгие годы вплоть до его смерти, пусть ему земля будет пухом. Благодаря всем этим людям, мне удалось в Америке много сделать, завязать много связей.