"Иди, иди, гамна такая"
Я тут, будучи иммобилизирована из-за коленки, заполняю пробелы и смотрю все подряд эпизоды "Школы Злословия". Вчера вот попался выпуск с протоиереем Михаилом Ардовым. Кто не видел - посмотрите, хоть бы и похихикать над гримасами театрального бешенства ТНТ.
Как справедливо заметил интервьюируемый, получился разговор глухого с глухим. Полынный сухарик аскетического православия ведущим не понравился, и Ардов был обвинен в ненависти к жизни в ее чувственных проявлениях.
Вели себя дамы довольно базарно. Им так застило, что они то ли забыли, то ли увлеклись и не хватило времени, что перед ними тот самый Минька Ардов, выросший у ахматовских колен(хм, простите за тему колен. Кто о чем, а вшивый о бане), который написал прекрасную книгу воспоминаний "Легендарная Ордынка", полную жизни во всех ее проявлениях.
http://www.akhmatova.org/bio/ardov1.htm
http://www.akhmatova.org/bio/ardov2.htm
http://www.akhmatova.org/bio/ardov3.htm
" Мой младший брат Борис родился семимесячным. После родильного дома ему создали особенные условия, поддерживали в комнате постоянную температуру. Мария Тимофеевна время от времени заходила туда посмотреть на новорожденного.
- Людеет, - произносила она со знанием дела.
Какое-то время все мы пробыли в Казани. Жили там в гостинице. Однажды Алигер выходила по какой-то надобности на улицу. Сидевший в вестибюле величественный швейцар-татарин сказал ей вслед:
- Дверь закрывай.
Алигер возмутилась:
- А вы тогда здесь для чего?!
- Иди, иди, гамна такая, - напутствовал ее татарин со своего кресла.
- Начался налет, - рассказывал отец, - все мы выскочили из вагонов, разбежались по полю и улеглись на мокрую землю. Я некоторое время лежал, как все, - лицом вниз. А потом сообразил: если лечь на спину и не держать лицо в грязи, вероятность остаться в живых точно такая же... А потому я перевернулся и стал снизу глядеть на немецкие самолеты, на то, как из них выпадают бомбы... Это было очень интересно.
В армейской газете вместе с отцом служил фотограф. Офицеры какой-то части предъявили ему претензию: он никогда не приезжает к ним - и газета не публикует снимков об их фронтовой жизни. Фотограф отвечал на это:
- Я ни за что к вам не поеду. У вас в блиндажах крысы!
- Какие крысы? - изумились офицеры,
- Вот такие большие! -. отвечал тот. - Восемнадцать на двадцать четыре!
У Ардова был рассказ о военной цензуре. Там зорко следили, чтобы в печать не проникали конкретные сведения о войсках. Писать следовало не "батальон", "полк", "дивизия", а "часть", "подразделение", "соединение"... Однажды в газете шла статья о русском патриотизме с именами Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Суворова... Упоминалось там и "Слово о полку Игореве". Военный цензор механически заменил слово "полк", и в печати вышло так: "Слово о подразделении Игореве".
И еще военный рассказ отца. В качестве корреспондента он присутствовал на слете бойцов-отличников своего фронта. Членом военного совета был Каганович. Шел сорок третий год, и всех интересовал только один вопрос: когда союзники откроют второй фронт?
Каганович ответил на него так:
- Открытие второго фронта целиком зависит от одного человека - от Черчилля... Если бы Черчилль был членом партии, мы с товарищем Сталиным вызвали бы его в Кремль и сказали: или открывай второй фронт, или клади партбилет на стол!.. А так что мы можем сделать?.."
Как справедливо заметил интервьюируемый, получился разговор глухого с глухим. Полынный сухарик аскетического православия ведущим не понравился, и Ардов был обвинен в ненависти к жизни в ее чувственных проявлениях.
Вели себя дамы довольно базарно. Им так застило, что они то ли забыли, то ли увлеклись и не хватило времени, что перед ними тот самый Минька Ардов, выросший у ахматовских колен(хм, простите за тему колен. Кто о чем, а вшивый о бане), который написал прекрасную книгу воспоминаний "Легендарная Ордынка", полную жизни во всех ее проявлениях.
http://www.akhmatova.org/bio/ardov1.htm
http://www.akhmatova.org/bio/ardov2.htm
http://www.akhmatova.org/bio/ardov3.htm
" Мой младший брат Борис родился семимесячным. После родильного дома ему создали особенные условия, поддерживали в комнате постоянную температуру. Мария Тимофеевна время от времени заходила туда посмотреть на новорожденного.
- Людеет, - произносила она со знанием дела.
Какое-то время все мы пробыли в Казани. Жили там в гостинице. Однажды Алигер выходила по какой-то надобности на улицу. Сидевший в вестибюле величественный швейцар-татарин сказал ей вслед:
- Дверь закрывай.
Алигер возмутилась:
- А вы тогда здесь для чего?!
- Иди, иди, гамна такая, - напутствовал ее татарин со своего кресла.
- Начался налет, - рассказывал отец, - все мы выскочили из вагонов, разбежались по полю и улеглись на мокрую землю. Я некоторое время лежал, как все, - лицом вниз. А потом сообразил: если лечь на спину и не держать лицо в грязи, вероятность остаться в живых точно такая же... А потому я перевернулся и стал снизу глядеть на немецкие самолеты, на то, как из них выпадают бомбы... Это было очень интересно.
В армейской газете вместе с отцом служил фотограф. Офицеры какой-то части предъявили ему претензию: он никогда не приезжает к ним - и газета не публикует снимков об их фронтовой жизни. Фотограф отвечал на это:
- Я ни за что к вам не поеду. У вас в блиндажах крысы!
- Какие крысы? - изумились офицеры,
- Вот такие большие! -. отвечал тот. - Восемнадцать на двадцать четыре!
У Ардова был рассказ о военной цензуре. Там зорко следили, чтобы в печать не проникали конкретные сведения о войсках. Писать следовало не "батальон", "полк", "дивизия", а "часть", "подразделение", "соединение"... Однажды в газете шла статья о русском патриотизме с именами Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Суворова... Упоминалось там и "Слово о полку Игореве". Военный цензор механически заменил слово "полк", и в печати вышло так: "Слово о подразделении Игореве".
И еще военный рассказ отца. В качестве корреспондента он присутствовал на слете бойцов-отличников своего фронта. Членом военного совета был Каганович. Шел сорок третий год, и всех интересовал только один вопрос: когда союзники откроют второй фронт?
Каганович ответил на него так:
- Открытие второго фронта целиком зависит от одного человека - от Черчилля... Если бы Черчилль был членом партии, мы с товарищем Сталиным вызвали бы его в Кремль и сказали: или открывай второй фронт, или клади партбилет на стол!.. А так что мы можем сделать?.."