Традиционная женская нагота в Премодерне у арабов, тюрков и народов Кавказа
[Художник: Рафаэль Кадыров]
Вопреки литературным инсинуациям Ивана Ефремова, обитатели Аравийского полуострова в эпоху т.н. Джахилии (язычества) в своем отношении к наготе, в т.ч. и к женской, могли поспорить с народами античного Средиземноморья, причем не с такими, как аттические греки, а с такими, как этруски или египтяне.
Неотъемлимой частью исламской традиции является представление о том, что Таваф (обход Каабы) до реформ Мухаммада производился в обнаженном виде. Ат-Табари приводит различные высказывания по данному предмету:
كانوا يطوفون بالبيت عُراة
Они (язычники) обходили Каабу нагими.
كان قبيلة من العرب من أهل اليمن يطوفون بالبيت عراة
Арабы Йемена всегда обходили Каабу нагими
كان نساؤهم يطفن بالبيت عراة،
Их женщины обходили Каабу нагими
В Тафсире Хасана Табарси упоминается причина для этого:
فكان يطوف الرجال والنساء عراة يقولون نطوف كما ولدتنا أمهاتنا ولا نطوف في الثياب
И мужчины и женщины обходили Каабу нагими. Они объясняли это так: "мы обходим ее (Каабу) в том виде, в котором появились на свет".
Другим объяснением язычников было то, что сам Аллах требовал наготы от своих последователей во время Тавафа.
При этом еще до реформы Мухаммада в группы поклоняющихся начинали проникать женщины с другим отношением к этой практике. Так, в Сахихе Муслима содержится следующий хадис от Ибн Аббаса:
До Ислама женщины (свободно) кружились вокруг Каабы нагими, но однажды попросили (для своей сестры) отрез ткани, потому что та (по какой-то причине) захотела прикрыть свои половые органы. Но (отрез оказался слишком мал, и) тогда она сказала: "Что бы здесь ни открылось - целиком или отчасти - это не по моей воле" (вариант перевода - "все равно я это никому не дам").
В этой связи были ниспосланы слова Корана "Украшайте себя (т.е. используйте хотя-бы элементы одежды) во всяком месте поклонения" (7:31)
Сахих Муслима 1219-1:
Хишам передал от своего отца, сказавшего: "Арабы исполняли таваф вокруг Дома голыми, кроме (людей) Аль-Хумса, а Аль-Хумс это (племя) Курайш и всё, что оно родило. Они исполняли таваф голыми, если только Аль-Хумс не давало им одежды. Мужчины давали мужчинам, а женщины женщинам.
Племя курейшитов (Аль-Хумс), которое с древнейших времен было местоблюстителем Каабы, являлось единственным, на кого не распространялось требование (божеств Каабы) совершать Таваф в обнаженном виде. Оно же могло снабдить за вознаграждение некоторых непривычных к наготе паломников временной одеждой, которую те должны были возвращать после завершения Тавафа. Если собственная одежда паломников была новой, с ней полагалось, в соответствии с принципом жертвы, расстаться сразу же после Тавафа, а в ветхой одежде Таваф совершать вовсе не дозволялось, и тогда единственной остававшейся опцией была все та же нагота (которая, таким образом, считалась более приемлимой для поклонения, чем плохая одежда):
После непродолжительного "рекомендательного" периода со стороны Мухаммада и его последователей последовал однозначный запрет данной практики. В Сахихе аль-Бухари (369) сообщается:
Абу Бакр послал меня с другими глашатаями в Мину чтобы мы публично объявили о том, что, начиная со следующего года, язычникам больше не дозволяется совершать Хадж и никому больше не дозволяется совершать Таваф в голом виде".
Согласно уже упомянутому хадису от Ибн Аббаса, хадису от Ан-Насаи и другим, женщины обычно совершали обход Каабы в ночное время и не пользовались одеждой до упомянутого выше случая.
В первые годы и даже десятилетия распространения Ислама старое отношение к публичной женской наготе во многих случаях продолжало сохраняться, а нормативный женский мусульманский костюм сложился далеко не сразу. Кроме того, первоначальные нормы были достаточно мягкими и требовали от женщин, фактически, лишь отказа от эротически окрашенной саморепрезентации, а не сведения женского облика к "Черному квадрату" Малевича.
Так, Ибн Касир в толковании на 31-й аят 24-й суры Корана (Свет) сообщает: «Пусть набрасывают свои покрывала на разрезы на груди» - т.е. они должны надевать верхнюю одежду, чтобы скрыть (очертания) грудей и бёдер, тем самым отличаться от женщин Джахилии, которые имели обыкновение ходить с открытыми шеями, грудями, косами и ушами с серьгами. Поэтому Аллах повелел верующим женщинам скрывать свои формы и себя самих, как Он сказал в другом аяте: «О, Пророк! Скажи твоим жёнам, твоим дочерям и женщинам верующих мужчин, чтобы они опускали на себя (или сближали на себе) свои покрывала.
В смысловой интерполяции по наиболее буквальному переводу Кулиева и другим упоминаемый в этом толковании 31-й аят 24-й суры выглядит следующим образом:
Скажи верующим женщинам, чтобы они опускали свои взоры и охраняли свои половые органы. Пусть они не выставляют на всеобщее обозрение своей красоты, за исключением той, которой не избежать, и пусть прикрывают своими покрывалами вырез на груди и не показывают своих прелестей никому, кроме своих мужей, или своих отцов, или своих свекров, или своих сыновей, или сыновей своих мужей, или своих братьев, или сыновей своих братьев, или сыновей своих сестер, или своих женщин, или невольников, которыми овладели их десницы, или слуг из числа мужчин, лишенных вожделения, или детей, которые не постигли наготы женщин.
Таким образом, в соответствии с кораническим текстом, в "семейном кругу" женщины (разумеется, "охраняя свои половые органы", т.е. ведя себя асексуально и не потакая домогательствам) могли находиться и вовсе нагишом - этос, который примерно соответствует современной субкультуре "домашнего нудизма". Границы допустимого обнажения женщин среди махрамов (близких родственников) и неполноправной прислуги из числа живых военных трофеев (категория ма малакат айманакум) были установлены позднее и варьировались в зависимости от формулировок различных факихов и мазхабов, но в основном в сторону сокращения вплоть до наиболее жестких трактовок исламских модернистов, противоречащих даже самому тексту аята. Тем не менее, страны, где Ислам распространился еще в ходе "первой волны", а потом по каким-либо причинам не подвергался коррекции, сохранили изначальное понимание этого аята, что шокировало улемов более поздних веков (см. ниже).
Не способствовал моральной унификации и приток пленников и новобращенных мусульман из числа покоренных народов, которые входили в основном в ареалы позднеэллинистических культур. В результате, по итогам первых десятилетий исламских завоеваний в Халифате сложилась синкретическая культура отношения к женскому телу, еще не ушедшая далеко от позднеантичного стандарта.
[Омейядская купальщица в "трусах". Роспись в Кусейр-Амра]
Лучшим свидетельством этому являются росписи большой бани в резиденции Омейядов в Кусайр-Амра, относящиеся к первой половине VIII века н.э. На одном из этих изображений (предположительно) наложница халифа входит в баню, где работают рабы. На наложнице только subligaculum (римские трусы, изобретенные еще при Августе). На другом - полностью обнаженная девушка плавает в открытом водоеме с рыбами и рыбаками, как ее древнеримские сестры.
[Омейядская пловчиха. Росписи в Кусейр-Амра.]
Любопытно что банное "одеяние" девушки здесь вполне соответствует современному шиитскому фикху, где аурат (область тела, подлежащая обязательному сокрытию) даже свободной мусульманской женщины в присутствии только махрамов и ма малакат айманакум сводится к вульве и анусу, т.е. требует всего-лишь стрингов. Но никак не современному суннитскому (даже и ханафитскому), где требуется уже покрытие всей нижней половины тела от колен до пупка или груди. Что же касается пловчихи, то очевидно, что "правило воды", о котором мы писали в серии про реконструкцию женской наготы в античности, побеждало даже трусы аяты Корана. К сожалению, лицо девушки не сохранилось.
К слову, некоторые историки продолжают искать "арабское влияние" в движении иконоборчества в Византии. Но здесь (на синхронных иконоборцам арабских фресках) мы видим совсем другое... точнее, уже не видим. Этим коротким замечанием мы поощряем исследователей к ряду соответствующих выводов (желательно, сделанных в рецензируемых журналах).
Омейядский "топлес" из VIII века, возможно, способен удивить некоторых. Меж тем еще и в XIV веке при дворе султана Судана великий арабский путешественник Ибн Баттута наблюдал, как
«...служанки, невольницы, маленькие девочки показываются перед людьми голыми, с обнаженными половыми органами. В таком виде я видел многих из них во время месяца рамадана, так как у ал-фарарийа существует такой обычай. Они разговляются после поста в доме султана и каждый из них приходит со своей едой, которую приносят двадцать или более невольниц, и все они голые...
...Женщины входят к султану голыми и с открытыми лицами. Его дочери также ходят голыми. В двадцать седьмую ночь рамадана я видел около ста девушек, которые вынесли из его дворца еду и все были голыми. Вместе с невольницами были и две дочери султана, с уже оформившейся грудью. На них не было никакой одежды.
(Ибн Баттута, «Подарок наблюдающим диковинки городов и чудеса путешествий»)
«Султан же разгневался на сестер, так что они испугались и пытались найти убежище в мечети, но он их простил и приказал позвать их к себе. А у них существует обычай, когда они входят к султану, они снимают с себя одежды и входят обнаженными. И его сестры сделали так, и султан был доволен ими. Они же приходили в таком виде к дверям султана утром и вечером в течение семи дней. А так поступает всякий, кого прощает султан».
(Там же)
"Машинально" отнеся увиденное к числу "дурных обычаев" (т.е. адатов) Ибн Баттута в то же время упоминает о радении суданцев в молитвах и о большом числе хафизов среди них, что никак не согласуется с предположительным "язычеством" суданского двора.
Ибн Баттута был маликитом и шафиитом одновременно, имел титул факиха. Его путешествие происходило в XIV веке, т.е. после кризиса законоведческих школ X века. А Ислам проник в Судан еще в VII веке, когда мусульмане еще помнили, что от рабынь (т.е. заведомо язычниц) в принципе нельзя требовать соблюдения аурата, поскольку 31 аят 24-й суры относится только к верующим, т.е. к мусульманкам (принятие же Ислама от рабства освобождало). Нельзя было требовать того же и от детей.
В описании суданских обычаев могут вызвать вопросы только дочери и сестры султана (явно не язычницы и, очевидно, половозрелые), однако в тексте указано, что речь идет о приеме в домашних покоях султана, причем в однополой компании, состоящей из рабынь и других жительниц города. Это обстоятельство подтверждает наш вывод о том, что в наиболее ранних (домазхабных) формах фикха, опирающегося только на текст Корана, близкие родственницы вообще не имели аурата. А то, что Баттута подсматривал за многочисленными махрамами султана где-то в коридоре - это только его проблемы. Любопытно однако даже не это, а то, что суровый маликитский кади всего лишь делает танзих (порицание) "адату", (а не объявляет происходящее харамом, а султана - вероотступником). Таково действительное качество пресловутой толерантности в традиционном Исламе даже после окончания его т.н. "золотого века", не идущее ни в какое сравнение с нынешней катастрофической Ситуацией. Как хорошо, что мы живем не в мрачном, человеконенавистническом XIV веке...
Путешествующий всего на полвека позже по мамлюкскому Египту Лионардо ди Никколо Фрескобальди пишет:
По берегу Нила встречали мы многих отроков и девушек в возрасте лет четырнадцать или около, совершенно обнаженных, черных как уголь, которые просили у нас лимонов, по их обычаю просить у тех, кто плывет вверх по Нилу, и мы бросали им, а они подбирали, нимало не стыдясь наготы своей.
("Путешествие во Святую Землю", 1384)
Заметим, что речь здесь идет о давным-давно арабизированном Нижнем Египте, а не о нилотах-язычниках, с которых и вовсе спросу нет: по тексту Фрескобальди только отплыл из Каира.
При османах, несмотря на 1000 лет даваата, абсолютно ничего не изменилось:
Купание для египтянина - величайшее наслаждение. Деревенские жители и те из горожан, которым бедность не позволяет даже пустякового расхода на публичную баню, купаются в Ниле. В теплую погоду на берегу нередко можно увидеть девушек и молодых женщин, купающихся нагишом...
(В баню) даму из богатого дома всегда сопровождает балляна или машта, прислуживающая ей как банщица и камеристка. Женщины из простонародья часто вовсе не прикрывают тела простынками, даже набедренными...
(Эдвард Уильям Эйн, "Нравы и обычаи египтян первой половины XIX века".)
Сюжет обнаженного купания мусульманок иногда встречался в европейской живописи. Выше - картина Эмиля Бернара "Купание на берегах Нила" (арабы-сунниты). Ниже - полотно Жана-Леона Жерома про купания на Евфрате (арабы-шииты). Современный "академический дискурс" на Западе (как и российский в попугайных средах) называет все это "колониальными проекциями ориентализма". В действительности же, европейцы XIX века, до изобретения сюрреализма, подобно анекдотическим акынам, рисовали еще только то, что прочитали или увидели. Нельзя не обратить внимания и на то, что тело египтянки с картины Эмиля Бернара гигиенизировано (начисто выбрито), чего нельзя было, конечно ожидать от европейских женщин вплоть до конца XX века.
Было бы опрометчиво ограничивать обзор традиционной женской наготы лишь средиземноморским ареалом. Мы обнаруживаем ее и в мире Великой Степи, среди разнообразных тюркских племен. Арабские географы оставили множество свидетельств о привычности тюрков к женской наготе. Так, одна из тех немногих вещей, которые мы знаем о хазарах - это то, что чувство телесного стыда было им совершенно неизвестно:
...Сказал Ифлатун, что среди "турок" (венгров) неизвестна верность, а среди румов (византийцев) - великодушие, среди хазар - (телесный) стыд...
(Ибн Ал-Факих ал-Хамадани, около 902-903 г.)
Что касается огузских (туркменских) племен, то, по свидетельству Ибн Фадлана («Записка», 922 г.)
Их (гузов) женщины не закрываются ни от их мужчин, ни от посторонних, и женщина не закрывает также ничего из своего тела ни от кого из людей.
[Художник: Рафаэль Кадыров]
Концепт частей тела, которые женщине надо скрывать от взглядов мужчин, был полностью неизвестен всем тюрко-монгольским народам до завершения их христианизации или исламизации. Тот же Ибн-Фадлан описывает, как жена огуза в присутствии своего мужа, самого Ибн-Фадлана и его спутника спокойно демонстрировала вульву и прикасалась к ней, что привело арабов в состояние культурного шока. Такое поведение не считалось развратным: напротив, предельная телесная свобода ассоциировалась с самоконтролем и сохранением сексуальной избирательности, поскольку, по словам мужа этой женщины:
...вы видите его (вход во влагалище), а она охраняет его так, что к нему нет доступа. Это лучше, чем если она закроет его и (вместе с тем) уступит его кому-либо.
Примечательно, что несмотря на то, что женщина была язычницей, а Ибн-Фадлан посетил ее с исламизаторской миссией, она и так уже поступала в соответствии с указанием из 31 аята 24 суры Корана.
[«...Вы видите его, а она охраняет его так, что к нему нет доступа». «За розовой горой». Художник Галина Котинова.]
По его же знаменитому свидетельству в Волжской Булгарии X века
Мужчины и женщины спускаются к реке и моются вместе голые, не закрываются друг от друга и не совершают прелюбодеяния никоим образом и никаким способом. Я не переставал прилагать старания, чтобы женщины закрывались от мужчин при купаньи, но это мне не удалось.
[«Мужчины и женщины спускаются к реке и моются вместе голые, не закрываются друг от друга...» Булгары купаются в Волге. Миниатюра из иллюстрированного манускрипта «Чудеса мира». Багдад, 1388 г.]
По мнению одного публициста, Ибн Фадлан стал свидетелем части обряда "сене сын" ("новый человек"), сохранявшегося у чувашей еще и в XX веке. Этот обряд описан Заслуженным художником Чувашии Виктором Агеевым (уроженцем села Большие Яльчики, 1932 г. рожд.). В июне, когда световой день приближался к 17 часам, молодежь купалась вместе обнаженными. Те, кто искупался, мог в этом году играть свадьбу. Не прошедшие обряд, свадьбу в этом году не играли. Во время проведения обряда поодаль сидел кто-нибудь из старших и играл на дудочке, наблюдая за порядком.
Однако на приведенной выше миниатюре из иллюстрированного манускрипта мы видим, предположительно, мать с ребенком, что делает эту интерпретацию по меньшей мере спорной (как и само существование подобного обряда у современных чувашей, по крайней мере именно в таком виде).
В то же время, говоря о современности, имеет смысл сослаться на замечание П.И. Якобия, который в своей работе "Вятичи Орловской губернии" (1907) отмечает, что
В жаркое время дня, ночью, проезжий, принужденный остановиться в чувашском доме, может видеть обнаженную чувашку, не стесняющуюся его присутствием...
Возвращаясь теперь к Средним Векам, отметим, что по свидетельству Абд Ар-Рашид Ал-Бакуви в труде «Сокращение [книги о] «памятниках» и чудеса царя могучего» (компиляция XIV в. по источникам XII в.), у печенегов даже соитие супругов происходило открыто, как у индейцев Великих Равнин, и никого (кроме заезжих арабов) не фраппировало:
Страна баджанаков (печенегов) - тюркский народ, живущий на севере шестого климата, близ саклабов (славян). Они длиннобородые, среди них много длинноусых, они сильны и неодолимы. Они никому никогда не платят хараджа. Они нападают друг на друга, как звери. Они совокупляются со своими женщинами на виду у людей...
То же самое пишет Ибн Ал-Факих Ал-Хамадани в «Книге стран» (903 г.) о карлуках из г. Карши (современный Узбекистан), подчеркивая их наготу (в летнее время):
Жители его... отважны и сильны, а ходят они нагими, как животные. Мужчина, встретив на дороге женщину, может тут же совокупиться с нею.
[Автор рисунка неизвестен]
Наконец, нельзя не упомянуть и ритуал т.н. "отвязывания верблюда", некогда широко распространенный в кыпчакском ареале:
А.Маргулан описывает древний ритуал, совершенный на поминках Оскенбая - отца Кунанбая и деда Абая. Причем речь идет не о годовых поминках, а о гораздо более значительной дате. Нагая девушка (или молодая женщина) принародно зубами должна отвязать повод верблюда и увести его. Символизм этого, ныне уже забытого обряда по всей видимости таков: верблюд символизирует 12-летний временной цикл - мушель и единство трех миров - нижнего, среднего и верхнего, т.е. по существу проявленный мир в единстве его пространственно-временных измерений. Завязанный узлом повод - обусловленность проявленного мира. Отсутствие одежды обычно символизирует свободу от социальных и культурных ограничений. Обнаженная женщина во многих традициях представляет символ неоформленной первоматерии, чистой природы. Но с учетом специфики мировоззрения кочевников, в отличии от земледельческих народов связывающих идеи рождения и плодородия не с землей, а с верхним, небесным миром, а также учитывая конкретную ситуацию поминок, более вероятно, что девушка эта символизирует душу покойного, лишенную покровов телесности, свободную от ограничений материального мира, в своем первозданном виде возвращающуюся к престолу Творца на небесах. Развязывание узла не руками, а зубами подчеркивает бестелесность души. В целом ритуал выражает идею смерти как освобождения от обусловленности проявленного существования и возвращения к Творцу.
(Зира Наурзбаева)
Этот ритуал описан в следующих художественных произведениях:
* Байджиев Мар Ташимович, "Однажды очень давно"
* Ян Василий, "Огни на курганах"
* Есенберлин Ильяс, "Шестиглавый Айдахар"
Ритуал существовал еще и в начале XX века:
[...] перед ареною вырыли квадратную яму шириною по сторонам аршина в полтора и глубиною почти в аршин. На дно ее, ближе к арене, вбили деревянный кол и к нему, около самого дна, привязали повод приведенного к яме старого, искалеченного верблюда и затем стали выкликать охотниц отвязать верблюда. Задача заключалась в том, чтобы женщина, раздевшись донага, став на противоположный от арены край ямы, не сгибая колен, достала бы и развязала привязанный к колу повод верблюда.
Если бы женщине это удалось, то верблюд принадлежал бы ей. Несмотря, казалось бы, на позорное фигурирование в костюме Евы перед толпою, охотниц на это состязание явилось несколько. [...]
Став по очереди на край ямы и сдвинув плотно ноги, они постепенно наклонялись вперед, вытянув руки; но лишь только достигали руками до привязанного к колу повода, как, теряя равновесие, при оглушительном хохоте окружающих, падали вверх ногами в яму. Так ни одной из женщин и не удалось отвязать повод и завладеть верблюдом.
(Ковалев Е. П., "Очерк из быта кара-киргизов" (1907)
Также упоминается бытовая нагота женщин в Туве в начале XX века, где, как отмечали участники российских экспедиций
Урянхайцев... [...] бедные (женщины) носят нагольные халаты в летнее и зимнее время, а зачастую ходят нагими. (Катанов Н.Ф, «Опыт исследования урянхайского [тувинского] языка», 1903)
Сравним с этим нынешний исламо-модернистский, с позволения сказать, "дискурс":
Доисламские тюрчанки тоже покрывались. Вообще, в этот период простоволосая женщина была символом позора и унижения.
Что касается простоволосости, то по сообщениям Сигизмунда Герберштейна ("Записки о Московии") Их (татар) женщины с известным искусством окрашивают для красоты ногти в черный цвет и все время ходят с открытой головой и распущенными волосами.
Комментатор добавляет: На обычность такого поведения татарок из мусульманизированных высших сословий указывал (еще) арабский путешественник Ибн Баттута на примере цариц Сарая XIV в. (Тизенгаузен В. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. - Спб., 1884. - Т. I. - С. 290-295).
Знатные татарки, по крайней мере, XVI-XVII веков, кроме того отличались достаточно высокой свободой полового поведения:
Расставшись с язычниками, 1 июня мы, благополучно прибыли в Уткинский острог (ныне село Слобода - прим.). Это пограничное укрепление построено против башкирских и уфимских татар. Когда я был там, приехал туда один князек уфимских татар, живущих под покровительством русского царя. Он разыскивал свою жену, на которой недавно женился. Она без всякой причины убежала от него. He найдя ее у крестьян, он легко утешился: «Я седьмой муж, которого она в своей жизни бросила». (Из чего следует, что она любила новизну).
(Эбергард Избрант Идес, "Записки о русском посольстве в Китай", 1692-1695)
Решительно переходя теперь к Кавказу, для которого мы припасли наш "кинжал милосердия", втыкаемый в секуляристскую конвенцию и там немного поворачиваемый, прежде всего обратимся к сообщению Абдуль-Хасана Али аль-Масуди (956 г.):
[Кашаки] (косоги = черкесы - прим.) племя благоустроенное и подчиненное религии магов (зороастризму - прим.). Из описанных нами племен нет ни одного в этих станах народа, в котором можно было бы встретить тип с более светлой кожей и светлым цветом лица и более красивых мужчин и женщин... Ни у одного народа нет [у женщин] стана более стройного, талии более тонкой, бедер и таза более выдающихся и форм более красивых, чем у [женщин] этого народа...
Интересно, где аль-Масуди мог подсмотреть бедра и таз с учетом нынешнего "традиционного" колоколовидного черкесского женского костюма (чуть менее чем полностью порожденного эпохой романтизма)? А как же пресловутая "чадра еще в зороастризме" исламских модернистов? Исчерпывающий ответ на эти вопросы дает картина Абхазии после исламизации (не расходимся, а продолжаем):
Эти девушки (черкешенки) входят в реку [купаясь] нагими на глазах у всех, и тогда можно заметить, что очень многие прекрасно сложены и белы [телом].
(Джорджио Интериано, "Быт и страна зихов, именуемых черкесами". Вторая половина XV - начало XVI в.)
Читатель может возразить, мол, как же черкешенке иначе купаться кроме как на глазах у всего аула и проезжих итальянцев? Наверное, это такое особое состязательное кавказское целомудрие, а купающиеся девушки холодны как булатная сталь? Нет, как назло все источники сообщают, что черкешенки "игривы" и легко общаются с кунаками. Вот же какой злобный ориентализм. И кажется, в XIX веке история продолжается уже в Российской Империи сразу после присоединения Абхазии (1810). Иначе откуда такие картины как "Купающаяся черкешенка" Мерри-Жозефа Блонделя (1814)?
У этой картины примечательная история. La Circassienne au Bain была доставлена на борт "Титаника" шведским бизнесменом Маурицем Хоканом Бьорнстрём-Стеффанссоном, который благополучно пережил катастрофу. А черкешенка... она утонула. Известна только эта репродукция. Нелепые искусствоеды пишут, что "условная девушка" помещена в "идеализированную обстановку Античности". Это какая же такая черкесская античность? А итальянская. В Пятигорске. И не только там. В Тифлисе, например, еще персидская:
При входе в бани сидел содержатель, старый персиянин. Он отворил мне дверь, я вошел в обширную комнату и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился. «Пойдем, пойдем, - сказал мне хозяин, - сегодня вторник: женский день. Ничего, не беда». - «Конечно не беда, - отвечал я ему, - напротив». Появление мужчин не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и разговаривать между собою. Ни одна не поторопилась покрыться своею чадрою; ни одна не перестала раздеваться. Казалось, я вошел невидимкой. Многие из них были в самом деле прекрасны и оправдывали воображение Т. Мура:
a lovely Georgian maid,
With all the bloom, the freshen’d glow
Of her own country maiden’s looks,
When warm they rise from Teflis’ brooks.
(Никто иной как Пушкин, "Путешествие в Арзурум")