МАЛИНОВОЕ РАНДЕВУ
Я бродил по селенью, исполненный дум, озорной, добродушный детина.
Вдохновенья искал опечаленный ум, утомлённый занудной рутиной.
Вот, батрак утепляет буржую окно, а девчушка козу подоила...
Тут мужик конопатит амбар и гумно, а жена свежих щей наварила.
Время к ужину шло - я с проезда свернул и покинул уютный починок.
Ветерок по пути мне приветливо дул; суетился посёлочный рынок.
По рядам прогулялся - баранья нога... кто-то персик торгует с гнильцою...
Тут и семечки тыквы, оленьи рога, и сапожник с седой головою.
Я бабёнку приметил в одном из рядов, в средних летах - торговка малиной.
Излучала сиянье, что манит самцов. Говоря поэтично, “фемина”.
Подошёл я к торговке: “малина почём?” Слово за слово - лёгкость общенья.
Обаятельный взор, не глупышка умом. Я почувствовал зов вдохновенья!
Из стакана малины отсыпала мне, соблазняя кокетливым взглядом.
Я забылся на миг в кисло-сладком вине, наслаждаясь небесной наградой.
Нам неведомо знать, что нас ждёт впереди. Мы - рабы судьбоносных напастей.
Отзывается трепетом сердце в груди, не противясь случайному счастью.
О России внезапно зашёл разговор: почему ею правят мздоимцы?
И пришлось обратить в населенье укор - в голове большинства беспорядок и вздор,
Потому во дворце проходимцы...
Здесь любой, кто доверчивый люд угнетал, понимал бесполезность стараний.
И любой узурпатор карман набивал - богоносцев Господь навсегда покарал,
Чтобы жили в юдоли страданий...
Это кара за то, что беспечный народ только в страхе способен трудиться.
Оставаясь под классовым гнётом господ, здесь умеют свободой гордиться.
Здесь читают, ширяются, курят и пьют, и хиреют на дне эскапизма.
Напиваясь, блюют. На законы плюют. И во всём торжество шовинизма.
Здесь бездонные реки заморских валют омывают чиновничьи кланы.
И попы судят паству за алчность и блуд, громоздя иерархию санов.
Необъятен простор этой дивной страны. Это родина ярких контрастов!
Ею правят жандармы, воры, пацаны, обвиняя во всём педерастов.
А приличный народ, кто не жаждет урвать, угасает, как узник в темнице.
Беспорочным судьба - безысходно стенать, но в России таких - единицы.
Большинство ущемляют в законных правах - такова коллективная карма...
Если Русь описать в трёх коротких словах, я вздохну: “Это божья казарма...”
Соблюдают порядок, где правят кнутом - уваженье питается страхом.
Населенье с годами дичает потом, уповая на волю Аллаха.
Слишком много свобод по-другому вредит: расцветает разврат гедонистов.
Вседозволенность хаос в законах плодит, привлекая к себе террористов.
Целых десять минут я в беседе убил, обсуждая проблемы Отчизны.
Мы с торговкой сошлись: нет надёжней мерил, чем статистка уровня жизни.
Одному - только пищу. Другому - дворец. Третьим - веру. Четвёртым - вниманье.
В нашем мире легко пресказуем конец, где желанья приводят к страданью.
Идеальной страны не найти на Земле, где у власти политик-мессия.
Но фемина живёт в подмосковном селе, что, как я, обожает Россию!
Ведь для счастья поэту страна не нужна. У романтика мир - его грёзы.
И фемина, как муза, быть рядом должна, чтобы ей отливались все слёзы.
- Вы откуда?
- Из Латвии. Там и росла. А в России купила домишко...
И с малиной я много рецептов нашла - заходите на чай и винишко!
Я - Глафира! - она протянула ладонь. Можно “Глаша” - как будет угодно...
Смелый взгляд излучал непотухший огонь, что мерцал неприлично свободно...
Озарённый знакомством, покинул базар, прихватив два лукошка малины.
Я воспитанный муж, а не пьяный гусар - и во флирте нужна дисциплина.
Позвонил - ворковали о том да о сём, ощущая томление плоти.
О работе, погоде, хорошем, плохом, о России, и вновь о работе.
Всю неделю испытывал сладостный зуд, предвкушая свиданье с торговкой.
Ради этих мгновений творцы и живут во плену пышнотелой чертовки...
Мы условились с ней, и в назначенный час я нанёс свой визит в воскресенье.
Ровно сорок минут, доложу без прикрас, я искал её домик в селеньи.
Он темнел на отшибе вблизи пустыря неприметною чёрной вдовою.
Словно старый анчар, усыхал втихаря под хоралы собачьего воя.
Оглянувшись вокруг, я неспешно вошёл и закрыл на щеколду калитку.
Интерес к приключенью вперед меня вёл напрямик, по асбестовой плитке.
Обречён побеждать, добиваться, владеть, кто рождён в этом мире мужчиной.
Точно рыба, плывущая в прочную сеть, шёл вперёд, как на бой с чертовщиной.
Одинокий кузнец меня пеньем встречал. Вдоль тропинки - огромные розы.
И малины кусты, и шезлонг, и мангал, и пленительный запах навоза...
Постояв на крыльце, постучал по двери и застыл в ожиданьи ответа.
Загорелся фонарь, средь вечерней зари, ослепив меня матовым светом...
Тихо щёлкнул замок - дверь открыла она, приглашая манящей улыбкой
В интерьер в терракотово-тёмных тонах, где аквариум с чёрною рыбкой.
Я отметил хороший дизайнерский вкус, невзирая на скрип половицы.
На стене был распят деревянный Исус над холстом Вавилонской блудницы.
Я отдал ей цветы и присел на диван, уловив сладкий запах сандала.
Из угла доносился британский “Duran” - атмосфера вполне предвещала.
Протянула бокал с ярко-красным вином и к руке невзначай прикоснулась...
Этот маленький жест говорит об одном, и душа как от сна встрепенулась.
“Я сама из малины сварила ликёр. Оцени - терпковатый немного...
Ты сперва пригуби - он тягуч и остёр - по рецепту готовила строго”.
Я вкусил... В языке не найти красоты, чтобы выразить чувство блаженства!
Как волшебный нектар неземной чистоты, растекалось само совершенство...
Нарастая волной, будто ядерный взрыв, разливалось божественной плазмой.
Превращаясь в тепло, возбуждало порыв мириадой пьянящих оргазмов!
В мягком кресле напротив уселась она, по-турецки поджав свои ноги.
Кто умеет, тот жизнь проживает сполна, и тогда нам завидуют боги.
От ликёра глафирин язык подобрел, рассупонясь в свободном общеньи.
Я узнал даже то, что совсем не хотел, погружаясь в её откровенья.
Молодою дурёхой, в безумных мечтах, ерепенясь, ломая стандарты,
Отслужила два года в десантных войсках и дерётся злобливо, с азартом.
В пищеблоке варила компот и харчи, овладев строевой подготовкой.
И по просьбам друзей, головой кирпичи разобьёт, не утратив сноровку.
Послужив, возвратилась домой на сносях. Чтобы выжить, лепила пельмени.
Развалился Союз... Экономики крах... Постигала пацанскую феню...
С мусорнёй крышевала капустный бордель, подгоняя биксух узкодырых.
Усекла, что мужик - это грязный кобель, но прессует жиганов и сирых.
Через год забодало на стрелах рамсить - закрутила роман с яйцелобым.
Не к лицу хрупкой даме сохатых чморить да барыжить по хазам мазовым.
Поякшалась чуток меж культурных элит, этикетам учась деликатным.
И учёных, играя, легко убедит - то в одном, а затем и в обратном.
Если Бог существует, то девять планет, сотворялись с конкретною целью.
Значит, жизнь - это влага и солнечный свет, а не Рай, и не Ад подземелья.
Если солнце погаснет, небесный Господь с человеком и верой исчезнет.
Значит, цель бытия - совершенствовать плоть, а молиться богам бесполезно...
Но, иначе смотря, цикл кто-то создал - ограничены временем рамки.
Это мог сделать тот, кто людей изучал, чтобы вырастить особей в банке.
Размышленья приводят к догадке простой, намекая, что нас наблюдают.
Значит, космос не может зиять пустотой. Значит, разумы в нём обитают.
У разумных существ всеединый творец или бог возле каждого солнца?
Догоревшие солнца - вселенский конец или будет рассвет “за оконцем”?
Углубляясь, мы жаждем начало познать и теряемся в мысленном блуде.
Если Бог только жизнь попытался создать, то религии создали люди.
Интересы уходят в энергию форм, что циклична в безвременном поле.
Это пища ума - теоретиков корм. И красивых фантазий раздолье.
Несомненно и то, что планеты умрут, безвозвратно истратив ресурсы.
Для того ль существа во вселенной живут и вращаются заданным курсом?
Мы с тобой, милый друг, не раскроем секрет, потому что осталось немного...
Но становится ясно, что Господа нет в человеческом образе Бога.
Ты не лги сам себе - умным Бог ни к чему. Ясный разум и дух - всемогущи.
И за всё отвечать надлежит самому, а не ждать, что спасёт Вездесущий.
Даже если он есть, оцени сколько дел: катастрофы, болезни, дилеммы...
Ты умножь этот хлам на вселенский удел и сравни с бытовою проблемой.
Наша жалкая жизнь, при масштабах таких, не имеет, практически, смысла.
“Это призрачный миг... Насекомого чих...” - подытожились глашины мысли.
Я смотрел на неё, ошалев от идей - пресловутую русскую бабу.
Златокудрых волос, сладкогласых речей не оценит слепой или слабый.
Так и чахнут они в деревеньках смурных, прозябая в уныньи, без ласки...
Брюхатеют от злых, похотливых, дурных, а романтика терпит фиаско...
И проносится жизнь в бытовой суете... В неусыпных мечтаньях о чуде...
“Это круг. Чехарда. Фуэте в пустоте” - поучал исторический Будда.
“Прекращаем грустить. Покажу тебе дом!” - встрепенулась хмельная Глафира.
“А потом полистаем армейский альбом и увидишь моих командиров”.
Я поднялся... и всё потемнело вокруг, развалившись на мелкие части...
Я почувствовал нежность глафириных рук, что держали меня за запястья.
А она обняла и прильнула ко мне в поцелуе глубоком и страстном.
Я витал, услаждаясь, как в сказочном сне - упоительно-сладком... Прекрасном!
В потаённую дверь у распятья Христа пригласила, мурча о сюрпризе.
Искушало, что Глаша была непроста - я поддался телесным капризам.
А на лестнице вниз фотоснимки висят - на стене, небольшой галереей.
И на фото с Глафирой в обнимку стоят - инженеры, вояки, злодеи.
За ступенью ступень, мы спускались в подвал - по пути я смотрел её фото.
За деталью деталь я о ней узнавал: Глаша - мичман Балтийского флота.
А на снимке другом, в окруженьи коллег, с чертежами, за кульманом старым...
Несомненно, Глафира - большой человек, а не алчная скользкая шмара.
То в берете, в тельняшке, с каким-то хмырьком, улыбаясь, с бычком “Беломора”.
То в халате, с плешивым худым стариком - осциллограф, мензурки, приборы...
А на этой, в купальнике - просто модель! На песке белоснежном, у моря.
На другой - меж девиц. Это явно бордель... Что ни рожа, то женское горе...
В самурайской одежде, с катаной в руках... В позе йога... С братвою в обнимку...
Вот опять с автоматом, с цигаркой в зубах... Вот малиной торгует на рынке.
Невозможно постичь все господни пути, но чуднее людские дороги.
Пожелавший себя в этой жизни найти, усомнится в догматах о Боге.
Кто решил совершить над собой экзорсизм, не является божею тварью.
Большинству, погрустив, он простит абсурдизм, понимая повадки дикарьи.
А у женщины суть, - как богини-творца - пополнять мир страданий приплодом.
Пресекая надзор неведимки-отца, получаем иную породу.
Проживёт без “плеча”. Не нужна и “стена”. Идеал - апогей солипсизма:
Выплывать из пучин бытового говна, пожиная плоды феминизма.
Эти мысли тактично в себе придержу - и без правды в избытке печали...
Об отсутствии Бога, я Вам доложу, может, лучше, чтоб люди не знали.
Всё поплыло внутри, побелело вокруг, ослабели внезапно колени...
Я остался спокоен, скрывая испуг. Обессилев, осел на ступени.
Забурлил кипяток, застучал механизм агрессивного макропространства.
Погружаясь во тьму, разглядел фатализм: я опять оскорбил христианство.
А очнулся в цепях, вниз лицом, на полу - ноги врозь и растянуты руки.
И привязан, как агнец на адском балу - кто-то снял с меня обувь и брюки.
Но Христос был немного иначе распят - повернувшись лицом к иудеям.
Я лежал без порток, озираясь назад, как паук-экспонат для музея.
Появилась Глафира - в перчатках, в ремнях, в стиле Рубенса, “знойная дама”.
Впечатлившись картиной, отринул свой страх: “Адрастея бесчестит Адама”.
“Не взыщи, милый друг, но тебе не свезло... Уж молись, не молись - не поможет...”
Я истошно вскричал голой бабе назло - вдруг услышит случайный прохожий?
На часах было два - непроглядная ночь. Я смирился, расслабив всё тело.
Бесполезно кричать - Бог не сможет помочь... Осознание смерти созрело.
Мне нетрудно занять пять кровавых страниц, описав срамоту извращений.
Обозначу, что жизнь скандалезных девиц состоит из одних унижений.
“Я тебе, сладкозадый, за всё отомщу!” - причитала, с размаху стегая.
“Я тебя, тухловенный, в дуплет опущу!” - гоготала, поглубже пихая.
В этом Страшном Суде был приятный момент, неуместный на первом свиданьи.
Насладиться сполна не сумел оппонент: постоянно терялось сознанье.
Непонятно откуда, ведёрко с дерьмом, расплескав по пути, приносила.
На меня, если я расставался с умом, выливала, скакала и выла.
Я когда-то давно - позабыл, где читал “Копрофильность детей и причины”.
Безобидный синдром детям судьбы ломал. Утешенье одно: излечимо.
А с Глафирой познал результат на себе, что бывает в момент обостренья.
Отразилось сполна в её взрослой судьбе, пошатнув доминанту влеченья...
Измождённый. Замученный. Боли комок! Под платформой себя обнаружил.
Огляделся - вокруг областной городок. До метро пешедралом не сдюжу...
Я поплёлся вперёд - весь в крови и говне, полумёртвый, страдая от боли.
Одинокий, я шёл по Великой Стране, волоча свою тяжкую долю.
Но Россию я в этом не мог обвинить, проклиная весь мир в ту минуту.
К угрызеньям за похоть вела меня нить - это было несложно распутать.
А в огромной державе хватало проблем без моих безнадёжных скитаний.
Бесконечная битва полярных дилемм: воровства и духовных метаний.
Богоизбранный царь... Вороватый жандарм... Окосевший священник в борделе...
Мерзлота и тайга да кичливый плацдарм. И народ - Бабариха с Емелей.
Бабарихи в горящую избу войдут и коня на скаку остановят.
Емельян - подкаблучник, духарик и плут - гоношится, спивается, ноет.
Деревенский мужик на смекалку хитёр и у бабы с лихвою лукавства.
Почему на Руси глубочайший фольклор наряду с лихоимством и пьянством?
Раскрывалась загадка Отчизны Родной, объясняя богатство культуры:
Человек в небеса воспаряет душой, притеснённой путём диктатуры.
Ограничьте свободу, урежьте в правах автократно-тотальным маневром
- Суеверный плебей будет плакать в церквах, а творец разразится шедевром.
Поравнялся УАЗик, включив маячок - попросили достать документы.
Изнутри ощутил инфернальный толчок, вдохновившись прекрасным моментом.
Обозвали БОМЖом, пригласили в салон, с ветерком отвезли в отделенье.
Не стерпели амбре - я пропах, как бизон, испоганив ментам настроенье.
Неожиданно взор на себя обратил - в нечистотах, с запёкшейся кровью.
С беззаветной тоской я державу любил - непритворной, сердечной любовью!
Я ведь сам как страна! Как прообраз Руси! Непокорный, побитый, блаженный.
Мы вращались вокруг нашей общей оси - Нерушимой, Великой, Нетленной.
И Глафиру успел я душой полюбить, и хотел позвонить, объясниться...
Мимолётную страсть нелегко позабыть. Я бы мог ей помочь излечиться.
А подчас свирипел, начиная хандрить. Угнетался в бесплодных стенаньях.
Замышлял на рассвете лачугу спалить, памятуя о жутком свиданьи.
Но обида прошла, потушился пожар и досада сменилась покоем.
Презирать или мстить - я для этого стар... А базар обхожу стороною.
Наставление дам романтичным мужам, чтобы вас не оставили с носом.
Повстречается вам волевая мадам - не гнушайтесь интимных вопросов.