День рождения Борща
Дорогой мой (наш) далекий друг! Пишу и понимаю, что такое обращение к тебе потихоньку становится привычным. Ты теперь все чаще и, как правило, где-то там, в то время, как мы, по-старинке, здесь - в Италии. Ровно два года назад мы, как ни странно, тоже справляли твой день рождения здесь - ты помнишь? Это тоже становится какой-то странной традицией. А может быть, дело в том, что наши дни рождения разделяет какая-то неделя, а это слишком малое время для решительных перемещений по планете.
Как бы то ни было, есть много оттенков счастья - это и непознанное покамест счастье отцовства и материнства, счастье от вручения первой нобелевки, счастье осознования того, что у тебя есть друзья. Так вот, пока (а я надеюсь, это будет очень и очень долго) Ты есть на свете, у нас, твоих друзей, всегда есть это маленькое и родное счастье - быть твоими друзьями. Спасибо тебе за это - и Будь!
Валяясь под раскаленным сицилийским солнцем, мне в голову пришли несколько историй. Пришли сами, без спроса, сели на мои извилины и, свесив свои капустные ножки, весело закачали ими, то и дело задевая за гипофиз. И вот что получилось в результате их разнузданного поведения...
- I -
Как он появился на свет первый раз, Борщ не знал. Вернее, не знал до тех пор, пока мама не рассказала ему.
- Однажды мне достался по случаю кусок отменного мяса. Мякоти - добавила она, почему-то поворошив макушку маленького Борща. - Я решила, что просто так съесть его будет неправильно. Неправильно и мало, стоит разбавить его овощами - ведь вместе с таким вкусным мясом можно съесть что угодно!
- Ну уж свекла-то с луком вкусными не станут никогда! - Борщ поморщился и надул пузырь.
- Какой ты у меня еще все-таки дурачок! - мамина рука еще раз безуспешно попыталась пригладить непослушные кудри. - С таким мясом вкусно все! Я отваривала его в течение нескольких часов, а потом добавила морковку, лук, свеклу, картошку и капусту - словом, все, что нашла в доме. Потом посолила и поперчила.
- И что, что получилось?
- Получился Ты. - И мама накрыла Борщ крышкой.
- II -
Однажды Борщ решил стать бессмертным. Он не знал тогда, что для этого существует простое заклинание "ИДЭДЭКУДЭ", а решил придумать свой способ. "Если меня никто не съест, я буду жить вечно" - рассуждал он, лихорадочно придумывая, где бы ему спрятаться так, чтобы никто его не нашел и не съел. В результате он нашел хорошее место на подоконнике среди горшков с загадочным растением каланхоэ. Там вообще много чего стояло, на подоконнике - в основном, конечно, цветы в горшках, но встречались и просто пластиковые ведра из-под майонеза с торчащими из них сухими тонкими пеньками, бывшими некогда фиалками или геранями. Еще был липкий от кухонного нагара старый чайник, две трех-литровки с остатками смородинового варенья и ковшик с обмотанной полотенцем ручкой, наполовину полный застывшего барсучьего жира.
Борщ уютно встроился в подоконниковскую композицию - так, что его никто и не видел целую неделю. Пока однажды мама не открыла Борщ, и не скзала: "Фу, боже мой, кто его сюда поставил?".
И снова накрыла крышкой.
-III-
Когда Борщ был еще маленький, он был совсем сухой, жил в небольшом бумажном пакете и назывался "Суп куриный с макаронными изделиями". Он стоял на второй полке настенного шкафа в маленькой кухне садового домика его родителей между словоохотливым "Супом гороховым с мясом" и черствым "Перцем черным горошком". Случалось, что у него даже протирался один из бумажных уголков - так часто родительские руки перебирали пакетики, доставая их, и укладывая обратно. Иногда после этих перестановок, его соседом оказывался важный и молчаливый "Лист лавровый", от которого почему-то нестерпимо пахло венками греческих героев. Однажды - он запомнил этот день навсегда - его снова достали из шкафа, и он услышал папин голос: "Если мы сейчас его не съедим, придется выбрасывать - у него уже уголок оторвался". И вслед за этим, почти сразу, любимый мамин голос: "Ну, давай, все равно больше нечего". После этого яркий свет ударил в Борща, и он увидел маму очень близко - вернее, ее раздувающиеся ноздри. "Вроде не пропал", сказали губы под ноздрями, и молодой Борщ посыпался в круговорот кипятка.
И снова стало темно.
-IV-
Однажды Борщ захотел, чтобы в его жизни появилась собачка. Он ночами не мог уснуть - его воображение лихорадили черные овчарочьи глаза, висящий розовый язык, радостный скулеж, при виде Борща, и маятниково-метрономный радостно-возбужденный собачий хвост. Так продолжаться больше не могло, и он решил добиться своего любым путем. Например, ударить ультиматумом прямо в нос папе. В день, когда он так решил, папа поднял крышку и неожиданно скзал: "Слушай, давай рисковать не будем, лучше отдадим Джесси?".
Борщ просто не знал тогда еще, что путь, которым он доберется до желанной цели, будет пищеводным, и что скорее он, Борщ, появится в жизни собачки, чем она - в его. И еще он не знал, радуясь встрече с приближающейся мечтой, что свет он увидит снова не скоро.
Примерно завтра.
- V -
Борщ всегда хотел быть артистом. Хотел выходить на сцену в белоснежной манишке и, кланяясь в свете безжалостных софитов переполненному залу, вкушать восторженное почитание толпы. Как этого добиться, он пока не знал, но громкий шум и пронзительный белый свет преследовали его ночью во снах с надоедливым постоянством. Этот утробный восхищенный звук растревоженного его появлением зала, черный омут славы, белоснежность концертного воротничка к утру утомляли его настолько, что он еле мог шевелиться - очень уж выматывали его ежедневные ночные сновидения. Так продожалось долго - возможно, неделю. Потом его ослепил внезапно ворвавшийся откуда-то извне свет (он сразу тревожно вспомнил свои сны), а чей-то незнакомый голос издалека сказал: "Зачем она постольку готовит? Кто это еще есть будет?".
Потом ненадолго стало темно, но Борщ понимал, что наступает то самое влажно-волнительное мгновение перед тем, как распустится занавес, и приободрился. Его тело мерно колыхалось в такт чьим то шагам, и он понял, что сейчас настанет его звездный час. И он настал. Вспыхнуло ослепительно белым, он увидел черную, как ночь, бесконечность предстоящей славы, которая немедленно втянула его в свое чрево, затем раздался несмолкаемый оглушительный рев аплодисментов, и его закружило в вихре черного, как ночь, эгоистичного восторга.
И тьма поглотила его выступление.
- VI -
Когда Борщ был совсем-совсем маленьким, он думал, что, когда вырастет, обязательно полетит в космос. Что он тоже скажет что-нибудь, типа: "Поехали" или "Наливай!" - и взмахнет чем-нибудь. Он будет летать над землей, увидит все-все континенты как они есть на самом деле, а не как они нарисованы на карте, висящей в отцовском кабинете на стене. Он будет в специальном скафандре - прочном, но одновременно гибком, сделанном из специального металла. И у него, конечно, будет свой шлем, накручивающийся на скафандр. А потом, когда он вернется из славного покорения советского космоса, его именем назовут улицы и проспекты многих городов, пионерские отряды будут соревноваться в сборе макулатуры и металлолома, стремясь получить переходящее почетное звание "Красные Борщовцы". Мама смеялась, и говорила ему, что он фантазер, а он верил, что однажды придет такой день, когда он откроет свой гермошлем, а там...
...а там будет плавать прямо в воздухе огромный дядька - переворачиваться, ловко хвататься за выступы стен тесной комнатки. А потом раздастся голос, откуда-то из-за спины: "Герман, ты Борща не видел? Только что был здесь...". Дядька, которого назвали Герман, весело улыбнется и протянет руку к Борщу. Борщ тоже в этот момент хотел было протянуть ему руку, но засмущался, запутался в скафандре и не смог. "Держи", сказал Герман, и Борщ увидел того, второго. Еще одного круглолицего дядьку с веселыми умными серыми глазами. Борщ совсем уже собрался с духом, чтобы вежливо познакомиться с ним и замять прежний конфуз, как вдруг кто-то сжал скафандр Борща так, что сразу стало очень тесно и нечем дышать. Он хотел позвать на помощь, но не успел.
Потому что наступила темнота.
-VII-
Вообще, Борщ всегда хотел быть Богом. Но он понимал, что прям вот Богом-Богом быть практически невозможно. Ведь для этого, как минимум, должны быть Мама-бог и Папа-бог, ну, или, если верить рекламным буклетам, еще некто Дух. К сожалению, у него были обычные папа и мама (на самом деле, самые лучшие на свете) и сестра - но она, хоть и была младшей и смышленой, никак на Дух не походила. На самом же деле, все свое время существования она, в основном, тратила на то, чтобы портить рисунками школьные тетрадки Борща, а своими неказистыми музыкальными гаммами постоянно доказывала, что она если и Дух, то только лишь тот, который необходимо из нее немедленно выпустить. Словом, Борщ понимал, что дело дошло до того, что он хочет хотя бы познакомиться с настоящим Богом.
Поизучав немного историю, (нет, вернее, не так - Историю!), он понял, что связываться с золотыми и пузатыми местными тупыми богами ему не хочется. А хочется больших и буйных знакомств - с Торами там всякими, Локами и Одинами...
И стал с тех самых пор Борщ незаметно для окружающих добавлять в себя селедку из новогодней шубы, слушать дурацкие песни и танцевать странные танцы. И однажды случилось это. Знакомство.
- Что это за красная хуйня? - спросил раздраженно Один и пнул вонючий тазик, наполненный странной жидкостью. Жидкость улетела за уступ горы вслед за тазиком.
- Б-б-б-бо-бор.... - тока и донесся удаляющийся ответ-крик из-за края.
- Принеси нормальной еды! - и Один, откинувшись на спинку удобного кресла, закрыл глаза.
Откуда-то издалека снизу раздался громкий всплеск и снова наступила Тишина.
- VIII -
Борщ с детства любил читать. У него со временем даже скопилось немало книг, которые он был готов перечитывать снова и снова. Среди них были, конечно же и "Гарантийные человечки", и "Сирены титана или крестовый поход детей", и "Волшебник Изумрудного города", и много чего еще. Каждый раз, читая ту или иную книгу, Борщ растворялся в ней, уходил с головой в причудливый мир фантазий любимых авторов. Если книжка была особенно хороша, он мог не видеть и не слышать ничего вокруг, пока, наконец-то, не будет перевернута последняя страница. Для него не были пустыми звуками такие слова и имена, как: Гедеон Спилет, кренодж, Тень, Иван Денисович, смена парадигмы.
Он часто перечитывал, например, "Двенадцать стульев", плавно скользя глазами по нелепым и смешным приключениям ловких и не очень мошенников. Вот и сейчас он сидел на диване, прикроватная лампа уютно светила чуть сбоку, давая ровный слегка желтоватый свет на книгу, открытую на сцене голодовки Лоханкина. Все окружающее привычно превратилось в серую дымку, реальность истончилась настолько, что Борщ даже не успел заметить, как оказался там, внутри главного героя этой сцены. И уже глазами героя, не в состоянии кричать от ужаса, он, будто бы со стороны наблюдал за тем, как дикий Васисуалий одним плавным и длинным движением вскрыл теперь уже Борщовскую грудную клетку, ловко вынул из раскрывшейся красной утробы его сердце и жадно вгрызся в него своими острыми зубами. Неродившийся крик замер в вечности, которая нестерпимой тяжестью вдруг навалилась на Борща. Он выронил книжку из рук, и она распласталась на его искалеченной груди.
От резкого толчка лампа упала, и спасительная тьма залила все вокруг.
AD & MK, Sillemi, Italy, 17/09/15. 37,88797 C, 15,31653 B