В поисках чрева, породившего фашизм
История России знает множество славных страниц, календарь наш испещрён забытыми «Днями воинской славы», в народной памяти живы образы бегущего Наполеона, победы Минина и Пожарского… Порою в речах политиков патриотического толка проскакивает адресация к этим знаменательным событиям как к примеру «величия русского народа», могущества нашей Родины и так далее… Однако это всё - события дней минувших, которые происходили не с нами, а с кем-то другим: героями из книг Толстого, смешно наряженными придворными дамами с телеэкранов, царями в белых штанах. Даже Первая Мировая война не вызывает в нас особого ужаса или трепета, хотя для всего человечества она была временем жесточайшего надлома, когда даже не самые тонко чувствующие господа ощутили запах бездны, которая почти что поглотила мир.
Тем удивительней (на первый взгляд), сколь жива ещё в наших сердцах Великая Отечественная война. День Победы - пожалуй, последнее, вокруг чего в российском обществе сохраняется минимальное единодушие. Память «дедов», положивших за нас жизнь - остаток сакрального в современной жизни, то немногое, о чём говорят с придыханием и что боятся «осквернить». Поток мифов, громивших всю - советскую и досоветскую - историю России, кажется, впервые дал сбой на теме войны. С бандеровским переворотом на Украине какая-то накопленная в сердцах лава, казалось, выплеснулась наружу: новости про задействованные народом танки времён Второй Мировой, пафос борьбы с фашизмом…
Если и существует за пределами патриотической риторики некая «правда народа», «народный ум», то такое нежелание «отдать Победу» - яркое его проявление. Однако именно в отношении таких явлений проявляет себя главная «болезнь» нашей эпохи - тотальное предательство отечественной интеллигенции. После войны перед человечеством встали два исконно русских вопроса: «кто виноват?» (или «что это было?») и «что делать?». На Западе и в России к обеим проблемам относились очень по-разному (в конце концов, фашизм зарождался не на нашей территории, и не Европа его победила), и ответили на них крайне неодинаково.
На первый вопрос в СССР, пожалуй, самым глубоким из общеизвестных стал ответ Сталина: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остаётся». Однако осталось недосказанным: если нацизм - это нечто внешнее относительно Германии, то откуда он взялся и куда ушёл? Что есть Гитлер? Как он соотносится с «чёрным интернационалом», охватившим весь (и не только западный!) мир? Нечто пояснял комментарий Георгия Димитрова, данный ещё в 1935 году на конгрессе Коминтерна: «Фашизм - это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала». Великий болгарский коммунист вообще многое сказал: например, про колесо истории, которое фашизм нацелен повернуть вспять. Но был ли он услышан?
Второй же вопрос в Стране Советов повис в воздухе. Главный герой фильма Марлена Хуциева «Мне двадцать лет», переживающий разложение советского быта - что в НИИ, что в кругу «золотой молодёжи», - встречается во сне с погибшим на войне отцом. Юноша задаёт предку вопрос: как же мне теперь жить, куда идти? Отец отвечает: не знаю, мы жизнь как таковую спасали, а в чём её содержание после войны будет - не думали. Окуджава затянет сентиментальную песню про «единственную гражданскую», которая после перестройки окажется «антисоветской», посвящённой погибшим белым офицерам. Режиссёр уже не понимал (или делал вид, что не понимает), что такое коммунизм, революция, «интернационал» и «марсельеза» - и Великая Отечественная для него свелась к борьбе за выживание. Maximum maximorum - за некое «мирное» существование. Это загадочное непонимание смысла существования СССР (ещё не так давно был Великий октябрь!), в единстве с частушками a la «лишь бы не было войны» (в условиях войны холодной) - вот что привело к падению советского проекта. А также к новому «правению» мира, «возрождению» фашизма и угрозе радикального исламизма.
Запад подошёл к вопросам более тонко. Более «популярный» подход сводил произошедшее к «играм разума». Были заявлено про «некрофилию» Гитлера и нацистского руководства, связанную больше с некими семейными неурядицами и детскими травмами. Фокус же с трансформаций мировой капиталистической элиты, на которую так прозорливо указывал Димитров (и не он один - достаточно почитать протоколы съездов КПСС 20-х годов) вскоре оказался перенесён на «народную вину». Мол, «бежали от свободы», не вписались в рынок, не поняли счастья возможности проявить предпринимательскую инициативу. Хотели, дескать, «веру, царя и Отечество», женщин - на кухню, себя - в стойло. Не хватило контроля за «психическим состоянием» народов. И так далее.
Да и вообще: немецкой культуре свойственен «провинциализм», зависть к европейским соседям, комплекс неполноценности после военных поражений. Надо убрать Шиллера, Бетховена, Гёте - они плохо влияют на массы. Нужно растоптать чувство национального достоинства, а потом в холодном поту ожидать, когда же народ объединённой Германии вдруг запоёт: «Deutschland, Deutschland uber alles!» («Германия превыше всего»). С этим согласны даже такие авторитеты, как Томас Манн - правда, он что-то там ещё говорит про политический дух и новый гуманизм, но не суть важно.
Затем окажется, что психологически-то немцы особенно ничем не отличаются от европейцев. Обнаружится, что надо было подавлять не классическую немецкую культуру в народе, а нечто иное, более универсальное. На знамёна поднимут термин «тоталитаризм» - как некую совокупность «плохого» в человечестве. С этим «плохим» свяжут коллективизм, госсобственность, фигуру сильного лидера, наличие у лидера усов - и всё окончательно смешается в доме Облонских.
Параллельно то тут, то там в мировых элитах будут мелькать осужденные нацистские преступники. Корпорации, составлявшие экономический костяк Третьего Рейха, будут процветать. Фашистские учёные, замаравшиеся в СС, станут яростно отмываться. В каких-то странах даже продолжат существовать преступные режимы. Коммунистов же объявят главным врагом человечества и станут повсеместно преследовать.
В этой ситуации останется совсем немного людей, не включившихся в хор голосов западных психологов и политологов, не предавшихся советским успокоительным настроениям, не ушедших в самооправдание и «охи и ахи» про «стихи после Освенцима». Узкая условная группа интеллектуалов, увидевших фашизм ещё у самого его корня, попавших под удар ещё задолго до войны, изучившая культурную и политическую подоплёку ужаснувшего мир феномена. Одним из её самых известных представителей был Бертольд Брехт...
Читать далее на сайте информагентства REGNUM