Ричард Тарнас. "Идеальное и Реальное. Сатурн - Нептун" [Часть 3]

[adastra_sedinte]

«...Хиллман видит в духе отрицательные черты как Сатурна
(угнетающий, ограничивающий, сухой, монотеистически-догматичный, буквальный),
так и Нептуна (эскапистский, нарциссичный, склонный к самообольщению и самообману).
Душе же он, наоборот, придает положительные черты и Сатурна
(действенное и неуклонное противостояние смерти и конечности существования,
страданиям и патологии; реальная «плотная» жизнь в этом мире),
и Нептуна (богатство символического смысла и глубин воображения;
все тонкое, неуловимое и очаровывающее; погружение в невидимые и неосязаемые
измерения жизни, которые придают человеческому существованию
более глубокое значение)»
(Р. Тарнас. Идеальное и Реальное. Сатурн - Нептун)
Об авторе
О тексте и Часть 1
Часть 2
Источник:
Архэ: Журнал архетипической космологии • Вып. 1, № 1 (Лето 2009)

***
…В этой связи обратим внимание на такие показательные фигуры с аспектом Сатурн-Нептун, как, например, Линкольн, Ганди и Мартин Лютер Кинг, а если ближе к современности - Вацлав Гавел.

[<Примечание Тарнаса>
В отличие от остальных примеров, приведенных ранее, в натальных картах Ганди и Кинга Сатурн и Нептун находятся в тригоне, т.е. в более мягком и от природы более гармоничном аспекте между двумя планетами и их принципами. Аналогично, отец Джозеф Дэмиен, упомянутый в этом же параграфе, родился с секстилем.]

Если же говорить о буддийской традиции, то это Далай-лама (родившийся во время той же оппозиции Сатурна и Нептуна, что и Гавел) и Тит Нат Хан (родился во время квадратуры, непосредственно предшествующей той оппозиции, - тогда же, когда Хиллман и Фуко).
Другим образцовым примером этого же духовного импульса была Флоренс Найтингейл, христианский мистик девятнадцатого века и основатель современного института медсестер.
Свои религиозные переживания она описывала как непреодолимый внутренний зов к участию [1] во внешних социальных действиях в интересах человечества. Точно так же, как и отец Джозеф Дэмиен, бельгийский священник, посвятивший свою жизнь заботе о прокаженных на гавайской островной колонии Молокай.

Как я часто замечал, биографии и работу многих личностей, родившихся с этими двумя планетами в аспекте, кажется, объединяют сразу несколько разных тем, которые в пределах одной конкретной личности и биографии в ходе жизни зачастую перетекают одна в другую.

Так, например, у Линкольна, который родился во время первого в 19-м столетии соединения Сатурн-Нептун, мы видим не только синтез реалистически-светской политической активности с духовным видением, но также сострадание и преданную заботу об угнетенных, раненых, овдовевших и осиротевших; и здесь же - еще и склонность к религиозным сомнениям и скептицизму, подверженность мрачным депрессиям на протяжении всей жизни. Каждая из этих тем точно отражает архетипическую динамику Сатурна и Нептуна.

То же разнообразие соответствующих тем прослеживается и у Оскара Уайльда. Как мы уже видели, одним из центральных мотивов его работы было острое противоречие между эстетическим воображением и скучным и низким миром повседневного существования [mundane world] («Все мы барахтаемся в грязи, но иные из нас глядят на звезды» [2]).

Другая столь же явно выраженная во всей его жизни сатурно-нептунианская тема - сложное взаимодействие истины и иллюзии, как в комическом, так и в трагическом ключе. Она прослеживается от эссе «Упадок искусства лжи» и «Истина масок» до романа «Портрет Дориана Грея», а затем и в пьесах «Идеальный муж» и «Как важно быть серьёзным».
В последней примечательна эта двойная ирония в высказываниях-перевертышах вроде «Надеюсь, вы не ведете двойной жизни, прикидываясь беспутным, когда на самом деле вы добродетельны. Это было бы лицемерием» или «Первая обязанность человека в жизни - быть как можно более искусственным. Вторая же обязанность человека - до сих пор еще никем не открыта» [3].

Еще одна особенность темы архетипического паттерна Сатурн-Нептун, проявившаяся в последние годы жизни Уайльда, связана с глубинной связью между духом и печалью:

«Когда не в глубь сердец разбитых, -
Куда Христу сойти?»
(Баллада Редингской тюрьмы) [4]

«Там, где пребывает Страдание, - священная земля»
(De  Profundis) [5]

И действительно, - вот, наверное, самый характерный феномен, который я наблюдал во всех связях между конкретным архетипическим комплексом и индивидами с соответствующим аспектом: биография, личность, работа и мировоззрение того или иного человека отчетливо отражали множество вариаций характерных тем внутри одной и той же архетипической комбинации.
Причем эти многообразные проявления единого комплекса могли быть заметны как в какие-то отдельные периоды, так и на протяжении всей жизни в целом, как в различных областях одной жизни, так и тонко переплетаясь внутри только какой-то одной области…

Рассмотрим пример Кольриджа, который родился во время последнего в XVIII столетии соединения Сатурна и Нептуна (непосредственно за 37 лет до Линкольна и Теннисона).
С одной стороны, он известен навязчивыми видениями «Сказания о старом мореходе» и «Кубла-Хана», разочарованной меланхолией и глубокой интроверсией [inward-turning] своей оды «Уныние», а также трагическим разочарованием в браке и хронической опиумной зависимостью, которая столь омрачала его жизнь. Но кроме того не менее важно и его философское осмысление фундаментальной противоположности и антагонизма между эмпирическим рационализмом Просвещения и романтическим образным познанием («Понимание против Рассудка»).
Этим акцентом на фундаментальных противоположностях в течение всей своей жизни Кольридж очень похож сразу и на Блейка, и на Хиллмана, внося свой вклад в созидающую способность высокоразвитого воображения [imaginative intelligence] запечатлевать более глубокие пласты реальности при более целостном понимании как внешней природы, так и внутреннего опыта.

Подобно Кольриджу, Блейку и Хиллману, во многих других схожих случаях прослеживается еще и некий монашеский или аскетический импульс, - но без религиозной отрешенности, а в виде дисциплинированной преданности особой жизни искусства, культуры и познания, в виде упорного отстаивания [6] прав поэтического и высокоразвитого воображения [intellectual imagination] перед ограничениями социальных условностей и отвлекающими «мирскими» ценностями.

При рассмотрении темы Кольриджа и литературы мы могли бы также отметить, что противоположность между принципами Сатурна и Нептуна может быть распознана и в противоположности между прозой и поэзией.
Если в прозе больший акцент делается на передаче фактической информации, которая отражала бы объективный и общезначимый смысл, а также на изображение идей с однозначной ясностью и точностью (все сатурнианские ценности и темы), то для поэзии больше характерен интерес к сфере видения-через-воображение [imaginative vision], с изучением многозначных неопределенностей внутреннего мира и субъективности, с творческим использованием языка и образов, с чуткостью к тонким нюансам художественного смысла и неуловимого впечатления (все ценности и темы архетипа Нептуна).

Примечательно, что Кольридж, который занимался как прозой, так и поэзией, однажды емко определил разницу между ними (в «Застольных беседах»): «Проза = слова в лучшем порядке. Поэзия = лучшие слова в лучшем порядке» [7].
Основываясь на этом определении, мы, возможно, могли бы добавить, что именно поэтому проза иногда бывает столь поэтичной, а некоторые поэтические произведения весьма прозаичны. И как все подлинно поэтичное не вмещается в узкое жанровое определение поэзии, так и не всякая поэзия - согласно такому определению - по-настоящему поэтична.

И даже тут, в этом парадоксальном усложнении формулы Кольриджа, видна все та же узнаваемая сатурно-нептунианская диалектика. Здесь она выражена в акте «видения-сквозь» [«seeing through»]: от внешней поверхности - к неосязаемой сущности, от прозы - к ее поэтическим потенциям и от «поэтического» - к его прозаической реализации. Архетипическая противоположность и ее напряжение воплощены тут в том же акте «прозревания» «духа» через «букву» и невидимого через видимое, первичного одушевляющего начала - через поверхность культурно-обусловленной реальности, а истины - через иллюзию.

Меня особенно впечатлило, что ряд личностей с этим архетипическим комплексом иной раз всю свою жизнь посвящали [devoting] глубокому исследованию соответствующих тем и конфликтов во всей их полноте и разнообразии.

Это, к примеру, писатель XVI столетия Роберт Бёртон со своим классическим трактатом «Анатомия меланхолии». Или Стендаль, с не менее классической работой «О любви», где препарированию [dissection] подвергаются романтическое упоение, иллюзии и разочарования.

А еще и Макс Вебер:  проницательный анализ «раз-очарованности» современного сознания стал результатом глубокого психологического и духовного кризиса этого мыслителя. Само слово «раз-очарованный» (entzaubert), собственно, было им и изобретено, когда он исследовал тотальную утрату современным мировоззрением духовного измерения, которое ранее служило основанием для жизни человека, встроенной в космический порядок.

Однако в веберовском анализе аскетизма (как в религиозном, так и в экономическом контексте) мы можем различить и другие формы комплекса Сатурн-Нептун. Речь о «мирском аскетизме» протестантской духовности, которая вовлекается [engages] в материальный мир с тем, чтобы освободить себя от него, а также о том невыносимом духовном беспокойстве, которое порождено кальвинистской верой в предопределение.
Согласно концепции Вебера, в конечном итоге именно эти два фактора сформировали секуляризованную протестантскую этику капитализма.

Но особенно показателен пример Мартина Хайдеггера с его аспектом Сатурн-Нептун, - пример человека, чей жизненный труд и философское видение, казалось, были полностью пропитаны этим архетипическим комплексом.
Здесь мы видим глубокую погруженность в темы экзистенциального ужаса [8], беспредметного страха, всепроникающего сознания вины и смерти, недостоверности и недобросовестности [9], смертного удела человечества, Ничто и нигилизма, отпадения от Бытия, «потускнения мира» и трагической потери старых богов.
Но при этом философское обращение самого Хайдеггера к великим поэтам и поэзии как раз и можно представить как единственный способ вернуть человечество к подлинности Бытия, - как это было и для Блейка с Кольриджем.
Вспомним и его последнее интервью, в котором он констатировал, что «только бог может нас спасти»…

Вернемся теперь к Джеймсу Хиллману, но уже в этом новом контексте.
Едва ли можно найти хотя бы одну сферу его жизнетворчества [lifework], в которой его удивительно разнообразные открытия не отражали бы - и весьма красноречиво - все ту же архетипическую динамику.
Это и многочисленные яркие анализы разочарования и утраты иллюзий; и вопросы особого отношения души к смерти и конечности существования, к меланхолии и депрессии, потерям и одиночеству, к ностальгии и психопатологии; это темы души и самоубийства, кошмаров, психического распада и расщепления единства личности.

Другие уже знакомые нам признаки этого архетипического комплекса видны в постоянном интересе Хиллмана к проблемам амбивалентности и неоднозначности, к темам исцеляющего вымысла и выдумывания историй болезни [healing fictions and the fiction of case histories], «видения-сквозь» поверхность буквального [16], но также и разоблачения проекций; видны они и в сомнениях в кажущейся объективности наших представлений.
А во многих резко прочерченных дихотомиях Хиллмана мы можем опознать уже чисто сатурнианские тенденции: установление противоположностей и оппозиций, тяготение к определенности суждений и обостренное восприятие ограничений и притеснений [10].


Речь о дихотомиях между [15] сатурнианским зрелым Сенексом и духовными устремлениями ребенка-Пуэра, между иудейским и эллинистическим, монотеизмом и политеизмом, «Севером» и «Югом». Севером, с его сурово-назидательным, аскетическим, рационалистическим, протестантским и германским духом - и Югом, с его пышно-сочной эстетической, поэтической, языческой и буйной средиземноморской душой.

Дихотомии Хиллмана проявляются даже внутри самой нептунианской сферы: в его знаменитом противопоставлении «духа» и «души». Здесь, выделяя множество тонких нюансов, он весьма страстно и обеспокоенно говорит об опасности тирании и возвышения «духа» [11] над полностью вытесненной собственной жизнью «души» с ее глубинной неприкаянностью в этом мире [12].

[<Примечание Тарнаса>
Когда Хиллман специально строго разграничивает «дух» и «душу», нептунианская сфера тем самым в свою очередь точно делится на трансцендентный дух и имманентную душу, на «вершины» и «долины».
Хиллман устанавливает эту противоположность через многочисленные тонкие различия и выстроенные в иерархию суждения (Сатурн). Последние касаются возможных притеснений и ограничений [oppressiveness] (опять же Сатурн) со стороны монотеистической духовности и ее вектора.
Ведь тот устремлен вверх и за пределы повседневных забот этой жизни - к состоянию исключительной чистоты и концентрированной справедливости на сияющих вершинах, возвышающихся как над тюрьмой плоти, так и над душой с ее постоянной неприкаянностью.
(Как и современный дух, который просматривается уже в картезианской трактовке рационального духа как res cogitans, который в свою очередь был весьма близок к понятию Бога. Или как современный дух в смысле научного разума эпохи Просвещения).

Но этот духовный импульс, направленный вверх и вовне, отличается от беспорядочных, рассеянно-блуждающих циркуляций души, направленных вниз и вглубь, отличается от этого ее нисхождения во внутреннюю темноту.
Последнее предполагает каждодневное, ежеминутное погружение во все плотное, одушевленное, политеистическое и полифоническое, в туманные долины повседневных дел и забот простых смертных, запутанностей и неурядиц, в сферу поэтических грез, чувств, настроений, симптомов и прочих сложностей - в долину души и «созидания души».

Таким образом, Хиллман видит в духе отрицательные черты как Сатурна (угнетающий, ограничивающий, сухой, монотеистически-догматичный, буквальный), так и Нептуна (эскапистский, нарциссичный, склонный к самообольщению и самообману).
Душе же он, наоборот, придает положительные черты и Сатурна (действенное и неуклонное противостояние смерти и конечности существования, страданиям и патологии; реальная «плотная» жизнь [embodied life] в этом мире), и Нептуна (богатство символического смысла и глубин воображения; все тонкое, неуловимое и очаровывающее; погружение в невидимые и неосязаемые измерения жизни, которые придают человеческому существованию более глубокое значение).

В контексте нашей темы архетипической многозначности кажется поучительным, что Далай-лама (Тэнцзин Гьямцхо) проводит точно такое же различие между духом и душой, но с прямо противоположной иерархией, акцентируя роль воспаряющего [ascent] к светоносным вершинам духа по сравнению с тяжеловесной, остающейся в своей темноте душой.

Примечательно, что Далай-лама родился в период, когда Сатурн и Нептун в 1935 году стояли в оппозиции, то есть составляли очередной напряженный аспект. Предыдущим таким аспектом была квадратура между ними в 1926 году, когда родился Хиллман.
С более полным истолкованием тем этой архетипической противоположности как Далай-ламой, так и самим Хиллманом можно ознакомиться в работе последнего - «Вершины и долины. Основополагающее различие Душа/Дух как фундамент для понимания отличий между психотерапией и духовной практикой», опубликованной в «Puer Papers» (Irving, TX: Spring Publications, 1979), 54-74. [13] ]

Как ни парадоксально, но другая форма все той же архетипической динамики видна в стремлении Хиллмана <по-нептуниански> как раз «растворять» [dissolve] общепринятые дихотомии (субъект - объект, внешнее - внутреннее, мужское - женское, добро - зло), «размывая» [undermine] саму эту манию мыслить дуализмами и дихотомиями.

Тот же комплекс очевиден и в том, какое значение он придает развитию так называемого «теневого взгляда», то есть способности созидающего воображения различать темную и проблемную сторону вещей.
Но не менее очевидно и нечто другое, что пребывает в тени уже самого этого «теневого взгляда»: это всегда присутствующая опасность неконтролируемого самоосуществления майя-подобной проекции тени, - в форме паранойи, депрессии или циничного пессимизма.

Даже тезис Хиллмана о собственной жизни души и архетипическом измерении человеческого существования [existence] пронизан двумя очень разными составляющими этого комплекса.
С одной стороны - его призыв признать саму действительность (Сатурн) mundus imaginalis (Нептун), то есть мира архетипических форм, доступных высокоразвитому воображению [14].
С другой же - его проницательная настороженность по поводу ослепляющей власти архетипических комплексов в формировании жизни души и организации всего ее опыта, идей и восприятий, что может обернуться тюрьмой автономных констеллированных фантазий, ограничивающих и искажающих жизнь и деятельность [17].

Наконец, не менее показателен и сам посыл всей работы Хиллмана на протяжении жизни: возвращение души (Нептун) в «раз-очарованный» мир (Сатурн), то есть сама его убежденность в необходимости преданно-терпеливого и длительного труда по «созиданию души» (этот термин он позаимствовал из письма Китса, написанного в период квадратуры между Сатурном и Нептуном в апреле 1819-го года).
Сюда же отнесем и его призыв заниматься реальными кризисами нашего времени - социальными, политическими, экологическими - при одновременном понимании важности высокоразвитой внутренней жизни, которая не ограничивается лишь рамками психоаналитического сеанса.

***См. также: Примечания и комментарии редактора к Части 3***
***См. далее: Окончание***
______________________________________
Перевод: © И. Ефременков, © А. Шлыков, 2017
Редактура и комментарии: © И. Ефременков, 2017
На русском языке публикуется впервые.
При цитировании и использовании материала ссылка обязательна.