Найдены новые записи Розы Тамаркиной
Оригинал взят у yudinkostik в Найдены новые записи Розы Тамаркиной
Оригинал взят у 1_9_6_3 в Найдены новые записи Розы Тамаркиной
Роза Тамаркина. 1942 г.
Из собрания Музея имени Глинки
В Российском Государственном Архиве Фонодокументов (РГАФД) на 2-й Бауманской удалось обнаружить две записи с игрой Тамаркиной пьес Шопена: мазурка fis-moll ор.59 № 3 и два этюда - Ges-dur ор.10 № 5 и f-moll ор.25 № 2.
Пробная пластинка, хранящаяся в архиве немаркирована, поэтому о времени исполнения можно только догадываться. Впрочем эту мазурку и этюд соль-бемоль мажор Тамаркина играла на конкурсе 1937 года в Варшаве:
28 февраля. Большой зал Варшавской филармонии. III конкурс имени Шопена. Первый тур. Радиотрансляция из Варшавы
Выступление Р.Тамаркиной:
Шопен - Ноктюрн G-dur op.37 № 2, Фантазия f-moll op.49,
Мазурка fis-moll, Мазурка f-moll, Этюд cis-moll op.10 № 4,
Этюд Ges-dur ор.10 № 5, Полонез fis-moll op.44, Скерцо b-moll № 2
Стоп-кадр кинохроники 1937 года: Московская консерватория, класс профессора А.Б.Гольденвейзера: 17-летняя Роза Тамаркина исполняет 5-й этюд Шопена Ges-dur ор.10
Слева - Яков Зак.
Трудно сказать, в какие годы Тамаркина исполняла в концертах этюд f-moll ор.25 № 2 - чаще всего афиши и программки дают лишь общие упоминания о таких небольших произведениях: четыре этюда, две мазурки, но этот этюд упоминается пианисткой в одной из ее концертных программ за 1948-49 годы:
Из записных книжек Розы Тамаркиной. 1948-1949 гг.
Итак, долгожданные записи:
И в развитие темы - почти всё интервью Р.Тамаркиной, данное А Вицинскому 15 июня 1946 г.
(Вицинский А.В. Беседы с пианистами. «Классика - XXI», М., 2004):
А.В.Вицинский: С чего вам удобнее начать, Роза Владимировна, с автобиографических моментов или с процесса подхода к произведению, с работы над произведением?
Р.В.Тамаркина: Мне проще говорить сначала о биографии. Родилась я в 1920 году в Киеве, в семье рабочего. Ни мать, ни отец не занимались музыкой. Мама очень любила музыку, но не играла. В семье было две старших сестры. Одна сестра училась играть на рояле, а вторая на скрипке. Мой дядя, по профессии настройщик, был музыкантом пианистом-любителем. Я часто приходила к нему слушать, как играют, слушала, как занимается сестра.
Мою склонность к музыке заметили очень рано, а учится я начала только в восемь лет, на детском музыкальном отделении при Киевской консерватории. Нас в группе было пять человек. Каждый проходил какую-нибудь пьесу, все проигрывали свои пьесы по очереди, а преподаватель делал замечания. Такой вот метод... Это было в 1928 году. Мы также проходили элементарную теорию, ритмику. Я еще занималась композицией.
В.: А как вы сочиняли - за инструментом?
Т.: Да, конечно, рядом с инструментом лежала нотная бумага, и я записывала. Я больше сочиняла песни на слова Жарова, они по радио исполнялись.
В 1930 году мой первый педагог Надежда Марковна Гольденберг уехала, и я перешла к преподавателю Сливак Евгению Михайловичу. У Евгения Михайловича я очень скоро стала играть на вечерах. А в 1932 году меня послали в Москву...
Тогда только формировалась Центральная Музыкальная школа (ЦМШ). Я держала экзамен в особую детскую группу при московской консерватории. Поступало мало народа - всего семь человек, я восьмая, и еще одна скрипачка. Поступила я к Гольденвейзеру. Здесь уже начались настоящие занятия. Сначала было сплошное мучение, потому что школы у меня никакой не было. Сливак сразу давал сложные пьесы. Когда я приехала в Москву на экзамен, я играла скерцо b-moll Шопена, а мне было двенадцать лет. Представляете, что я там играла? Затем Мендельсона концерт. А в начале были шумановские детские пьесы. Только с двенадцати лет я начала работать над техникой. У меня был ужасный звук - рыхлый, с этим я и пришла к Александру Борисовичу. Он был в ужасе. Я даже не надеялась, что он меня примет...
В.: Но все-таки, вы ведь как-то справились с такой вещью, как скерцо Шопена. Там была комиссия?
Т.: Да, там была комиссия: Игумнов, Нейгауз, Гольденвейзер, Гинзбург... Они говорили, что все хорошо, но играла-то я плохо, очень плохо... Я первый год у Александра Борисовича никаких пьес не играла - одни этюды Черни - 740 ор., всю тетрадь, все этюды подряд. Во всех тональностях и каждой рукой отдельно. Это была очень большая работа. И еще сонату Моцарта C-dur`ную и две песни Мендельсона.
В.: Все шесть тетрадей этюдов Черни играли?
Т.: Я помню, что начала с G-dur`ного этюда, потом B-dur`ный. C-dur` ный я играла во всех тональностях. Сначала одной рукой...
В.: Как это вами воспринималось в двенадцать лет?
Т.: Я играла с большим интересом. Я увлекалась, могла сидеть и играть одной рукой часами. Может быть, потому что я была очень дисциплинированной, исполнительной. В школе, если надо было долго сидеть и заниматься, у меня не было трудностей... Александр Борисович занимался со мною с большим увлечением...
Занятия продолжались. Был 1933 год. Мне было тринадцать лет. В том году проводился конкурс детской группы, я выступала, играла Гедике, «Риголетто» - после этюдов на следующий год Александр Борисович дал мне такие виртуозные пьесы. И я сразу пошла в этом направлении.
А дальше все было нормально. Занималась я с Александром Борисовичем очень интересно. В 1935 году был организован Всесоюзный конкурс Радиокомитета... На этом конкурсе выступали чтецы, пианисты и скрипачи. Я участвовала там вместе с Арнольдом Капланом, и мы оба получили первую премию. Я играла Фантазию Шопена и Двенадцатую рапсодию Листа. После этого начались выступления по радио и в концертах. В конце 1936 года был отбор в Ленинграде на Варшавский конкурс. Это было зимой, а весной 1937 года мы уехали в Варшаву.
В.: Вы все еще учились в Центральной детской школе?
Т.: Я окончила школу в 1935 году и была зачислена в консерваторию. Но эта наша группа превратилась в десятилетку. По специальности я была на первом курсе консерватории, и одновременно училась в десятилетке, которую должна была закончить в 1937 году, но закончила в 1938, так как уезжала на конкурс. А в 1940 году окончила консерваторию. За десятилетку сдавала экстерном все экзамены и много занималась, потому что после конкурса я не концертировала совершенно - мне хотелось закончить школу и консерваторию.
В.: Вам не трудно было учиться?
Т.: Не трудно, если я внимательно занималась.
В.: К каким предметам у вас было больше влечения, интереса?
Т.: Я обожала математику, особенно алгебру. Когда я жила в общежитии - мы тогда учились в седьмом классе, - нам на дом не задавали уроков. Я приходила домой, брала с собой задачки по алгебре и начинала их решать. Я это отчетливо помню - очень любила математику и литературу. Ненавидела химию, физику любила, но только потом, когда я сама занималась, а когда в группе - как-то безразлично было, ничего не понимала. А потом полюбила физику, математику и литературу. У меня был педагог, который со мной отдельно занимался по математике. И он мне сказал, что он берется меня за два месяца подготовить на математический факультет, потому что я очень была увлечена этим.
И в консерватории было много предметов интересных, таких как история музыки, гармония... Анализом формы я занималась с Цуккерманом, затем еще иностранным языком занималась отдельно, и инструментовкой. Остальными предметами я мало занималась. Сдавала западную музыкальную литературу... Вообще этот период был интересный. А потом началась война.
В.: А что из консерваторских занятий на вас наиболее глубокое впечатление производило?
Т.: Помню, что мне очень нравились занятия с Виктором Абрамовичем Цуккерманом по анализу формы.
В.: А лекции Григория Михайловича Когана?
Т.: Это, конечно, было необычайно интересно. Я занималась у него в консерватории два курса, а потом в аспирантуре целый год. Это - незабываемые занятия.
В.: А как вами переживался конкурс, вся эта обстановка, острота положения?
Т.: Никак. Может быть, потому что я была очень юная, я совершенно не волновалась. Все другие очень волновались. Был такой случай. Яков Зак перед выступлением ничего не ел, совсем ничего, а я перед выступлением пообедала, и они все смеялись надо мной, не понимали, как это можно быть такой спокойной. А у меня никаких особенных ощущений не было. Волновалась больше, когда играл кто-нибудь другой. Там было очень мало наших доброжелателей в зале, и мы все сидели в зале, пока играли другие. Те, кто к нам относился доброжелательно, все были в восторге. Но большинство было очень сухо настроено. Это немного волновало. Всех наших без конца вызывали, был очень большой успех, но ведь мы сидели в публике и знали, какое настроение в зале. А к своему выступлению я относилась совершенно спокойно.
В.: А из методов работы с Александром Борисовичем что вы можете вспомнить как особенность его занятий?
Т.: Я не помню, что я потом играла. Играла сонаты Бетховена, Шопена - ноктюрны, баллады, скерцо, Концерт...
Мне было четырнадцать лет, когда я играла Es-dur`ный концерт Листа, выступала с оркестром. На занятиях большей частью Гольденвейзер сам играет, а ты слушаешь, как он это делает - вот и все...
Когда Константин Николаевич Игумнов дает вещь, он объяснит, иногда сам покажет, - но покажет и остановится, заставит повторить.
В.: А разучивание одной рукой уже закончилось тогда?
Т.: Нет, там был другой метод. Какое-нибудь технически сложное место - пассаж с шестнадцатыми, например, - он разбивал на определенные группы - по восемь, по пять, по три ноты.
В.: То есть давал ритмические варианты?
Т.: Да. Для развития ровности. Он мне сто раз объяснял, а потом я сама применяла. И до последнего времени применяю, иногда в некоторых сложных местах это очень помогает. Конечно, это только в отрыве от всей пьесы, только как отдельные упражнения.
Затем трудные места - скачок какой-нибудь. Например, в «Мефисто-вальсе» скачок на две октавы - обязательно каждой рукой отдельно. В фугах Баха тоже наизусть правой и левой рукой отдельно. А в прелюдиях - нет. Это только в Бахе требовалось - каждой рукой отдельно, потом двумя вместе.
В Киеве я ничего не играла наизусть, все по нотам. Если я играла на вечере пьесу, я специально учила ее наизусть, а так все пьесы играла по нотам. А когда я приехала к Александру Борисовичу, он ничего не разрешал играть по нотам. Я сначала села, и ничего не могу сыграть... Мне было трудно, потому что не было привычки. Он мне сказал: «Уходи и выучи каждой рукой отдельно, и обязательно наизусть. Пусть будет мало, но обязательно наизусть». Я ушла, учила, учила... Потом пришла к нему, сыграла две строчки одной рукой - и остановилась. Он мне говорит: «Дальше, дальше...» А я дальше ничего не знаю и говорю ему: «Вы сказали «мало», вот, я только это и выучила...» Всего какие-нибудь две строчки - шестнадцать тактов... Но он меня похвалил: «Мало, но зато ровненько».
У меня была тогда жуткая память, совершенно не развитая.
В.: А дальше, после конкурса, исполнительская деятельность?
Т.: После конкурса я начала ездить в Ленинград, Киев, Харьков, в Одессу, на Кавказ... К тому времени репертуар у меня был небольшой, в программе главным образом Шопен, потому что конкурс был шопеновским. Потом сонаты Бетховена, Баха сюиты я играла, инвенции, фуги... Затем учила Рахманинова Второй концерт...
В.: Какой репертуар вас тогда больше увлекал?
Т.: В период конкурса я больше увлекалась Шопеном, я его только играла, а потом Бетховеном. После я играла Хроматическую фантазию и фугу Баха, баховскую сонату g-moll в транскрипции Годовского. Бах-Катуар, Пассакалия c-moll - это уже у Константина Николаевича. Шумана стала играть - Фантазию, Симфонические этюды, мелкие пьесы, затем Токкату, Брамса много играла.
В.: А в годы войны, эвакуации?
Т.: В годы эвакуации не так много пришлось заниматься. Но тоже кое-что для программы сделано: Полонез-фантазия, затем программа рахманиновская - несколько прелюдов, вальс «Радость любви»...
В.: А когда вы к Константину Николаевичу перешли?
Т.: Когда я приехала два года тому назад в Москву и восстановилась в аспирантуре - тогда я и перешла к нему. Я очень многим ему обязана, он очень интересно занимается. А было это так. Я выучила еще в Ташкенте Полонез-фантазию. У меня ничего не выходило, и было очень подавленное настроение. Я чувствовала, что надо что-то делать. Товарищи меня натолкнули: иди к Константину Николаевичу. Я пришла к нему, рассказала. Я ему сказала, что мне еще год остался в аспирантуре, и что я очень хочу у него заниматься.
- «Как же вы хотите обидеть старика? Это невозможно...»
- «Но я закончила у него консерваторию, а аспирантура это другое дело».
- «Я должен подумать. Вы мне позвоните через недельку, я отвечу».
Я ушла в страшно подавленном состоянии. А вдруг он мне скажет «нет»?
Но не прошло и дня, как он мне вдруг сам позвонил. «Я, Роза, согласен, только вы сами все делайте». Я была в восторге. Пошла к Шебалину, который ко мне хорошо относился. Он сказал, что может поговорить с Александром Борисовичем и все устроить. Но я решила, что сделаю это сама. Я позвонила Александру Борисовичу и сказала, что мне надо с ним поговорить. Он уже догадался, в чем дело. Я была одной из первых его молодых учениц, он ко мне очень хорошо относился... Не могу сказать, что мне было все это легко сделать...
Мои занятия с Константином Николаевичем... Первым делом я принесла ему Фантазию Шумана, которую играла раньше. Он прослушал до конца, потом говорит: «Играйте с самого начала». Он не дал сыграть фразу, он останавливал двадцать раз. У меня холодный пот выступил: что-то говорит, а я не понимаю, что он хочет сказать... Сейчас-то я уже прекрасно знаю, чего он хочет. Фантазия Шумана еще не такая большая, но вот когда я ему сонату Листа принесла, мы за первый урок прошли только две страницы! Одно вступление заняло чуть ли не целый час. И меня очень мучило, что он подумает, что я бездарная, - а я-то знаю, как бы я это сделала, но у меня не выходит... «Нет, еще раз. Еще раз...»
Потом я настолько освоила его требования, что мы быстро пошли дальше. Только он начинает делать какое-нибудь движение рукой, даже еще не играет, как я: «Ага, уже начинаю понимать». Но первое время было мучительно - ничего не выходило. Он объяснял, как кантилену надо играть. Показывал рукой: «Надо проще, свободнее...» Я не сразу улавливала, это было ужасно мучительно. Сыграем две-три страницы, и я больше не могу, - так я уставала. Первые два-три месяца было очень трудно, я думала, что напрасно ушла, потому что, очевидно надо с самого начала так делать. Я думала, что уже поздно. Но затем, после сонаты Листа, были песни Шуберта-Листа и это было уже легче.
Он сядет играть, и очень многое становится ясным. Он занимается совершенно изумительно... Я 5 июня сыграла выпускной концерт. Он пришел ко мне в артистическую. Я ему говорю: «Жаль, что я уже окончила...» - «Вам нечего жалеть, вы еще будете играть...»
Ему свойственно исходить из самой сути музыкального чувства. Это, конечно, непревзойденный музыкант, его ни с кем сравнивать нельзя. Как он работает в области педализации! Если нужно внутри фразы какое-то дыхание, он его даст с помощью педали...
Говорят, что Константин Николаевич пришел к этому на склоне лет своих. Что в молодости он слишком увлекался виртуозностью.
В.: Это было уже очень давно. Он уже в 1910-е годы полностью сформировался.
Т.: У него совершенно замечательные руки. Он играет совершенно изумительно виртуозно, когда не волнуется. Токкату Шумана он так «запустил», что не мог остановиться. А на эстраде он очень волнуется.
Если меня оставят ассистенткой у него, это единственно отрадная для меня перспектива»...
.
Оригинал взят у 1_9_6_3 в Найдены новые записи Розы Тамаркиной
Роза Тамаркина. 1942 г.
Из собрания Музея имени Глинки
В Российском Государственном Архиве Фонодокументов (РГАФД) на 2-й Бауманской удалось обнаружить две записи с игрой Тамаркиной пьес Шопена: мазурка fis-moll ор.59 № 3 и два этюда - Ges-dur ор.10 № 5 и f-moll ор.25 № 2.
Пробная пластинка, хранящаяся в архиве немаркирована, поэтому о времени исполнения можно только догадываться. Впрочем эту мазурку и этюд соль-бемоль мажор Тамаркина играла на конкурсе 1937 года в Варшаве:
28 февраля. Большой зал Варшавской филармонии. III конкурс имени Шопена. Первый тур. Радиотрансляция из Варшавы
Выступление Р.Тамаркиной:
Шопен - Ноктюрн G-dur op.37 № 2, Фантазия f-moll op.49,
Мазурка fis-moll, Мазурка f-moll, Этюд cis-moll op.10 № 4,
Этюд Ges-dur ор.10 № 5, Полонез fis-moll op.44, Скерцо b-moll № 2
Стоп-кадр кинохроники 1937 года: Московская консерватория, класс профессора А.Б.Гольденвейзера: 17-летняя Роза Тамаркина исполняет 5-й этюд Шопена Ges-dur ор.10
Слева - Яков Зак.
Трудно сказать, в какие годы Тамаркина исполняла в концертах этюд f-moll ор.25 № 2 - чаще всего афиши и программки дают лишь общие упоминания о таких небольших произведениях: четыре этюда, две мазурки, но этот этюд упоминается пианисткой в одной из ее концертных программ за 1948-49 годы:
Из записных книжек Розы Тамаркиной. 1948-1949 гг.
Итак, долгожданные записи:
И в развитие темы - почти всё интервью Р.Тамаркиной, данное А Вицинскому 15 июня 1946 г.
(Вицинский А.В. Беседы с пианистами. «Классика - XXI», М., 2004):
А.В.Вицинский: С чего вам удобнее начать, Роза Владимировна, с автобиографических моментов или с процесса подхода к произведению, с работы над произведением?
Р.В.Тамаркина: Мне проще говорить сначала о биографии. Родилась я в 1920 году в Киеве, в семье рабочего. Ни мать, ни отец не занимались музыкой. Мама очень любила музыку, но не играла. В семье было две старших сестры. Одна сестра училась играть на рояле, а вторая на скрипке. Мой дядя, по профессии настройщик, был музыкантом пианистом-любителем. Я часто приходила к нему слушать, как играют, слушала, как занимается сестра.
Мою склонность к музыке заметили очень рано, а учится я начала только в восемь лет, на детском музыкальном отделении при Киевской консерватории. Нас в группе было пять человек. Каждый проходил какую-нибудь пьесу, все проигрывали свои пьесы по очереди, а преподаватель делал замечания. Такой вот метод... Это было в 1928 году. Мы также проходили элементарную теорию, ритмику. Я еще занималась композицией.
В.: А как вы сочиняли - за инструментом?
Т.: Да, конечно, рядом с инструментом лежала нотная бумага, и я записывала. Я больше сочиняла песни на слова Жарова, они по радио исполнялись.
В 1930 году мой первый педагог Надежда Марковна Гольденберг уехала, и я перешла к преподавателю Сливак Евгению Михайловичу. У Евгения Михайловича я очень скоро стала играть на вечерах. А в 1932 году меня послали в Москву...
Тогда только формировалась Центральная Музыкальная школа (ЦМШ). Я держала экзамен в особую детскую группу при московской консерватории. Поступало мало народа - всего семь человек, я восьмая, и еще одна скрипачка. Поступила я к Гольденвейзеру. Здесь уже начались настоящие занятия. Сначала было сплошное мучение, потому что школы у меня никакой не было. Сливак сразу давал сложные пьесы. Когда я приехала в Москву на экзамен, я играла скерцо b-moll Шопена, а мне было двенадцать лет. Представляете, что я там играла? Затем Мендельсона концерт. А в начале были шумановские детские пьесы. Только с двенадцати лет я начала работать над техникой. У меня был ужасный звук - рыхлый, с этим я и пришла к Александру Борисовичу. Он был в ужасе. Я даже не надеялась, что он меня примет...
В.: Но все-таки, вы ведь как-то справились с такой вещью, как скерцо Шопена. Там была комиссия?
Т.: Да, там была комиссия: Игумнов, Нейгауз, Гольденвейзер, Гинзбург... Они говорили, что все хорошо, но играла-то я плохо, очень плохо... Я первый год у Александра Борисовича никаких пьес не играла - одни этюды Черни - 740 ор., всю тетрадь, все этюды подряд. Во всех тональностях и каждой рукой отдельно. Это была очень большая работа. И еще сонату Моцарта C-dur`ную и две песни Мендельсона.
В.: Все шесть тетрадей этюдов Черни играли?
Т.: Я помню, что начала с G-dur`ного этюда, потом B-dur`ный. C-dur` ный я играла во всех тональностях. Сначала одной рукой...
В.: Как это вами воспринималось в двенадцать лет?
Т.: Я играла с большим интересом. Я увлекалась, могла сидеть и играть одной рукой часами. Может быть, потому что я была очень дисциплинированной, исполнительной. В школе, если надо было долго сидеть и заниматься, у меня не было трудностей... Александр Борисович занимался со мною с большим увлечением...
Занятия продолжались. Был 1933 год. Мне было тринадцать лет. В том году проводился конкурс детской группы, я выступала, играла Гедике, «Риголетто» - после этюдов на следующий год Александр Борисович дал мне такие виртуозные пьесы. И я сразу пошла в этом направлении.
А дальше все было нормально. Занималась я с Александром Борисовичем очень интересно. В 1935 году был организован Всесоюзный конкурс Радиокомитета... На этом конкурсе выступали чтецы, пианисты и скрипачи. Я участвовала там вместе с Арнольдом Капланом, и мы оба получили первую премию. Я играла Фантазию Шопена и Двенадцатую рапсодию Листа. После этого начались выступления по радио и в концертах. В конце 1936 года был отбор в Ленинграде на Варшавский конкурс. Это было зимой, а весной 1937 года мы уехали в Варшаву.
В.: Вы все еще учились в Центральной детской школе?
Т.: Я окончила школу в 1935 году и была зачислена в консерваторию. Но эта наша группа превратилась в десятилетку. По специальности я была на первом курсе консерватории, и одновременно училась в десятилетке, которую должна была закончить в 1937 году, но закончила в 1938, так как уезжала на конкурс. А в 1940 году окончила консерваторию. За десятилетку сдавала экстерном все экзамены и много занималась, потому что после конкурса я не концертировала совершенно - мне хотелось закончить школу и консерваторию.
В.: Вам не трудно было учиться?
Т.: Не трудно, если я внимательно занималась.
В.: К каким предметам у вас было больше влечения, интереса?
Т.: Я обожала математику, особенно алгебру. Когда я жила в общежитии - мы тогда учились в седьмом классе, - нам на дом не задавали уроков. Я приходила домой, брала с собой задачки по алгебре и начинала их решать. Я это отчетливо помню - очень любила математику и литературу. Ненавидела химию, физику любила, но только потом, когда я сама занималась, а когда в группе - как-то безразлично было, ничего не понимала. А потом полюбила физику, математику и литературу. У меня был педагог, который со мной отдельно занимался по математике. И он мне сказал, что он берется меня за два месяца подготовить на математический факультет, потому что я очень была увлечена этим.
И в консерватории было много предметов интересных, таких как история музыки, гармония... Анализом формы я занималась с Цуккерманом, затем еще иностранным языком занималась отдельно, и инструментовкой. Остальными предметами я мало занималась. Сдавала западную музыкальную литературу... Вообще этот период был интересный. А потом началась война.
В.: А что из консерваторских занятий на вас наиболее глубокое впечатление производило?
Т.: Помню, что мне очень нравились занятия с Виктором Абрамовичем Цуккерманом по анализу формы.
В.: А лекции Григория Михайловича Когана?
Т.: Это, конечно, было необычайно интересно. Я занималась у него в консерватории два курса, а потом в аспирантуре целый год. Это - незабываемые занятия.
В.: А как вами переживался конкурс, вся эта обстановка, острота положения?
Т.: Никак. Может быть, потому что я была очень юная, я совершенно не волновалась. Все другие очень волновались. Был такой случай. Яков Зак перед выступлением ничего не ел, совсем ничего, а я перед выступлением пообедала, и они все смеялись надо мной, не понимали, как это можно быть такой спокойной. А у меня никаких особенных ощущений не было. Волновалась больше, когда играл кто-нибудь другой. Там было очень мало наших доброжелателей в зале, и мы все сидели в зале, пока играли другие. Те, кто к нам относился доброжелательно, все были в восторге. Но большинство было очень сухо настроено. Это немного волновало. Всех наших без конца вызывали, был очень большой успех, но ведь мы сидели в публике и знали, какое настроение в зале. А к своему выступлению я относилась совершенно спокойно.
В.: А из методов работы с Александром Борисовичем что вы можете вспомнить как особенность его занятий?
Т.: Я не помню, что я потом играла. Играла сонаты Бетховена, Шопена - ноктюрны, баллады, скерцо, Концерт...
Мне было четырнадцать лет, когда я играла Es-dur`ный концерт Листа, выступала с оркестром. На занятиях большей частью Гольденвейзер сам играет, а ты слушаешь, как он это делает - вот и все...
Когда Константин Николаевич Игумнов дает вещь, он объяснит, иногда сам покажет, - но покажет и остановится, заставит повторить.
В.: А разучивание одной рукой уже закончилось тогда?
Т.: Нет, там был другой метод. Какое-нибудь технически сложное место - пассаж с шестнадцатыми, например, - он разбивал на определенные группы - по восемь, по пять, по три ноты.
В.: То есть давал ритмические варианты?
Т.: Да. Для развития ровности. Он мне сто раз объяснял, а потом я сама применяла. И до последнего времени применяю, иногда в некоторых сложных местах это очень помогает. Конечно, это только в отрыве от всей пьесы, только как отдельные упражнения.
Затем трудные места - скачок какой-нибудь. Например, в «Мефисто-вальсе» скачок на две октавы - обязательно каждой рукой отдельно. В фугах Баха тоже наизусть правой и левой рукой отдельно. А в прелюдиях - нет. Это только в Бахе требовалось - каждой рукой отдельно, потом двумя вместе.
В Киеве я ничего не играла наизусть, все по нотам. Если я играла на вечере пьесу, я специально учила ее наизусть, а так все пьесы играла по нотам. А когда я приехала к Александру Борисовичу, он ничего не разрешал играть по нотам. Я сначала села, и ничего не могу сыграть... Мне было трудно, потому что не было привычки. Он мне сказал: «Уходи и выучи каждой рукой отдельно, и обязательно наизусть. Пусть будет мало, но обязательно наизусть». Я ушла, учила, учила... Потом пришла к нему, сыграла две строчки одной рукой - и остановилась. Он мне говорит: «Дальше, дальше...» А я дальше ничего не знаю и говорю ему: «Вы сказали «мало», вот, я только это и выучила...» Всего какие-нибудь две строчки - шестнадцать тактов... Но он меня похвалил: «Мало, но зато ровненько».
У меня была тогда жуткая память, совершенно не развитая.
В.: А дальше, после конкурса, исполнительская деятельность?
Т.: После конкурса я начала ездить в Ленинград, Киев, Харьков, в Одессу, на Кавказ... К тому времени репертуар у меня был небольшой, в программе главным образом Шопен, потому что конкурс был шопеновским. Потом сонаты Бетховена, Баха сюиты я играла, инвенции, фуги... Затем учила Рахманинова Второй концерт...
В.: Какой репертуар вас тогда больше увлекал?
Т.: В период конкурса я больше увлекалась Шопеном, я его только играла, а потом Бетховеном. После я играла Хроматическую фантазию и фугу Баха, баховскую сонату g-moll в транскрипции Годовского. Бах-Катуар, Пассакалия c-moll - это уже у Константина Николаевича. Шумана стала играть - Фантазию, Симфонические этюды, мелкие пьесы, затем Токкату, Брамса много играла.
В.: А в годы войны, эвакуации?
Т.: В годы эвакуации не так много пришлось заниматься. Но тоже кое-что для программы сделано: Полонез-фантазия, затем программа рахманиновская - несколько прелюдов, вальс «Радость любви»...
В.: А когда вы к Константину Николаевичу перешли?
Т.: Когда я приехала два года тому назад в Москву и восстановилась в аспирантуре - тогда я и перешла к нему. Я очень многим ему обязана, он очень интересно занимается. А было это так. Я выучила еще в Ташкенте Полонез-фантазию. У меня ничего не выходило, и было очень подавленное настроение. Я чувствовала, что надо что-то делать. Товарищи меня натолкнули: иди к Константину Николаевичу. Я пришла к нему, рассказала. Я ему сказала, что мне еще год остался в аспирантуре, и что я очень хочу у него заниматься.
- «Как же вы хотите обидеть старика? Это невозможно...»
- «Но я закончила у него консерваторию, а аспирантура это другое дело».
- «Я должен подумать. Вы мне позвоните через недельку, я отвечу».
Я ушла в страшно подавленном состоянии. А вдруг он мне скажет «нет»?
Но не прошло и дня, как он мне вдруг сам позвонил. «Я, Роза, согласен, только вы сами все делайте». Я была в восторге. Пошла к Шебалину, который ко мне хорошо относился. Он сказал, что может поговорить с Александром Борисовичем и все устроить. Но я решила, что сделаю это сама. Я позвонила Александру Борисовичу и сказала, что мне надо с ним поговорить. Он уже догадался, в чем дело. Я была одной из первых его молодых учениц, он ко мне очень хорошо относился... Не могу сказать, что мне было все это легко сделать...
Мои занятия с Константином Николаевичем... Первым делом я принесла ему Фантазию Шумана, которую играла раньше. Он прослушал до конца, потом говорит: «Играйте с самого начала». Он не дал сыграть фразу, он останавливал двадцать раз. У меня холодный пот выступил: что-то говорит, а я не понимаю, что он хочет сказать... Сейчас-то я уже прекрасно знаю, чего он хочет. Фантазия Шумана еще не такая большая, но вот когда я ему сонату Листа принесла, мы за первый урок прошли только две страницы! Одно вступление заняло чуть ли не целый час. И меня очень мучило, что он подумает, что я бездарная, - а я-то знаю, как бы я это сделала, но у меня не выходит... «Нет, еще раз. Еще раз...»
Потом я настолько освоила его требования, что мы быстро пошли дальше. Только он начинает делать какое-нибудь движение рукой, даже еще не играет, как я: «Ага, уже начинаю понимать». Но первое время было мучительно - ничего не выходило. Он объяснял, как кантилену надо играть. Показывал рукой: «Надо проще, свободнее...» Я не сразу улавливала, это было ужасно мучительно. Сыграем две-три страницы, и я больше не могу, - так я уставала. Первые два-три месяца было очень трудно, я думала, что напрасно ушла, потому что, очевидно надо с самого начала так делать. Я думала, что уже поздно. Но затем, после сонаты Листа, были песни Шуберта-Листа и это было уже легче.
Он сядет играть, и очень многое становится ясным. Он занимается совершенно изумительно... Я 5 июня сыграла выпускной концерт. Он пришел ко мне в артистическую. Я ему говорю: «Жаль, что я уже окончила...» - «Вам нечего жалеть, вы еще будете играть...»
Ему свойственно исходить из самой сути музыкального чувства. Это, конечно, непревзойденный музыкант, его ни с кем сравнивать нельзя. Как он работает в области педализации! Если нужно внутри фразы какое-то дыхание, он его даст с помощью педали...
Говорят, что Константин Николаевич пришел к этому на склоне лет своих. Что в молодости он слишком увлекался виртуозностью.
В.: Это было уже очень давно. Он уже в 1910-е годы полностью сформировался.
Т.: У него совершенно замечательные руки. Он играет совершенно изумительно виртуозно, когда не волнуется. Токкату Шумана он так «запустил», что не мог остановиться. А на эстраде он очень волнуется.
Если меня оставят ассистенткой у него, это единственно отрадная для меня перспектива»...
.