О ДВУХ «ОКУДЖАВСКИХ» ПЕСНЯХ ГАЛИЧА
Первая редакция этой статьи была закончена в 2008-м и опубликована в сборнике: Галич: Новые статьи и материалы. Вып. 3. М.: Булат, 2009. С. 289-322. Рядом публиковались отрывки из будущей книги Д. Быкова «Булат Окуджава», также посвящённые творческим взаимосвязям двух поэтов и бардов. Интересно то, что два текста, писавшиеся одновременно, основаны на различных текстах Окуджавы и Галича, что свидетельствует о неисчерпанности темы. С тех пор мне стали известны фрагменты интервью Б. Окуджавы 1995 года, не публиковавшиеся ранее. Новые сведения никак не повлияли на выводы исследования, однако позволили дополнить её главкой “Не спешите сообщить по секрету...”».
О ДВУХ «ОКУДЖАВСКИХ» ПЕСНЯХ ГАЛИЧА
Трудно заподозрить Галича в зависти к Окуджаве или к набравшему тогда особую популярность и силу Высоцкому. Галич знал, что он - один из трёх великих бардов России.
А. Гладилин
Да будет благословенна память об удивительном поэте, изгнаннике и страдальце.
Б. Окуджава об А. Галиче
Тема взаимоотношений Булата Окуджавы и Александра Галича с властью - обширнейшая, и оговорюсь сразу: я не в силах её раскрыть в этой статье. И не берусь. Исключив биографическое её воплощение, хочу остановиться только на взглядах двух этих художников на предмет власти. И не власти вообще, а той, в которой они оба существовали и творили, - так называемой советской.
На общекультурном уровне Галич и Окуджава воспринимаются как единомышленники, стоящие по одну сторону баррикад. Так оно и было.
Сохранившиеся публичные высказывания Галича об Окуджаве неизменно теплы и дружественны:
К сожалению, Окуджава последние годы почти совсем перестал петь, а он - необыкновенно тонкий, необыкновенно талантливый лирик. Он, во всяком случае, занимает вот такую позицию лирика - человека, поющего всегда «от себя». <...> Здесь он не имеет соперников по мастерству и по убедительности[1].
Окуджава, в свою очередь, отзывался о Галиче тоже как об одарённом, ярком поэте[2]:
Галич запел позже меня, где-то в начале шестидесятых. Он - явление незаурядное, особенно с поэтической стороны. Не гитарист, не композитор, а вот поэт очень крепкий, сильный. И ещё - страдающий. Как художник он стоял выше Высоцкого - Володя был тогда молодой, ещё не успел набраться сил, но в нём уже чувствовалась сильная личность. <...> А Галич уже тогда сложился как поэт, человек широкого диапазона - драматург, сценарист... [3]
Случилось так, что именно Окуджава первым в советской перестроечной печати в положительном контексте назвал имя до того запрещённого Галича:
Среди множества поющих поэтов, начинавших тогда или чуть позже, особенно выделились, на мой взгляд, четверо: Новелла Матвеева, Александр Галич, Владимир Высоцкий и Юлий Ким. <...> Александр Галич был поэтом, в творчестве которого появились две струи: «вообще» поэтическая струя и струя разоблачительная, где он был очень силён[4].
Не будем забывать об этой взаимной симпатии и о единодушии в обоюдных публичных оценках.
«Мы с тобою вели нескончаемый спор...»
Вспомним и другое: многие песни самого Галича родились из полемики. И часто - полемики литературной. Например, услышав песенку-пустышку по мотивам сюжета сказки о Золушке, который на советский лад переиначили его друзья для кинофильма «Карнавальная ночь», в 1962 году он поёт своё первое сочинение в новом для себя жанре - «Леночку»[5], написанное «в шутку» на день рождения Юрия Германа.
Или, познакомившись с ещё не напечатанными, ходящими по рукам стихами Б. Слуцкого о памятниках Сталину:
...А трубки, а погоны Сталина
На бюстах, на портретах Сталина?
Все, гамузом, в подвалы свалены,
От пола на сажень наваленные.
Лежат гранитные и бронзовые,
Написанные маслом, мраморные,
А рядом гипсовые, бросовые,
Дешёвые и необрамленные.
Уволенная и отставленная,
Лежит в подвале слава Сталина[6].
- Галич отвечает ему песней-фантасмагорией «Ночной дозор»[7]:
Когда в городе гаснут праздники,
Когда грешники спят и праведники,
Государственные запасники
Покидают тихонько памятники.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На часах замирает маятник,
Стрелки рвутся бежать обратно:
Одинокий шагает памятник,
Повторённый тысячекратно.
То он в бронзе, а то он в мраморе,
То он с трубкой, а то без трубки,
И за ним, как барашки на море,
Чешут гипсовые обрубки!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть до времени покалечены,
Но и в прахе хранят обличие.
Им бы, гипсовым, человечины -
Они вновь обретут величие! [8]
Прочтя повесть В. Солоухина «Чёрные доски», Галич создаёт предвестницу своих «маленьких поэм» - «Фантазию на русские темы для балалайки с оркестром и двух солистов - тенора и баритона». Наблюдая творческие и политические «шатания» Евтушенко, пишет песню «Так жили поэты», а позже, озабоченный непониманием со стороны другого писателя - своего единомышленника А. Солженицына, сочиняет стихотворение «Притча»[9]...
То есть поэт использует для полемики доступные ему средства - перо и гитару.
«Берегите нас, поэтов»
Однажды на вопрос о своих пристрастиях в авторской песне Александр Галич ответил так:
Вы знаете, я настолько всё-таки люблю это дело, настолько ему предан, что мне трудно сказать - кто. Я могу называть - песни. Вот скажем, у того мне очень нравятся эти песни, у того - эти... Пожалуй, нету ни одного, у которого не было бы целого ряда песен, которые бы мне очень нравились, и - песни, которые мне совершенно не нравятся. Очень горячо любимый мной, скажем, Булат Окуджава, которого я очень люблю и очень высоко ценю как поэта. У него есть песни, которые вызывают моё яростное чувство протеста. Скажем, ну, типа «Берегите нас, поэтов». Это просто что-то, я бы сказал, недостойное для поэта. Поэтому мне эта песня[10] решительно не нравится, и я всегда не забываю об этом напомнить, страшно (смеётся) клеймя его за эту идею, потому что мне кажется, что там абсолютно ложная и даже какая-то стыдная поэтическая идея. Я не понимаю подобного обращения. Кто должен беречь нас, поэтов? И вообще, понимаете, это уже какое-то выделение кастового сбережения. Мне кажется, оно совершенно несправедливо. И это не гражданская позиция. Вот это моё такое сугубо личное мнение[11].
Судя по всему, такое неприятие, высказанное Галичем в импровизированном интервью в кругу интересующихся неподцензурной песней людей, непременно должно было отразиться и в его песнях.
Категоричным словам Галича: «я всегда не забываю об этом напомнить» - есть и независимые подтверждения. Например, в таком воспоминании учёного и давнего «служителя» авторской песни Сергея Чеснокова:
Однажды у себя дома, на Черняховского, 4, он [Галич. - А. К.] показал мне журнал[12] со стихами любимого многими, в том числе и им, поэта, «сделавшего эпоху», как принято говорить. Стихи были обращены к людям от лица поэтов. «Берегите нас, поэтов», - говорилось в них, и следовала разработка темы. «Смотрите, - сказал Александр Аркадьевич мне (и я на всю жизнь запомнил его слова), - вот пример глубоко ложной поэтической идеи».
Дело, разумеется, было не в гордости паче чаяния, её не было у автора стихотворения. Просьба его была не за себя, а за всех. И не в приверженности самого Галича страданиям, этого вообще у него никогда не было, скорее напротив. Дело в природе испытаний, которые выпадают на долю поэта в связи с тем, что он поэт. Галич не мог присоединиться к просьбе, высказанной от лица поэтов, потому что считал такую просьбу противоестественной[13].
Обратимся к другим интерпретациям этого стихотворения, встретившимся нам в литературе. В частности - в одном интервью, перепечатанном на страницах книги музыковеда Владимира Фрумкина:
В. Ф.: - ...Александр Аркадьевич Галич при всём тёплом и уважительном отношении к Булату любил поругивать его стихотворение «Берегите нас, поэтов...»: «Ну как можно умолять общество нас беречь, зачем это нужно, достойна ли эта позиция большого поэта?» и тому подобное...
А. Городницкий: - ...Ну нельзя уж так впрямую! Такой поэт, как Галич, такой умный человек, - как он мог так примитивно понимать это стихотворение? Оно же имеет огромный подтекст, огромный переносный смысл, аллюзию, а вовсе не то, что, мол, приставьте к нам охрану, кормите нас и т. п...
Ю. Ким: - Я думаю, что Александр Аркадьевич, увлечённый своей общественной позицией, говорил больше о том, что «цель творчества - самоотдача» и соответственно гражданское самопожертвование. А тут - что за избалованный барчук, который требует, чтобы нас непременно всё берегли? Тоже, подумаешь, ценность... «Умрёшь недаром: дело прочно...», «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» - некоторый перехлёст этой позиции и заставил Александра Аркадьевича так вознегодовать. Я думаю, если бы он дожил до наших дней, он сам бы над собой посмеялся... [14]
Целый букет к этому списку «пониманий» стихотворения добавляет поэт Валентин Берестов в прижизненных Окуджаве воспоминаниях, рассказывая об их давнем совместном выступлении:
...К тому времени я тоже изучил манеру Булата и знал, что на своих выступлениях он сначала читает стихи, и среди них непременно - «Берегите нас, поэтов...». В этом стихотворении он обращался к девушкам, а история мировой литературы знает, что они не очень-то берегли воспевавших и любивших их поэтов. Обращался он и к властям, которые во все времена обходились с поэтами круто, и к читателям, которые могли бы спасти поэтов от властей и от девушек, да вот - не спасли... И я прочёл написанные за пять минут на салфетке стихи...
Заканчивается эта история экспромтом-пародией Берестова, которую тоже есть смысл воспроизвести здесь для полноты картины:
Берегитесь нас, поэтов, берегитесь нас!
Берегитесь каждый месяц, каждый день и час!
Ох, не каждое творенье - это высший класс!
О поклонники искусства, берегитесь нас!
Любят девушки поэтов, с них не сводят глаз, -
О доверчивые души, берегитесь нас!.. [15]
Кстати, в своём отрицании позиции окуджавского лирического героя Галич был не одинок. Не принял эти стихи и другой поэт, более близкий Окуджаве. Об этом свидетельствует такая его реплика:
Давиду Самойлову стихотворение не понравилось. Он мне доказывал, что поэт не должен вымаливать себе защиту у читателей. Со своими напастями пусть справляется сам... [16]
Как видим, интерпретация Самойлова, вставленная в мемуары критиком В. Оскоцким, частично повторяет берестовскую.
Заметим также, что все собранные нами здесь истолкования, в чём-то не совпадающие, в чём-то дополняющие друг друга, - принадлежат людям того же круга, что и Галич с Окуджавой.
Меж тем в той же среде - любителей и исследователей авторской песни (и у автора этой статьи в том числе) - всегда существовало мнение, что поэт здесь обращается к своей аудитории - к нам, единомышленникам. То есть - к соотечественникам (в узком) и к друзьям (в широком смысле этих слов). По-видимому, так же воспринимал это стихотворение и Галич.
Это разнообразие в понимании одного и того же текста говорит, в частности, о не таком его простом содержании, каковым оно может казаться с первого взгляда.
В начале 1987 года в Тбилиси, в доме Владимира Джариани, Булат Окуджава делился впечатлениями о слайд-фильме по своему творчеству с авторами программы. Среди возражений по содержанию он высказал и такое:
Я сейчас скажу. Ну, сейчас мне всё вспомнить трудно, я не записывал... Ну, например, «Берегите нас, поэтов...» - это совершенно не нужно. Потому что вообще призывать поэтов беречь поэтов - это стыдно. Это когда-то я написал, очень в лоб, и это совершенно не нужно. Я давно от этого отказался. (В ответ на возражения:) Нет-нет! Я понимаю. Я говорю о своём восприятии. Как автор.
Обратим внимание на эту автоинтерпретацию стихотворения: «призывать поэтов беречь поэтов». Если бы подобные слова Окуджавы нам встретились единожды, их можно было расценивать как угодно: и как оговорку, и как ошибку расшифровщика фонограммы.
Но вот другое высказывание автора о том же произведении. И произнесены эти слова раньше, на публичном выступлении 7 ноября 1980 года, в ответе на записку из зала:
«Не смогли бы Вы прочитать стихотворение “Берегите нас, поэтов...”?».
Я мог бы его прочитать, но я принципиально не хочу его читать, потому что - нельзя призывать самого себя беречь себя. В один прекрасный день я это понял - и они мне перестали нравиться. И вообще поэтов призывать беречь поэтов не нужно. Как сказал один высокопоставленный человек, у которого я просил квартиру, которому я сказал, что у меня очень трудные условия квартирные, он сказал: «А поэт должен страдать». Это он знает хорошо[17].
Здесь: «призывать самого себя беречь себя», а затем, как будто специально для нашей статьи, уточнено: «поэтов призывать беречь поэтов».
Следовательно, все перечисленные трактовки стихотворения не совпадают с авторской! То есть, в этих стихах Окуджава изначально обращался не к обществу (Фрумкин), не к государству (Городницкий), не к читателям вообще (Самойлов-Оскоцкий), не к властям и девушкам (Берестов) и даже не к друзьям-согражданам, а - к собратьям по ремеслу. И мы (нас), как точно отметил С. Чесноков, здесь тоже означает круг поэтов-современников. А значит, стихи эти несли определённо внутрицеховой, «блоковский» смысл («Там жили поэты, - и каждый встречал // Другого надменной улыбкой... [18]»).
И ещё. В связи с этим стихотворением вызывает интерес сюжет, изложенный в воспоминаниях Якова Хелемского о поэтессе Юлии Нейман и её учёбе на Высших литературных курсах в первой половине 20-х годов. В устных рассказах к портрету своего преподавателя И. С. Рукавишникова «Юлия добавляла ещё одну занятную подробность. Рукавишников перед началом лекции воздевал кверху руки и торжественно произносил строки из своего некогда знаменитого стихотворения:
Берегите поэтов!
Берегите поэтов!
И лишь после этого приступал к темпераментному изложению теории стиха». И далее там же: «Вспоминая неординарного наставника, Юлия предварила... свою миниатюру рукавишниковским эпиграфом: “Берегите поэтов!”:
Когда бы мир услышал тот совет -
Глядишь, не проволокой колючей,
Не страхом смерти был бы он одет,
А шелестящей прелестью созвучий.
...Пусть выцвела стихов его канва -
Но смысл их жив... Мы забывать не вправе
Просительные, грозные слова,
Он заклинал людей, почти гнусавя:
- Берегите поэтов! Берегите поэтов!» [19]
Если Окуджава даже и не знал ни стихов Ю. Нейман, ни некогда знаменитого сочинения самого И. Рукавишникова, то он мог слышать рассказы о лекциях известного стиховеда. Ведь вместе с Нейман у Рукавишникова учились Д. Андреев, М. Петровых, Арс. Тарковский, Ю. Домбровский... С двумя последними Окуджава был хорошо знаком и даже посвящал им стихи.
Впрочем, мы отвлеклись. Нам сейчас важнее не то, что могло натолкнуть Окуджаву на написание этого стихотворения, и даже не то, о чём он при этом думал, а то, как понимали текст те самые его читатели (и слушатели), и в частности Галич. А он, спрашивая своих слушателей в Новосибирске: «Кто должен беречь нас, поэтов?», очевидно, сначала задавал этот вопрос себе. То есть тоже перебирал все описанные варианты.
Не под влиянием ли, кроме всего прочего, дружеской критики Самойлова и Галича, а также пародии Берестова настал тот один прекрасный день, который, говоря о своём переосмыслении стихотворения, вспоминал Окуджава?
«Моя вина!»
Повторим одну из фраз Галича о творчестве Окуджавы: «У него есть песни, которые вызывают моё яростное чувство протеста». Но далее, напомним, в качестве единственного примера приводится стихотворение. Следовательно, хотя бы одно из произведений Окуджавы, о которых говорит здесь Галич, возможно, является песней в общепринятом современном смысле - то есть стихотворением поющимся, - которое он слышал.
Что же ещё, кроме приведённого примера, могло не понравиться ему в стихах Окуджавы, в том числе и песенных?
Ответ лежит на поверхности. Вспомним одну из перекличек в стихах двух поэтов. В песенке Окуджавы «О моей жизни» (1962) вторая, срединная строфа звучит так:
А как первая война - да ничья вина.
А вторая война - чья-нибудь вина.
А как третья война - лишь моя вина,
а моя вина - она всем видна[20].
Галич отвечает ему осенью 1968-го, вскоре после того как СССР фактически оккупировал «братскую» Чехословакию. Вся песня «Бессмертный Кузьмин» построена на многократном повторении и варьировании окуджавского моя вина и его производных применительно к войне[21]. Даже рифма война - вина у Галича тоже повторяется, причём намного чаще и уже в различных падежах:
...Покатились всячины и разности,
Поднялось неладное со дна!
- Граждане, Отечество в опасности!
Граждане, Отечество в опасности!
Граждане, гражданская война!
Был май без края и конца,
Жестокая весна!
И младший брат, сбежав с крыльца,
Сказал: «Моя вина!».
У Царскосельского дворца
Стояла тишина.
И старший брат, сбежав с крыльца,
Сказал: «Моя вина!».
И камнем в омут ледяной
Упали те слова...
На брата брат идёт войной.
На брата брат идёт войной!..
Но шелестит над их виной
Забвенья трын-трава!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А где вы шли, там дождь свинца,
И смерть, и дело дрянь!
...Летела с тополей пыльца
На бронзовую длань -
Там, в Царскосельской тишине,
У брега сонных вод...
И нет как нет конца войне,
И скоро мой черёд!
...Было небо в голубиной ясности,
Но сердца от холода свело:
- Граждане, Отечество в опасности!
Граждане, Отечество в опасности!
Танки входят в Царское Село!
А чья вина? Ничья вина!
Не верь ничьей вине,
Когда по всей земле война,
И вся земля в огне!
Ничья вина - это ещё одна цитата из той же «песенки» Окуджавы, тоже прямая, и против её смысла Галич, как видим, категорически восстаёт.
Пришла война - моя вина!
И вот за ту вину
Меня песочит старшина,
Чтоб понимал войну.
Меня готовит старшина
В грядущие бои.
И сто смертей сулит война,
Моя война, моя вина, -
Моя война, моя вина! -
И сто смертей - мои!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А где мы шли, там дождь свинца,
И смерть, и дело дрянь!
...Летела с тополей пыльца
На бронзовую длань...
Стоп! Не из знаменитого ли «Оркестрика надежды» перекочевали сюда свинцовые дожди, которые «лупили так по нашим спинам, // что снисхождения не жди»[22]? Образ, надо сказать, у Галича не выглядит чересчур точным, поскольку пули в отличие от дождевых капель, как ни крути, в привычном представлении не падают сверху, а летят всё-таки горизонтально. Однако в случае Окуджавы этот образ выглядит гораздо органичней: ведь поэт-фронтовик получил своё ранение от пули, выпущенной с самолёта.
У Царскосельского дворца,
У замутнённых вод...
И нет как нет войне конца,
И скоро твой черёд!
Снова, снова - громом среди праздности,
Комом в горле, пулею в стволе:
- Граждане, Отечество в опасности!
Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!
Вопят прохвосты-петухи,
Что виноватых нет,
Но за враньё и за грехи
Тебе держать ответ!..
В этой строфе явно аукнулась русская пословица «В миру виноватого нет». Обратим внимание на то, что здесь, в песне, об отсутствии виноватых вопят почему-то... петухи. Они, как и всё у Галича, появились не случайно. На наш взгляд, эта «проговорка» ещё раз выдаёт, над чьим творчеством и гражданской позицией размышлял автор в связи с советским вторжением в Чехословакию. Она лишний раз отсылает слушателя к автору ещё не опубликованной в СССР, но тем не менее знаменитой «Песенки о петухах» (1960): «Всю ночь кричали петухи...» Из неё в текст Галича на уровне мотивов перешли враньё и грехи, а главное - снова вина. И тем не менее эта аллюзия не из тех, что лежат на поверхности. Но поэт избегает обнажать в песне повод к её написанию, не выносит на всеобщее обозрение тот «сор», из которого выросли стихи. В дальнейшем он так же тщательно станет скрывать поводы к сочинению своих «антипосвящений» Е. Евтушенко и А. Солженицыну[23]. Художественное обобщение для Галича, как всегда в подобных случаях, гораздо важнее конкретики.
Кстати, не является ли употреблённая Галичем пословица отзвуком и другой «песенки» Окуджавы - «Ты в чём виновата?..», обращённой к его первой жене? Напомним её текст:
Ты в чем виновата?
Ты в том виновата,
что зоркости было
в тебе маловато:
красивой слыла,
да слепою была.
. . . . . . . . . . . . . . .
А кто в том виною?
А ты и виною:
все тенью была
у него за спиною,
все тенью была -
никуда не звала.
Такой односторонне «поучающе-обвинительный» тон в адрес женщины вполне мог вызвать у Галича яростное чувство протеста. Ведь и сам автор впоследствии признал эту свою «песенку» несправедливой и перестал её исполнять... И от этого вероятного неприятия возникает дополнительный подтекст у галичевских строк «Но за враньё и за грехи // Тебе держать ответ!»...
...За каждый шаг и каждый сбой
Тебе держать ответ!
А если нет, так чёрт с тобой,
На нет и спроса нет!
Тогда опейся допьяна
Похлёбкою вранья!
И пусть опять - моя вина,
Моя вина, моя война, -
Моя вина, моя война! -
И смерть - опять моя!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И не поймёшь, кого казним,
Кому поём хвалу?!
Идёт Кузьма Кузьмич Кузьмин
По Царскому Селу!
Прозрачный вечер. У дворца -
Покой и тишина.
И с тополей летит пыльца
На шляпу Кузьмина...
В этой песне позицию, выраженную Окуджавой (ничья вина; чья-нибудь вина) и доведённую до другого «логического конца», олицетворяет как раз Кузьмин Кузьма Кузьмич - обыватель, к тому же наделённый автором функциями доносчика (контрапунктные строфы о нём мы при предыдущем цитировании опустили; приведём две из трёх):
...А Кузьмин Кузьма Кузьмич выпил рюмку хлебного,
А потом Кузьма Кузьмич закусил севрюжкою,
А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою,
Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными,
Что, как истый патриот, верный сын Отечества,
Он обязан известить власти предержащие...
...А Кузьмин Кузьма Кузьмич хлопнул сто молдавского,
А потом Кузьма Кузьмич закусил селёдочкой,
А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою,
Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными,
Что, как истый патриот, верный сын Отечества,
Он обязан известить всех, кому положено...
Под стать вечности обезличенного Кузьмина (Иванова, Петрова, Сидорова) этот припев звучит единообразно. Звучит трижды. Меняются в нём лишь признаки времени - напитки и закуска: выпил стопку чистого и закусил огурчиком; хлопнул сто молдавского и закусил селёдочкой. Этот троекратный повтор согласуется с тремя периодами самой песни, повествующей о трёх войнах - гражданской (внутренней), освободительной (против внешнего врага) и агрессивной (против чужого государства). И будь песня Окуджавы написана той же осенью 1968-го, она имела бы подобную же интерпретацию. И соответственно изменился бы её смысл.
Однако в песне, созданной Окуджавой в начале того же десятилетия, если воспринимать её текст буквально (как Галич трактовал строку из «Моцарта»), - иной счёт войнам. Третью войну можно интерпретировать как будущую, которую автор принимает на свой счёт. Да и первая, в отличие от прямо названной Галичем гражданской (той далёкой или в других вариантах единственной), может быть и - Первой мировой.
Таким образом, стихи Галича, который не мог не знать песни Окуджавы раньше, трудно расценивать как прямую полемику с её автором. Скорее это можно назвать развитием темы. В любом случае знание окуджавского подтеста значительно проясняет содержание «Бессмертного Кузьмина».
( ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.)
Ссылки:
Благодарим Н. А. Богомолова, А. В. Скобелева и А. В. Кулагина за участие в обсуждении статьи и ценные предложения, способствовавшие углублению её текста.
[1] Галич А. «Верю в торжество слова»: (Неопубликованное интервью...) / Публ. А. Е. Крылова // Мир Высоцкого: Исслед. и материалы. [Вып. I]. М., 1997. С. 374. Здесь и далее курсив в цитатах - наш. - А. К.
[2] Окуджава Б. «Ещё в литавры рано бить...» / Беседу вёл Е. Дворников // Правда. 1988. 23 сент.
[3] Окуджава Б. Года суровой прозы / Беседовал Л. Иванов // Молодой ленинец. Калуга, 1988. 13 авг. С. 9.
[4] См.: Окуджава Б. Я вновь повстречался с надеждой / Записал И. Медовой // Моск. новости. 1987. 31 мая (№ 22). С. 11.
[5] См. подробнее: Кулагин А. В. Об источнике первой авторской песни Галича // Галич: Новые ст. и материалы: Сб. М.: ЮПАПС, 2003. С. 6-16.
[6] Слуцкий Б. Слава («Художники рисуют Ленина...») // Собрание соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1991. Т. 1. С. 184. Впервые на эту перекличку указал нам В. Б. Альтшуллер.
[7] Здесь и далее стихи А. Галича без ссылок на страницы цит. по: Галич А. Песня об Отчем Доме: Стихи; Песни; Ст.; Интервью; Ноты / Сост., подгот. текста А. Костромин. М.: Локид-Пресс, 2003. Даже после выхода сборника в серии «Новая библиотека поэта» (вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч.: В. Бетаки; СПб., 2006) издание А. Н. Костромина остаётся на сегодняшний день наиболее достоверным и авторитетным.
[8] Хотя недостаточная исследовательность датировок произведений Б. Слуцкого позволяет предположить и обратное влияние. Возможно также, что Слуцкий и Галич написали свои стихи независимо друг от друга, будучи свидетелями одних и тех же событий. Ср.: «В январе 1962 года я приехал в малеевский Дом творчества, в то время завершалась развёрнутая по решению XXII съезда КПСС кампания по очистке страны от памятников и бюстов Сталина. Виктор Некрасов, попавший в Малеевку за несколько дней до меня, сказал: “Я покажу тебе потрясающую вещь!” Он повёл меня к местной школе. Там полузасыпанные снегом сиротливо стояли свезённые со всей округи бюсты Сталина разной величины - несколько десятков. “Надо бы сфотографировать, - сказал Некрасов. - И надписать: ‘Урок истории’”» (Лазарев Л. А всё-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему // Лит. газ. 1997. 13 авг. С. 3). Необходимо уточнить, что Галич был дружен с Некрасовым и был завсегдатаем Малеевки, а значит вполне мог наблюдать ту же впечатляющую картину. Кстати, историй на эту тему существовало множество, - см., например: «...Я вспомнил случай из жизни одного приморского города. В центре этого города стоял на пьедестале огромный монумент Сталина. По приказу свыше ночью его свалили и утопили в реке. Но монумент оказался под бронзовой краской картонный. За ночь он размяк, взбух и... всплыл на поверхность. Чудо-диво представилось утром глазам жителей того города - на волнах качался раздутый и слинялый Сталин. Толпу зевак быстро разогнали, монумент выволокли, разрубили на мелкие кусочки и увезли подальше» (Гасс Б. Задуй мне свечу. Лондон, 1984. С. 265)». Другую - об усах, проступающих через изображение другого «вождя» рассказал сам Галич.
[9] См. подробнее: Крылов А. Е. О трёх «антипосвящениях» Александра Галича // Континент. [Вып.] 105. М.; Париж, 2000. С. 313-343; «За хурдою-мурдой»: О четвёртом «антипосвящении» Галича // Галич: Новые ст. и материалы. С. 40-52.
[10] Конечно, Галич ошибся: эти стихи никогда Окуджавой не пелись. - А. К.
[11] Галич А. «Помни о мельнике!»: (Неизвест. страницы Новосибир. фестиваля песни 1968) / Публ. К. Андреева // Мир Высоцкого. Вып. 2. М., 1997. С. 442. Здесь и далее курсив в цитатах наш. - А. К.
[12] Это мог быть только журнал «Звезда Востока», где это стихотворение было опубликовано впервые под загл. «Размышления возле дома, где жил Тициан Табидзе» (1967. № 3. С. 102). - А. К.
[13] Чесноков С. Двадцать лет спустя // Мир Высоцкого. Вып. 2. С. 420.
[14] Городницкий А., Ким Ю. «Раньше мы были в авангарде...» / Беседовал В. Фрумкин // Фрумкин В. Певцы и вожди. Ниж. Новгород: Деком, 2005. С. 104-105.
[15] Берестов В. Весёлый барабанщик // Авт. песня. 1994. № 2 [май]. С. 11-12.
[16] Цит. по: Оскоцкий В. О первой любви и не только о ней: (Булат Окуджава) // Оскоцкий В. Мозаика памяти. М.: Пик, 2008. С. 132.
[17] Цит. по фонограмме.
[18] Блок А. Поэты // Собрание соч.: В 8 (9) т. Т. 3. М.; Л.: ГИХЛ, 1960. С. 127.
[19] Обе приведённые здесь цитаты: Хелемский Я. Неуступчивая муза // Вопр. лит. 2002. № 3. С. 194, 206.
[20] Здесь и далее стихи Окуджавы без ссылок на страницы цит. по его последнему прижизненному «избранному»: Окуджава Б. Чаепитие на Арбате. М., 1996.
[21] В. Бетаки отмечает здесь «частичную перекличку» с Окуджавой (см. в указ. кн.: Галич А. Стихотворения и поэмы. С. 343).
[22] Перекличка замечена А. Скобелевым.
[23] См.: Крылов А. Е. О трёх «антипосвящениях» Александра Галича.