Предатель, или герой?
14 ноября был день рождения пионера Павлика Морозова. Вэтом году ему бы исполнилось 92 года, еслы бы он не погиб 3 сентября 1938 года.
Большой, под железной крышей,
У Кулуканова дом,
Заборы его всех выше,
Ворота с резным козырьком
На окнах висят занавески,
А посреди двора,
На зависть мальчишкам соседским,
Стоит ледяная гора.
Хитер Кулуканов, а все же
Хлеб у него нашли!
Искали в стогах, копали
В сарае и во дворе.
Потом надоумил Павлик искать в ледяной горе.
- На что, - говорит, - им такая
Гора: кататься они
Мальчишек чужих не пускают,
А в доме девчонки одни.
Павлик Морозов, наверное, самый противоречивый персонаж истории нашей страны. Советская пропаганда ставила великого пионера в пример для подражания. Парень был настолько предан делу партии, что за идею сдал Красной армии своего отца-кулака, рассказал как и где он укрывает зерно.
С распадом Союза личность Павлика была переоценена. Мальчишку стали считать олицетворением зла и предательства. Стукачем и доносчиком. Конечно, такие настроения были и раньше, но звучали они только из уст интеллигенции да и то только самым тихим шепотом, так как за такие антисоветские мысли можно было легко схватить лагерей.
У современных людей другие идеи, обстоятельства, взгляды, согласия и несогласия, дела, поступки.... . Другое время - люди те же. У понятия "предательство" та же суть. Пэтому я думаю, нужно знать эту историю и помнить о ней.
Р А С С К А З...
Иегуда Мендельсон
Идол нашего детства, преследовавший нас повсюду...
Павлик Морозов
Его памятник, бюст или скульптура преследовала нас повсюду с раннего детства: в детском саду, школе, парке культуры, на любой площади, в пионерских и комсомольских газетах. Изображали его в виде подростка с развевающимся пионерским галстуком на шее, идущим против ветра…
Перед его изображением давали «клятву» девочки и мальчики, принимаемые в октябрята, пионеры или в комсомол.
Его «подвиг» изучали в школах…
«Подвиг» заключался в том, что Павлик Морозов донес на своего отца-кулака в «соответствующие органы». «Органы», конечно же, арестовали отца, и уже не помню, убили или только посадили. Родные, пораженные предательством и отцеубийством, отомстили вероломному предателю, вышедшему из их семьи.
Был ли на самом деле Павлик, или его выдумали, как и массу коммунистических мифов, не важно. Намного важнее, что его пока что не приписали к евреям…
Мы, советские школьники, должны были любить, преклоняться, почитать и гордиться Павликом Морозовым, что успешно и выполняли в массовом порядке. О нем писали сочинения, ему посвящали стихи и литературные вечера…
Итак, мне вспомнился этот давнишний случай и урок, который преподал мне отец.
В те давние времена советским людям было запрещено слушать заграничные «лживые, империалистические» радиостанции, заполненные «змеиным ядом ненависти, гнусной лжи и презрением к советскому народу». Это относилось и к «Радио Свобода», и к «Голосу Америки», и к «БиБиСи», и к прочим «вражеским голосам», включая с особой тщательностью заглушаемый «Голос Израиля».
«Простые советские люди» все же ухитрялись на своих допотопных радиоприемниках слушать «голоса». Их слушали с большей внимательностью, чем это делали по отношению к «невыключаемому» радио официозной сети.
Дома была радиола, кажется, «Рекорд». Неуклюжее сооружение советской радиопромышленности.
Обычно отец, усталый после тяжелого рабочего дня, слушал радио по ночам, когда мы все спали.
Сквозь сон доносились до меня скрипы, хрипы, звуки самых мощных в мире советских «глушилок», отрывки джазовой музыки, тогда тоже запрещенной, какие-то глухие, неясно бубнящие голоса.
В этот вечер я каким-то образом оказался в широкой родительской кровати и лежал рядом с отцом. Мама спала с другой стороны, завернувшись в свой край двуспального ватного одеяла. Я лежал с края, изредка еле прикасаясь к родному телу отца. Отец принес в наше «логово» радиоприемник. Я просто растворялся в таком желанном отцовском запахе (о нем я вспомню в ночь рождения моего первенца!).
Отец разговаривал со мною, как со взрослым, зеленый глазок «Рекорда» чуть подсвечивал под одеялом, звуки переключаемых радиостанций создавали фон. Сколько лет прошло, а я все помню, как будто было только вчера. Не знаю, о чем бубнил «голос». Да и это мне было неважно.
Отец был возле меня, со мною.
Нам было уютно и хорошо.
На улице мороз. Ночной свежевыпавший снег искрится под полной луной. Пронизывающий ветер воет в проводах и в трубе. Здесь же полная изоляция, что помогает безопасно слушать запретное радио. Дом, срубленный из толстых бревен, проконопачен сухим мхом и обшит досками. Высокая завалинка наполнена классным шлаком. Над потолком большущий чердак, тоже устланный толстым слоем шлака. Крыша покрыта хорошей дранкой, которая из года в год обрастала слоем зеленого, пушистого и ворсистого на ощупь мха.
Раньше крыша была крыта толью. Интересно, не происходит ли слово «толь» от ивритского «таль» (роса, на которую выпадал и был прикрыт еще слоем росы легендарный синайский манн)? Толь - черные рулоны картона, пропитанного со всех сторон асфальтом. Такими листами покрывали крышу, скрепляя полосы тонкими деревянными планками.
Крепкая кирпичная труба идет из русской печи с заветной лежанкой на ней.
Окна закрыты двойными рамами, где между ними внизу проложен слой ваты, посыпанный новогодними блестками со стаканчиком, наполненным крупной солью (такой солью сторожа в садах заряжали охотничьи ружья) против запотевания стекол. Окна закрыты двухстворчатыми деревянными ставнями, которые на всю ширину прижаты металлической планкой. Но мы еще укрыты толстым стеганым зимним одеялом в пододеяльнике.
Нам хорошо. Радиола подмигивает зеленым глазком. Чей-то «Голос» вещает что-то не очень просоветское… Отец иногда уходит в слушание, а я все время наслаждаюсь его близостью, нашей «тайной».
Он поворачивается ко мне и спрашивает:
-Что вы проходите в школе?
Из всего материала и всех школьных дисциплин я вспомнил рассказ о Павлике Морозове, видимо, решив пройти отцовское испытание, ведь он не так часто разговаривал со мною наедине.
-Героический поступок пионера Павлика Морозова…
После недолгого раздумья отец спросил:
-А что ты думаешь о Павлике?
-Ну, он - герой. Выявил кулаков, которые эксплуатировали простых крестьян. Благодаря ему их поймали и наказали по заслугам… Я думаю, еще недостаточно… А его зверски убили. Мальчика, храброго героя…
-Но ведь он донес на родного отца?!
-Ну и что, что на отца. Ведь тот был бандит, преступник...
Непродолжительное молчание. Потрескивание приемника. Зеленый глазок подсвечивает половину родного лица.
И шепотом, на выдохе:
-А ты тоже бы так сделал? Выдал бы отца?
-… А как же… Конечно, если бы отец был врагом народа…
Если бы, не дай Б-г, был преступником перед советским государством…
-Так иди сейчас, выдавай. Я же слушаю радио, которое запрещено. По-ихнему, совершаю преступление, не зная в чем заключается…
- ..?
Я прикоснулся к отцовской руке, прижал ее к себе и стал целовать. Отец не убирал руки. Другою - гладил мою голову, приговаривая:
-Ничего, сын. Все будет хорошо. Ты должен был пройти этот урок. Отца нельзя предавать. Тот, кто предает отца, предаст все: и родину, и народ, и семью…
Мы обнялись, мои горячие слезы перемешивались с шепотом признания в любви.
Я не помню в детстве второй такой душевной близости, ведь семья была советско-спартанской: никаких слюнтявостей, добрых человеческих слов, признаний. Как этого мне не хватало потом в жизни. Какою мерзкою была бездушная советская действительность!..
Я всю жизнь помнил и этот поздний зимний вечер, и отцовский урок о «доносчиках».
Только в Израиле я узнал понятие «мосер» (доносчик). Уж не отсюда ли пошло блатное «мусора» по отношению к милиции?