Продолжая тему «голода» - немного о крестьянстве
Первоначально этот пункт планировал сделать неотъемлемой частью статьи о недородах, но потом понял, что просто перегружу текст. Так что вывожу в отдельный пост.
Критически о крестьянстве писать трудно - учитывая то, что этот «класс» перенёс в годы большевицкой тирании. Но ради исторической справедливости придётся. Ибо, как бы положительно ни относиться к крестьянам, а всё же в трудностях, переживаемых в периоды недородов, есть и значительная доля их собственной вины.
Причины крестьянских невзгод можно грубо разделить на три группы:
1. консерватизм в ведении хозяйства;
2. эгоизм и недоверие к чужакам;
3. иждивенческая психология.
Консерватизм выражался, прежде всего, в экстенсивном ведении хозяйства, упорном следовании трёхпольной (залежной) системе, быстро истощавшей почву. Многопольная система распространена была мало, в основном в частных хозяйствах (так, во всяком случае, было до Столыпинской реформы) - и во многом благодаря ей даже при неурожаях сборы на владельческих землях (даже при некрупных наделах) оказывались устойчиво выше, чем на общинных. Практически не велось борьбы с истощением почв - крестьянские поля обрабатывались хуже помещичьих, крайне небрежно, с надеждой больше на милости природы, нежели на собственные смекалку и прилежание. Так, на них практически не использовались такие естественные удобрения, как навоз («навозом Бога не обманешь»). Впрочем, удобрение почвы всё равно оказывалось невыгодным в свете общинной системы с её частыми переделами, неудобством расположения наделов относительно усадеб, распашкой лугов и пастбищ под новые наделы, что подрывало животноводство.
Среди «русофилов» определённого толка очень популярны басни о якобы присущих крестьянству «исконном коллективизме», «соборности» и прочие выдумки. Между тем, основой селянской псхологии являлся весьма отчётливый эгоизм - достаточно сказать, что только свою деревню/село крестьяне считали «миром», то есть «своими». Всех же остальных рассматривали как чужаков - что таких же крестьян из других общин, что (особенно) горожан, - и относились к ним с сильным недоверием, порой переходившим во враждебность. Одним из больших недостатков системы Общеимперского продовольственного капитала вплоть до 1905-го являлось то, что на низовом, общинном уровне хлебные запасы являлись неотъемлемой собственностью общины и без её согласия маневрировать ими (скажем, для помощи таким же крестьянам в соседней губернии или даже в соседнем уезде) не представлялось возможным. Когда же такие попытки предпринимались, это вызывало сильное возмущение крестьян, вплоть до выступлений (только «соизволение» самого Императора заставляло их смириться). В результате хлеб в магазинах в одном уезде мог лежать мёртвым грузом, соседний же уезд голодал. Враждебно были встречены крестьянами антихолерные мероприятия в 1892 - доходило до серьёзных волнений.
С этим парадоксальным образом сочеталась не менее ярко выраженная иждивенческая психология, на удивление быстро сформировавшаяся в 1890-е. Она выражалась в убеждении, что «Царь с голоду умереть не даст». От того многочисленные черты, не вяжущиеся с традиционным образом «великорусского пахаря». Прежде всего, небрежность, несвоевременность и умеренность в работе: крестьяне работали часто вполсилы, видя задачу лишь в удовлетворении собственных потребностей. Огромным было количество нерабочих дней, причём оно постоянно увеличивалось: если в 1850-е их число составляло 62%, то в 1902 - 71% от общего времени года. Значительную долю нерабочих дней составляли праздники (1850-е - 26%, 1902 - 34%), причём отнюдь не только церковные и общегосударственные. В разных губерниях, а то и уездах сами крестьяне устанавливали местные праздники (по случаю окончания чумы скота, по случаю урожая, по случаю каких-то местных знаменательных событий, оставшихся с языческих времён верований и т.п.), причём продолжительность праздников определялась очень часто в несколько дней. Работать в праздничные дни, по крестьянским представлениям, означало потом войти в убыток вдвое больше заработанного за этот день. В результате в 1906-м вместе с непогодой сильно повлияла на урожай того года задержка посева яровых по случаю празднования Пасхи.
Праздникам традиционно сопутствовали обильные возлияния. И тут Ермолов приводит поразительные данные: если в 1904-05 доход от продажи питей составил 115,454 тысячи рублей, то в период неурожая 1905-06 - 129,943 тыс., а во время бедствий 1906-07 - 130,505 тысяч. Заметно возросли прочие траты крестьян: на пиво в 1904 на душу населения была истрачена 41 копейка, а в 1907 - 60 копеек, на сахар соответственно 1 руб. 69 коп. и 1 руб. 97 коп., на спички - 21 коп. и 26 коп., на нефть - 35 коп. и 52 коп. Только на махорку траты сократились - с 24 до 23 коп.
Во избежание непонимания сразу отмечу, что активные возлияния отнюдь не были приметой всего российского крестьянства - многое зависело от местности. На территориях, где крепостное право было развито активно («пережитки крепостничества», гы), и выпивали много, там, где большее развитие имело частновладельческое хозяйство, пили мало, либо не пили вообще. А в начале 1900-х широкое распространение по всей России приобрело трезвенническое движение, охватившее до миллиона человек - порой крестьяне вступали в него целыми сёлами.
Возвращаясь к основной теме, наряду с ростом употребления алкоголя на «голодающих» территориях фиксировались и такие крестьянские действия, как продажа полученного во вспомогательные займы зерна или хлеба перекупщикам (причём, как отмечалось, крестьяне порой особо и не торговались, соглашаясь на первую же предложенную цену). Во многом через это прирост вкладов селян в сберегательные кассы с 1 августа 1906 по 1 августа 1907 составил 12,6 миллионов рублей - причём он и отмечался именно в тех губерниях, которые пользовались помощью правительства. Одновременно резко упало поступление поземной подати, земельных платежей и пр. (а принудительного взыскания, вопреки советской пропаганде, не производилось).
Далее, в рассматриваемый период в рамках общины фактически отсутствовала взаимопомощь. Несмотря на распространённые мифы, к беднякам общинники относились неприязненно и из составляемых на сходах списков нуждающихся исключали в первую очередь именно их как не могущих участвовать в формировании запасов и погашать долг. Ермолов в своей книге в качестве яркого контраста приводил пример немецких колонистов, которые через систему «взаимной самопомощи» эффективно поддерживали своих бедных коллег, да так, что те жили не хуже русских «середняков». Кстати, интересный момент - немецкие колонии в Поволжье никогда не обращались за правительственной помощью, даже в периоды самых жестоких неурожаев.
Третья черта иждивенческой психологии - уверенность в неизбежности государственной помощи. Ермолов приводит удивительные данные: в период с 1891 по 1908 денежную и продовольственную помощь на сумму в 488,1 миллиона рублей получили 47 губерний страны (разово или регулярно). При этом из выданной суммы 361,2 миллиона пришлись на... 10 губерний Чернозёмного района! На ту самую «житницу России», дававшую до 1880-х включительно огромное количество хлеба на экспорт. И именно там господствовала общинная форма земледелия. Полагаясь на государственную помощь, крестьяне где забрасывали, а где и вовсе пренебрегали даже такими простейшими мерами поддержания собственного хозяйства и расширения питательного рациона, как заведение огородов для выращивания овощей (лук, огурцы, редька, капуста). Урожаи на огородах вообще зависят не столько от погодных условий, сколько от прилежного ухода за посаженным, что при много и обильно оплакиваемом «избытке рабочих рук» совсем не представляло сложности (так, в плохом на зерновые 1906 случился просто гигантский урожай яблок). При том, что, к примеру, в Пензенской губернии, на реке Сура существовало множество сёл с характерными названиями (Бессоновка и пр.), живших не зерновым хозяйством, а промышленным огородничеством.
По сходным причинам ещё в первые пореформенные десятилетия представляло трудность введение новых сельхозкультур, вроде картофеля или кукурузы (впрочем, после голода 1891-92 крестьяне быстро оценили картошку, которая, в отличие от зерновых, уродилась обильно, и её посевы вросли за следующее десятилетие многократно).
Сразу отмечу, что перечисленные негативные черты были в основном характерны для населения традиционных аграрных регионов, той самой «зоны оскудения», которую определили комиссии на рубеже XIX-XX веков. К примеру, укоренившиеся в Сибири крестьяне всегда славились хваткой, смёткой и умелой постановкой своего хозяйства.
Конечно, эти недостатки (большая их часть) не являлись прямой виной крестьян - они жили так же, как их предки, хранили их быт и уклад, к тому же в условиях общины оригинальничанье по понятным причинам не имело перспектив. Здесь вообще сказывается сама природа крестьянства, которое есть слой крайне консервативный и инертный, к тому же стремящийся к полному закрытию от внешних влияний. И в вопросе изменения жизненных установок селян огромная роль принадлежит внешним силам, прежде всего государству. Николай II первое время пытался продолжать прокрестьянскую политику своего отца, но усилившиеся в начале ХХ века волнения среди сельского населения побудили его как человека безусловно здравомыслящего дать ход аграрным преобразованиям, вылившимся в мощный рывок периода премьерства П.А. Столыпина. А их основная задача и сводилась к изменению в первую очередь образа жизни крестьян, отказу от устаревших методов земледелия и переходу к интенсификации, насыщению села сельхозмашинами, землеустройству и пр.
И уже те результаты, которые имело осуществление реформ к 1914, показывают, что лозунг Столыпина о 20 спокойных годах для России отнюдь не был пустой фразой: огромный размах приобрела плавно развивавшаяся до того поставка сельскохозяйственного оборудования на село (разного вида машины и механизмы к 1914-му имелись почти в половине крестьянских хозяйств), валовая урожайность поднялась до 8,5 центнеров с га в 1910 (этот показатель вплоть до середины 1950-х стал едва ли наивысшим для сельского хозяйства России), а среднегодовые сборы хлебов выросли с 400 кг на душу населения в 1901-05 до 450 в 1906-10! Широчайший, беспрецедентный размах приобрела на селе кооперация, как раз и поддерживавшая малоимущие слои (она к 1918-му объединяла 22 миллиона человек, что вывело Россию на первое место в мире). Бесспорно, реформа шла не без труда (как и любая нормальная реформа), однако лозунг о результате 20 спокойных лет для России уже за время премьерства Столыпина приобрёл самые реальные очертания и даже годы Великой войны (до чёрной весны 1917-го) лишь затормозили продвижение реформы.
Впрочем, результаты Столыпинской реформы несколькими строчками не опишешь, они нуждаются в более полном раскрытии, но об этом как-нибудь в другой раз :о)